«Только вы поверьте в удачу…»

Мартовским вечером 1974 года наше вечернее домашнее чаепитие было прервано телефонным звонком. Протяжный, певучий голос – «Зра-а-авствуйте хорошенько!» – можно было узнать с полузвука: Михаил Александрович Дудин, извинившись (может быть, помешал? может быть, уже поздно?), спрашивал, не соглашусь ли написать предисловие к книге его поэм в Лениздате. Помню, что ответила чуть велеречиво’: «Почту за честь!» Помню также, что этот звонок обрадовал моих родителей: Ольгу Федоровну Берггольц они хорошо знали, Дудину – глубоко симпатизировали издали.

В тот вечер я не могла не вспомнить одну давнюю историю. Мое заочное знакомство с Дудиным было омрачено нелепым конфликтом: поэт уличал начинающего критика ни больше, ни меньше как… в плагиате. А дело было так. В 1954 году вторым изданием вышла книжка стихов Георгия Суворова «Слово солдата», книжка очень дорогая для Дудина, как я поняла позже. На войне, в блокаде Поэзия сдружила двух молодых талантливых людей (их познакомил Николай Семенович Тихонов), и когда один погиб, другой сложил его лучшие стихи в книгу и выпустил «Слово солдата» вскоре после гибели Г. Суворова, в 1944 году, со своим вступлением, «хорошим… печальным и светлым одновременно» – так оценил тогда исполнение дружеского долга Дудиным Сергей Наровчатов.

Именно о «Слове солдата» я и написала первую в своей жизни рецензию. Эту идею мне подала Маргарита Степановна Довлатова, внештатный редактор Ленинградского отделения издательства «Советский писатель», при котором в середине 50-х годов – в «оттепельную» пору – по инициативе главного редактора Е. И. Наумова было создано литературное объединение. Маргариту Степановну пригласили на работу в издательство как опытного составителя альманаха «Молодой Ленинград». Напечататься в альманахе было лестно для любого члена объединения. Сборник первый, изданный в 1955 году, завершался моей маленькой рецензией «Памяти поэта».

И вот уже чуть-чуть улеглись волнения, был потрачен первый авторский гонорар. Наступила осень. Я немного болела, пропуская университетские лекции и занятия в объединении, когда пришло по почте письмо от Виктора Курочкина, с которым к тому времени наши чисто товарищеские отношения несколько осложнились. «Тебя обвиняют в плагиате… А это не шутки!» – писал Виктор. Я терялась в предположениях, в чем же дело. Потом Маргарита Степановна с юмором рассказывала, как ей удалось все же погасить эмоциональный взрыв Дудина, раздосадованного – чем? – безотчетным повторением некоторых его слов, отдельных выражений. Чисто по-школярски (хоть и кончала университет) я оказалась тогда под влиянием высокого романтического слога вступительной заметки поэта к стихам Г. Суворова, впала в чужой тон.

Только почему же чужой? Разве чужой?

Оглядываясь на прошлое, понимаешь, что иные истории, приключившиеся с нами, вовсе не случайны, что предпосылки дорогих для нас встреч, дружб, наверное, заложены в судьбе.

Через много лет после эпизода с «плагиатом», уже в пору нашей тесной дружбы с Михаилом Александровичем Дудиным, его старый друг художник Борис Федорович Семенов принес мне «Слово солдата», редкое – первое издание на серой шершавой бумаге военного времени. Сам того не подозревая, он напомнил мне своим подарком далекое прошлое, так интересно, счастливо продолжившееся.

А в наших с Дудиным разговорах имя Георгия Суворова возникло довольно скоро. Почему бы мне не взяться за небольшую книжечку про «Гошу», размышлял вслух Дудин и добавлял, что материалами обязательно поможет. Хотелось спросить, помнит ли он о «плагиате», но я удержалась, промолчала. Внутренний голос подсказывал, что «выяснять отношения» – глупо, мелко и скучно.

С предисловием к поэмам я справилась. Вышла новая книга стихов и переводов Дудина «Гости» (1974), и мне уже самой захотелось написать на нее рецензию. Ольга Федоровна Берггольц прочла рецензию в «Ленинградской правде», поддела меня за выражение «поэт демонстрирует верность основным мотивам своей лирики…». За придиркой слышалась ревность: ее биограф переходит к «Мише»; она его любит (знаю), но частенько ворчит, что он очень много и длинно пишет о блокаде. В книгах «Гости» и «Татарник» стихов о войне и блокаде было совсем немного, были стихи о мужестве человеческой души, проходящей испытание поздней славой, обманной любовью, одиночеством и совсем уже немолодыми годами:

Улетела иволга за море.

Тишина в березовом лесу.

Пустоты незаполнимой горе

Как-нибудь сквозь зиму пронесу.

