№1, 1965/Обзоры и рецензии

Так в чем же все-таки наша задача?

«Л. Н. Толстой. Статьи и материалы», вып. V, «Ученые записки Горьковского государственного университета имени Н. И. Лобачевского», т. 60, Горький. 1963, 358 стр.

В Горьком вышел пятый сборник статей и материалов, посвященных творчеству Толстого. Как и в прежних, в нем участвуют литературоведы не только этого, но и других городов. Таким образом, издаваемые в Горьком сборники становятся заметным явлением в нашей науке о Толстом. Тем более что выходят они с завидной регулярностью.

Как и в предшествующих выпусках, ряд работ, объединенных в особый раздел, посвящен «Войне и миру». Другой раздел носит название «Проблемы мастерства и творческой истории». Четыре статьи напечатаны под рубрикой «Толстой и зарубежная культура». В сборнике дается библиография новейших толстовских изданий и литературы о писателе за 1961 год. В «Хронике» содержится информация о ходе изучения творчества Толстого в Горьковском университете.

Как видим, сегодняшние аспекты изучения Толстого представлены в сборнике достаточно широко, и это заставляет подойти к нему особенно внимательно.

Открывающая книгу статья Н. Фортунатова называется «Особенности творческого процесса Толстого и проблема читательского восприятия». Здесь характеризуется процесс рождения у Толстого того, что принято называть «пластичностью». Наблюдения автора свежи и интересны. Но источник пластичности толстовских образов автор видит в том, что писатель стремился всячески активизировать читательское восприятие. При таком подходе к вопросу становится почти невозможным уловить, что особенности художнического видения Толстого органически неотделимы от процесса его собственного проникновения в жизнь, от его стремления самому постичь ее. А вместе с особенностями освоения жизни художником в эту эпоху остаются в стороне отличительные черты и самой эпохи, выражавшей себя в художественной мысли Толстого. Истории невольно приходится отступить перед рассуждениями о психологии читательского восприятия, почти не связываемой здесь со временем.

А. Виноградов в статье «Образ капитана Хлопова в композиции рассказа «Набёг» усматривает причину отказа Толстого в этом рассказе от сатирических «черт», имевших место в первых редакциях, в том, что писатель тяготел тут к «каким-то философским выводам». Автор не объясняет, почему стремление к «каким-то философским выводам» могло прийти у Толстого в противоречие с сатирическим освещением характеров. Читателю, таким образом, оставлено право думать, что «философские выводы» с сатирой вообще «несовместны». Историческое же содержание особого художнического видения Толстого остается вне поля зрения исследователя. Странно звучит и заявление А. Виноградова о том, что «прием создания образа Хлопова можно было бы назвать приемом композиционной соотнесенности». Как будто в других произведениях характер существует вне соотнесения с иными действующими лицами, а самое это соотнесение может быть внекомпозиционно.

В статье В. А. Жданова «Творческая история повести «Отец Сергий» приведен большой, в ‘ значительной своей части почерпнутый из рукописных фондов и впервые вводимый в научный оборот материал – черновые варианты к толстовской повести. Рукописи, цитируемые исследователем, расширяют и уточняют представление о том, над чем билась толстовская мысль в годы, когда создавался «Отец Сергий». Но, исследовав эти новые материалы, автор, – в сущности, заодно с теми, кто писал об «Отце Сергии» задолго до него, – приходит к выводу, что, «как ни стремился Толстой заполнить социальным звучанием повесть о запутавшемся и покаявшемся человеке, это было трудно выполнимо» и потому Толстой «охладел к «Отцу Сергию» (стр. 97). Получается, что нравственный максимализм толстовского героя и новая мера нравственной требовательности самого писателя, выразившаяся в повести, не несут в себе примет времени, что рождалась эта повесть вне главных противоречий истории.

