Тема современности и проблемы литературной эстетики

Огромная жизнь движется и блещет перед очами художника. Она взывает к его понятиям и чувствам прекрасного, трагического или смешного, тревожит его желания, идеи, мечты и зовет воссоздать себя в художественных образах. И художник берется за свои орудия, за свои словесные краски, чтобы выразить те неповторимые художественные впечатления, обобщения, какие в нем будит зов жизни.

Во все времена писатели понимали цену того, что мы на нашем языке называем современным материалом. Еще Веневитинов, современник Пушкина, обращался к своим собратьям:

Теперь гонись за жизнью дивной

И каждый миг в ней воскрешай,

На каждый звук ее призывный

Отзывной песнью отвечай!

Но современность сегодня другая. И наши взаимоотношения с ней также другие. Главное здесь то, о чем писал когда-то Ленин: неслыханное убыстрение исторического процесса, неслыханная стремительность в изменении самих форм. И, кроме того, наступил конец былой разобщенности людей и народов. Или, как однажды хорошо сказал А. Толстой: «Отъединенная ото всех жизнь души, одно сердце в пустоте вселенной, «я» как центр мира, лишь снящегося мне, – все это миновало навсегда. Рассыпался средневековый дом человека, с железными решетками, с окованной гвоздями дверью. Сегодня мы связаны круговой порукой со всеми точками жизни на всех трехстах шестидесяти меридианах. Это растущее, все заполняющее чувство связи и зависимости и есть демон нашего искусства. Не кружок ценителей, не десяток тысяч любителей литературы, – завтра перед нами миллиард не знающих снисхождения и пощады»¹.

Еще более властно притягивает к себе художника героика творческих дел народа на пути строительства коммунизма. Накануне XXI съезда КПСС первая в истории человечества искусственная планета с вымпелом СССР устремилась в космические пространства. XXI съезд партии принял семилетний план экономических, материально-технических и культурных преобразований. Убыстрение истории, движущейся к коммунизму, облечено в нем в такие наглядные формы и цифры, которые, так же как и новая планета, не могут не поражать воображения. Семилетка – ведь это спланированные вперед биографии десятков миллионов людей более чем пятидесяти наций и народностей. Такого еще не бывало в истории человечества. И призыв к современной теме диктуется не только стремлением теснее подключить к этому делу литературу как орудие пропаганды в целях более глубокого воспитания умов и чувств строителей коммунистического общества.

Верно, что всякое литературное произведение, хочет ли того автор или не хочет, в известном смысле является пропагандой, то есть передачей тех или иных идей и настроений. Но литература есть также орган познания, а это значит – и исследования. Значение темы современности для дальнейшего развития литературы социалистического реализма заключается прежде всего в том, что при современных темпах изменения форм бытового уклада и даже человеческой психики литература как идеологическое и эстетическое явление начнет затягиваться паутиной литературщины, если не будет находиться в постоянном взаимодействии с нашей быстро изменяющейся жизнью.

Чтобы давать познание, надо самому познавать, нужно приобретать опыт, постоянно искать контакта с живой современностью, с людьми. Факты социалистического бытия, о которых говорил Горький как о начальной основе нового искусства, – эти факты так видоизменяются, так неожиданно количество их переходит в новое качество, что все это вместе взятое предъявляет писателю наших дней гораздо более серьезные и напряженные требования, нежели когда-либо жизнь выдвигала перед писателем. В художественном и познавательном отношениях наша литература» может расти, только непрестанно оплодотворяясь самой жизнью. Вот в чем особое значение темы современности для литературы на данном этапе развития нашего общества на пороге коммунизма. Ведь реформа народного образования и вся семилетка буквально завтра, через несколько лет поставят литературу перед новым читателем, насыщенным этим новым опытом истории, этим пафосом стремительного движения вперед.

Все это, конечно, в общей форме признается и ощущается большинством писателей: и необходимость освоения современной темы, и бег исторического развития, и необходимость поисков новаторских художественных средств.