Растяну на стужу и на замять

Теплоту осеннего огня,

Чтобы где-то возле сердца память

Песни зимовала у меня.

(«Старые рифмы»)

Биографы у Дудина были. К 60-летию поэта вышли книга о нем Владислава Шошина и Дмитрия Хренкова. С особым доверием и уважением относился Михаил Александрович к работе Владимира Лаврова.

Он искал не биографа еще одного, а родственную душу. Ждал понимания, сочувствия, внимания, проникновения в то, что составляет смысл его жизни, его муку и радость; ждал соучастия в его литературной работе.

Он попросил меня составить «Подлесок» – книжку стихотворений в «Поэтической библиотечке школьника» (вышла в 1975 году, с предисловием Владимира Николаевича Орлова). Попросил быть составителем четырехтомного Собрания сочинений в издательстве «Современник» (1987 – 1988).

Ему захотелось, чтобы изящная «Стая», оформленная в издательстве «Книга» одним из любимых художников Дудина Вадимом Бродским, открылась моим вступлением (я назвала очерк «Дерево надежд», использовав строку дудинского стихотворения «Заклинание с Полюса», а он острил, что это – «Дерево Надежд Поляковых!»).

В том же 1986 году, к 70-летию Михаила Александровича, мы готовили в издательстве «Художественная литература» его однотомник – «Книгу лирики». Рисунки делал Валерий Мишин. Думали о цвете переплета, остановились на черном, и когда кто-то усмотрел в этом траурность, Алла Рулева, редактор книга, большая умница, парировала нытиков: «Неправда, черный здесь – цвет фрака!»

Вступительную статью к этой книге Михаилу Александровичу тоже захотелось видеть мою. Назвала статью его строкой: «…Останется любовь».

В свое время я стала заниматься творчеством Ольги Берггольц, испытав на себе огромное обаяние ее личности. И в том, что писала о Дудине, вряд ли присутствовали «критика» с «литературоведением». Было другое – возможность вынести на люди наш диалог. Какое это благо – испытывая сочувствие, уметь и мочь выразить его подобающим образом, не таясь, открыто. Взаперти, в плену робости, смущения, не выявленное, сочувствие чахнет. Ему нужен простор, как и счастью, про которое Дудин сказал однажды, что оно – бездомно…

Михаил Александрович повторял полушутя, что «эН Бэ Бэ» (так он меня иногда называл) знает Дудина лучше самого Дудина. Я могла перепутать строку Случевского с Апухтиным, не узнать Ушакова, Сельвинского, раннего Тихонова или раннего Пастернака – и услышать от Дудина укоризненное: «Ну вот, а еще в университете училась, у Макогоненко, у Наумова!..» Зато все, что написал Дудин, особенно в 70-е, 80-е годы, помнила хорошо, зная многие стихотворения, очерки, эссе от самого истока.

Без малого двадцать лет нашей дружбы, встреч, разговоров, скитаний по жизни сливаются в быстротечном, пронизанном солнцем времени. И хочется переадресовать теперь ему самому подаренные когда-то мне строчки про «свет от музыки счастья, всегда за тобою летящий»:

Завывает по-волчьи пронзительный ветер в трубе,

Шпарит дождь обложной по дырявой соломенной крыше.

Я растратил себя на прекрасной дороге к тебе,

Как мне было, наверно, судьбою положено свыше.

Доцветают дрова. Догорает подобно огню

Память песни. Сгущаются сумерки в чаще.

Я и в мыслях печали едва ли уже догоню

Свет от музыки счастья, всегда за тобою летящий…

(1984)

Он мог быть уверен: все, что для него дорого и важно, бережно сохраняется в моем доме.

Автографы – за малым исключением – всех стихотворений, написанных с декабря 1974-го по июнь 1993 года.

Переводы. Особенно много с армянского, из Амо Сагияна. Подстрочники, сделанные Каринэ Саакянц. Самые последние переводы – Абая (принес их мне «для размножения» 27 ноября 1993 года, – встреча оказалась последней «на воле», дальше была больница…).

Папки с рукописями и машинописью статей и очерков, напоминающие о том, как складывалась книга «Поле притяжения. Проза о поэзии». Идея собрать все, что Дудин написал о друзьях, современных поэтах и классиках, о путешествиях по земле и встречах в пути, о том, что «прекрасное растет на перекрестках» (название одного из очерков), принадлежала Минне Исаевне Дикман, редактору издательства «Советский писатель». Оригиналов некоторых заметок у автора не оказалось – приходилось переписывать текст от руки в газетном зале Публичной библиотеки…

Не могу все это и теперь назвать мертвым, холодным словом «архив».

