Т. И. Тищенко, Л. Г. Фризман. Песня грустного содержания. История русской романтической элегии

Книга харьковских литературоведов Татьяны Тищенко и Леонида Фризмана «Песня грустного содержания. История русской романтической элегии», задуманная как учебное пособие, своим содержанием и проблематикой выходит далеко за пределы жанра учебного пособия, затрагивая общие вопросы теории жанров и в этом смысле частично дополняя и развивая идеи, изложенные в монографии об элегии Леонида Фризмана¹.

Структурно книга харьковских литературоведов состоит из семи глав, методических рекомендаций и списка рекомендуемой литературы. Вводная глава «Что такое элегия» рассказывает о генезисе и структуре традиционной европейской элегии. Вторая глава представляет проблему «Элегия и классицизм» — «ту необходимую «точку отсчета», лежащую за пределами рассматриваемого явления и являющуюся моделью, на фоне которой можно описать и проинтерпретировать специфику русской романтической элегии» (с. 19). Следующие три главы книги содержат материал, касающийся собственно романтической элегии как жанра. Здесь рассмотрена специфика романтической элегии, представлена основная особенность ее эстетики — «поэтика узнавания» — и исследованы пути эволюции элегии как жанра. Дальше идет глава шестая «Элегия в эпоху становления реализма». Последняя, седьмая глава посвящена элегической традиции в истории русской поэзии.

Леонид Фризман — один из авторов рецензируемого пособия — известный исследователь истории и теории русской элегии. Его монография 1973 года во многом перекликается с данным изданием. Отмечу, однако, что рецензируемая книга уступает упомянутым публикациям Л. Фризмана по уровню теоретической обоснованности проблематики. Это обусловлено, очевидно, тем, что новая книга представляет собой учебное пособие, а не литературно-теоретическое исследование.

Бесспорным достоинством книги харьковских исследователей является доступный научный язык, опирающийся на традиционную терминологию исторической поэтики и лучшие работы классиков русского литературоведения: Михаила Бахтина, Бориса Томашевского, Лидии Гинзбург, Юрия Тынянова. Ясность изложения материала накладывается на традиционное изложение литературно-теоретического материала: «Очевидно, что присущие элегии как жанру повышенная эмоциональность, чувственный подход к изображаемой действительности не соответствовали рационалистическим основам эстетики классицизма с его культом разума и приматом разума над чувством» (с. 27). Таким же понятным и ясным языком описана в третьей главе история русской романтической элегии, ее тематика и проблематика, а в главе четвертой — ее идейно-художественная и символико-семантическая структура. В основу анализа этой структуры положены принципы «поэтики узнавания» (Лидия Гинзбург), и тем самым авторы анализируют и интерпретируют коммуникативные и стилистические возможности романтической элегии как господствующего жанра.

При чтении книги возникают также провокационные и дискуссионные проблемы, как, например, «реалистические элегии» (с. 159), когда появляется вопрос не столько о реалистической лирике, сколько о возможностях реализма как идейно-эстетической формации отразить и передать романтическое по своей сути элегическое чувство. В таком контексте изучения проблемы русской элегии возникает необходимость ее интерпретации и в других системах координат, прежде всего, как определенной романтической традиции в эпоху позитивистского по своей сути реализма. Но при этом открытым остается вопрос о том, насколько исчерпала себя элегия как жанр во второй половине XIX века. Можно предположить, конечно, что та область внутреннего мира чувств и переживаний, которая в эпоху романтизма была прерогативой элегии, в эпоху реализма в русской литературе переходит к русскому роману как центральному жанру реализма. Однако такое предположение не снимает вопроса о самой реалистической элегии как жанре.

В русле таких мыслей нужно согласиться с авторами книги в том, что «элегия по своей жанровой природе содержит богатейшие возможности для воплощения в ней романтических настроений, мироощущения, философии романтизма <…> Элегия сыграла роль своеобразной художественной лаборатории, где формировались, совершенствовались элементы романтической поэтики» (с. 205).

Р. МНИХ

г. Седльце, Польша

1. См.: Фризман Л. Г. Жизнь лирического жанра. Русская элегия от Сумарокова до Некрасова. М.: Наука, 1973.[↩]