Трудность здесь в другом, – трудность заключается в разработке новой эстетики. Художник не движется в сфере отвлеченного. Художник всегда конкретен, язык идей и политики он неизбежно должен перевести на язык эстетических категорий. Без этого не будет искусства. У нас нередко совершают ошибку, когда ставят знак равенства между социальными понятиями, идеалами и эстетическими категориями.

Мне однажды уже приходилось по этому поводу вступать в спор с талантливым узбекским критиком Иззатом Султановым, который допустил такое отождествление, совмещая политические и эстетические идеалы. Он написал, что «эстетическим идеалом литературы социалистического реализма является коммунизм». Подобного рода крен получился и в статье литовского критика И. Ланкутиса «К вопросу о новаторстве социалистического искусства». В этой статье, построенной на анализе произведений литовских писателей, автор в качестве отличительного признака социалистического реализма в советской литовской литературе называет внимание писателей к изображению борьбы народа за свободу. Общеидеологические категории он уравнивает с эстетическими.

Разумеется, наши эстетические понятия, представления о том, что прекрасно, безобразно, изящно, красиво, трагично и т. д., – все это теснейшим образом связано с философскими, идейными позициями человека. А они в свою очередь формируются самой жизнью, социальными условиями, участием человека в жизненной борьбе. Естественно, что народ, его созидательный труд, его жизненный уклад, его борьба за коммунизм, за процветание своей родины – все это стало в литературе социалистического реализма предметом поэтизации, поднято на уровень прекрасного. Но как, какими средствами достигается решение такой художественной задачи, что специфически нового, современного вносит в эстетику писатель наших дней?

Эстетические задачи, вопросы языка, стиля, построения сюжета, трактовки характеров, вопросы сочетания внешнего материала с внутренним, принципы изображения психологии людей – все это сейчас приобретает весьма существенное значение. Это и естественно: новое содержание будет искать для себя и новой формы. Освоение темы современности в ее новом аспекте не может не повлечь за собой эстетического новаторства, не может не вызвать творческой активности в сфере эстетики.

Это относится ко всей нашей многонациональной литературе. Осваивая темы современности, она должна изображать все сферы народного бытия, и в том числе интеллектуальную жизнь общества. Психологическая глубина – вот что особенно необходимо произведениям прозы и драматургии, показывающим становление и рост нового человека. Если же говорить о поэзии, то наряду с углублением интеллектуального содержания она все более освобождается от элементов риторики и декларативности, утверждает лиризм как вид художественного анализа и выражения душевной жизни человека.

Сказанное не ново и является атрибутом всякого большого искусства (к чему ниже мы еще вернемся). Можно, например, напомнить, что советская литература имеет свою традицию социально-психологического романа. Назову «Разгром» А. Фадеева, в котором великие идеи века и борьба народа за свое счастье показаны сквозь души людей. М. Горький считал, что в основе сюжетосложения должен лежать человеческий характер, а не просто рассказ о событиях. Известно, что путь к решению этой эстетической задачи никогда не был легким и прямым. Более того, создание типа, человеческого характера не обеспечивается одним только талантом художника. Каждый писатель – русский, татарин, латыш, эстонец – всегда опирается на свою национальную литературную традицию. Каждый писатель неизбежно отправляется от той данности, которую он застает в своей родной литературе и языке.

Но благодаря тому, что советская литература многонациональна, картина художественных исканий и решений на почве социалистического реализма открывается нам как нечто исключительно многообразное. Здесь переплетается множество различных традиций, влияний, стилистических приемов и т. д. Социалистический реализм не имеет раз навсегда заданной нормативной эстетической системы, нормативного стиля и поэтики. Его эстетические основы создаются в процессе идейной борьбы и художественной практики. Причем в этом процессе воздействует, как сказано, множество национальных традиций, наконец, вливается сюда опыт мировой литературы.

Необходимый материал для исследователя здесь дают, конечно, в первую очередь, произведения русских писателей – начиная с «Тихого Дона» Шолохова и кончая романами последних лет, такими, как «Русский лес» Леонова, «Братья Ершовы» Кочетова, «Битва в пути» Николаевой и др. Касаясь в данной статье этих проблем на материале литератур других национальных республик (в первую очередь эстонской), хотелось бы указать, что для их развития на нынешнем этапе характерно состояние поисков нового в области стиля, в области эстетики.