На стенах и за стеклами стеллажей – его рисунки. Вот серия Пегасов. Среди них – милая лошадиная физиономия с челочкой: автопортрет? – эМ Дэ на это предположение добродушно хмыкал, не отказывался, что так оно и есть, наверное. Цветные «витражные» рисунки (диковинные цветы, стволы берез и снова цветы – сквозь оконную раму, перекрестья которой напоминают кому-то из моих друзей белые кресты). В 1979 году Михаил Александрович специально сделал эти рисунки, чтобы веселее, праздничнее выглядела после ремонта моя комната. Несколько «витражей» потом использовали в оформлении книги новых стихов и переводов Дудина «Ключ». А вот Михаил Александрович нарисовал Ольгу Берггольц: проба портрета – головка с копной соломенных волос, голубые глаза, нежная, юная, – такой Дудин продолжал видеть Ольгу, истерзанную горестями и болезнями («Неподвластна, неподсудна // Перед светом новых дней. // И ее обидеть трудно, // Похвалить еще трудней…» – писал Дудин в посвящении Ольге Берггольц к ее 60-летию).

Еще один рисунок мне никак не обойти: видно, Михаил Александрович вкладывал в него особый смысл, даже прислал по почте с Малой Посадской, тогда еще улицы Братьев Васильевых, на улицу Восстания, с одного берега Невы на другой, не дожидаясь встречи, поздней осенью 1981 года. На этом рисунке к татарнику, совсем не сухому и не такому уж колючему (татарник – повторяющийся образ в лирике Дудина, если угодно, ее эмблема), доверчиво прижалась крапивка – тонкий, молодой росток ищет у него защиты…

В дудинских рисунках порой проявлялось то, что было недоговорено стихами. В 1981 году, несколькими месяцами раньше, чем появился этот татарник, я прочла в цикле «Из-под снега»:

Я вам за все спасибо говорю:

За рваную вечернюю зарю,

Пронизанную ветром и печалью,

За горький дым

И за далекой далью

Пустых полей

Мелькнувший огонек.

Он для меня

Надежда и намек.

По щедрости души и своеволью

Погибелью и самой сладкой болью

Вы стали для меня в укор календарю,

И я спасибо вам за это говорю…

Дудин любил рисовать фломастерами. Жаль, со временем уходит яркость, интенсивность красок, вот и листва «Дуба» потускнела («Одинокий дуб в чистом поле» – назовет М. А. последний цикл стихотворений). А мне все дороже моя коллекция. Впрочем, какая же это «коллекция»? Слово такое же неуместное, что и «архив». Книги, рукописи, какие-то мелочи, много говорящие душе, рисунки – все это вещественные знаки постоянного присутствия рядом с тобою дорогих людей, когда их уже нет на земле.

Люди были связаны между собой приятельством, дружбой. Вот правее дудинских цветных витражей – картина «Робеспьер и Горгона», подаренная мне Павлом Григорьевичем Антокольским. На другой стене рисунки его дочери Натальи Павловны, прекрасной профессиональной художницы.

А это – картины Геннадия Алексеева, талантливого поэта, архитектора, знатока и исследователя модерна. Началось с того, что Дудин еще в 1976 году заинтересовал меня книгой стихотворений Г. Алексеева «На мосту», многострадальной, с большим трудом пробившейся на свет Божий: литературные начальники косо смотрели на алексеевские верлибры, в них чудилось что-то «несоветское», чужеродное, европейское, «излишества» культуры. Если бы не активная помощь Дудина, не видать бы, наверное, Алексееву ни первой, ни последующих книг. Мы подружились. Четвертым в нашем сообществе был поэт, «философ» (любя говорил о нем М. А.) Рубен Ангаладян, и его рисунок, старинная армянская церковь – черной тушью на красной бумаге, – висит у меня над письменным столом.

Сколько крепкого чая выпито и новых стихов прочитано – по кругу – на улице Восстания! Как часто выбирались мы все вместе на новые выставки в ЛОСХ или в Манеж, посещали Книжную лавку, просто прогуливались по городу. Иные торжественные события (выход книги, день рождения) М. А. приглашал нас отметить в маленьком рыбном ресторане «Демьянова уха» на Петроградской стороне. Мы вспоминаем теперь об этом вдвоем с Рубеном, когда ему удается прилететь в Питер из Еревана. Геннадий Алексеев скоропостижно умер от инфаркта весной 1987 года. Дудин тяжело пережил смерть младшего товарища. Он помог посмертному изданию прозы Алексеева – романа «Зеленые берега».

Едва ли не каждый наш поход на рынок (М. А. говорил «базар») завершался покупкой деревянной игрушечной птицы-свистульки, – такие делают в селе Майдан под Нижним Новгородом. Красивые красные яблоки, хрустящие соленые огурцы – обычные наши приобретения, и – птичка. Первая появилась у меня в доме, принесенная с Ситного рынка, – 7 декабря 1974 года. Сама собою возникла традиция.