В. Основин, истолковывая «Живой труп», тоже оказался не очень внимателен к своеобразию нравственной проблематики драмы. Сопоставляя гениальную пьесу с некоторыми ранними драматургическими замыслам». Толстого 60-х годов, он обнаруживает в «Живом трупе» лишь «усовершенствования», рост «мастерства» по сравнению с «Дворянским семейством» и «Практическим человеком», но не коренное изменение самого существа драматургической мысли, несущее в себе решающие перемены, происходившие в действительности.

Т. Карлова, начиная статью «На творческой истории рассказа «Альберт», выражает как бы удивление » огорчение по тому поводу, что разные исследователи «по-разному называют даже самую тему рассказа». «Произведение Толстого, созданное накануне революционной ситуации середины прошлого века, – формулирует она категорически на стр. 51, – содержало в себе отрицание российской действительности и идею свободы, необходимой для подлинного творчества. Рассказ вовсе не связан с временными и сбивчивыми суждениями об искусстве – в нем выражены коренные эстетические убеждения писателя».

И на протяжении всей статьи автор словно не хочет заметить, что. Толстой подходит в «Альберте» к вопросу о нравственной сущности искусства с разных сторон, что отрицание писателем в пору создания этого, произведения значимости для искусства социально-политических вопросов было и своеобразным движением Толстого (движением очень не простым и исполненным противоречий) к «вечной истине» крестьянского мировосприятия, к патриархально-крестьянскому недоверию ко всякой политике и во всем. Даже временная близость «Альберта» с «Казаками» уже сама по себе подсказывает, что отстаивание Толстым «чистого искусства» на исходе 50-х годов не может быть рассматриваемо ни как результат короткого воздействия на писателя «бесценного триумвирата» (Дружинина, Анненкова, Боткина), ни как простая и не имеющая объективного исторического смысла случайность, что тут у истории были свои сложные «ходы», в которые именно через Толстого можно и стоит проникнуть.

Г. Краснов в статье об изображении Толстым Богучаровского бунта приводит сведения о положении крестьян, о крестьянских волнениях накануне создания «Войны и мира» и в пору рождения толстовской книги. «Толстой уходил в роман, в историю 1812 года с солидным запасом знаний современного положения России, крестьянства», – констатирует он и далее занимается тем, что в толстовском описании Богучаровского бунта отыскивает соответствие известному по трудам историков. Толстой, таким -образом, превращается в иллюстратора гражданской истории, самых общих сведений о ней.

В другой статье (о Платоне Каратаеве) Г. Краснов начисто обходит особую художественную природу этого образа, о которой уже неоднократно говорилось в науке (например, В. Шкловским).

Неплодотворность подобных прямых соотнесений художественного произведения с историей как будто нарочно подчеркивается соседством в сборнике с литературоведческими работами статей историков (В. Пугачева «Толстой об отступлении русской армии в 1812 г. и историческая действительность» и А. Парусова «Исторические материалы к образу Сперанского»).

Из сопоставления и анализа Документов историки делают выводы о том, как представлялась современникам будущая война России с Наполеоном или какой объективный смысл имела деятельность Сперанского. А затем уже отмечают, насколько сходится или не сходится толстовское изображение с тем, что может быть изучено по документам. Так решают они свои задачи.

И тут становится совсем уж очевидно, что литературовед, для того чтобы исполнить свою миссию, должен, по-видимому, пытаться установить, какие же тенденции исторического процесса, документально, может быть, вовсе и не отмеченные и даже вообще выражению в документах не поддающиеся, несет в себе такая особая «модель» действительности, как искусство.

Да, сборник стремится сообщить о многом. Материалы его, несомненно, полезны. И именно поэтому он позволяет задуматься над тем, в чем состоят специфические задачи нашей историко-литературной науки.

г. Ленинград

Цитировать

Билинкис, Я. Так в чем же все-таки наша задача? / Я. Билинкис // Вопросы литературы. - 1965 - №1. - C. 218-219
Копировать