У нас есть литературы, которые не прошли стадии критического реализма, не имеют в своем прошлом ни социально-психологических романов, ни вообще развитого реалистического искусства. В таких литературах – например, туркменской, узбекской, киргизской, таджикской, каракалпакской – еще очень сильна та поэтика, которая предполагает как бы увеличенные пропорции в изображении героев, выявление их социальных функций порой без всяких психологических полутонов, самым прямым, непосредственным образом (плохой или хороший человек). Но характерно, что все яснее ощущается необходимость и для поэтики такого рода сделать серьезный шаг к психологически углубленным характеристикам.

Об этом свидетельствуют и некоторые посвященные современности произведения самого последнего времени, как, например, интересный роман III. Рашидова «Сильнее бури». Здесь перед нами, с одной стороны, «идеальная героиня» – председатель сельсовета Айкиз, которая возглавляет борьбу за освоение колхозниками целинных земель. Таковы же секретарь райкома Джурабаев, отец Айкиз Умурзаков и другие. С другой стороны, те, кто мешает передовым, хорошим людям: председатель колхоза Кадыров, председатель райисполкома Султанов и т. д. Самый стиль повествования построен на традиционном рисунке. Так, например, об Айкиз говорится, что «горный ветерок и журчащая арычная струя словно подпевали ее мыслям, прозрачным и чистым, как вода в арыке, на дне которого ясно виднелись разноцветные камешки». Или о любви Айкиз к своему мужу говорится так: «Любовь подобна светлому роднику, бьющему из глубин земли: он превращает пустыню в сад, наливает соками цветы и деревья, он творит весну…»

Наоборот, о плохом человеке, который и по внешности очень несимпатичный, с багровой шеей, сказано так: «Льнули к Кадырову и отпетые лодыри, и сладкоголосые подхалимы, они не отталкивали руку благодетеля, – ведь они и подхалимничали ради его милостей. Так в погоне за поддержкой, за авторитетом Кадыров приблизил к себе людей темных, лукавых, ленивых».

Вообще поучительно сравнить разные манеры изображения душевной жизни, обусловленные в значительной степени различиями в эстетических национальных традициях. Вот, например, письмо Маре к ее мужу Сандеру из второго тома романа эстонского писателя Ааду Хинта «Берег ветров».

Так же, как и Айкиз из романа «Сильнее бури», Маре (хотя действие романа «Берег ветров» относится к периоду первой русской революции 1905 – 1907 годов) размышляет о разных сторонах своей жизни: она делится с мужем и тем, как она тратит деньги, рассказывает об устройстве кооператива, об уплате помещикам за купленный клочок земли. А рядом – строки о самом личном:

«Я буду ждать тебя одинаково и сегодня, и завтра, и через год; ведь ты, Сандер, первый и единственный в целом свете, для кого мое сердце забилось любовью и будет биться для тебя до тех пор, пока я жива. В этот раз я пишу тебе о моих горестях, но это не значит, что я не понимаю своего счастья, которое дает мне твоя любовь. Ведь у меня ребенок, и дом, и кров над головой, и кусок хлеба, и муж, который, правда, далеко, но порой во сне так близок, что я словно чувствую тебя, Сандер, рядом с собой и, проснувшись, никак не могу понять, почему постель рядом со мной пуста, а ты далеко за морями. И тогда я встаю, зажигаю огонь и сажусь за швейную машинку; ведь если ты, мой милый Сандер, в шторм порой и ночи и дни проводишь без крова над головой, то разве я, сидя в теплой комнате на твердой земле, не могу урвать часок-другой у сна; ведь я знаю, что даже самый малый грош, который я приработаю к твоим рублям, все-таки больше, чем ничего, и он поможет тебе хоть чуточку раньше вернуться домой».

И когда Маре слишком много говорит о хозяйственных делах, она спохватывается, и голос ее сердца вплетается в голос житейской прозы:

1. А. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, М. 1949, стр. 556.^[↩]