Сюжет и жанр

Е. А. Костюхин, Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции, «Наука», М. 1972, 189 стр.

Сюжет об Александре Македонском в различных версиях и интерпретациях известен с античных времен и был весьма популярен в литературах как Европы, так и Востока.

Выявление основных «участков» его распространения, изучение генеалогии сюжета, отличительных особенностей каждого произведения, разнообразных трактовок образа главного героя, анализ «местных условий», возрождавших сюжет, – вот основные темы книги Е. Костю хина,

Развитие этого сюжета в Европе, начиная с античных писателей (Плутарх, Курций Руф, Диодор) вплоть до западноевропейских средневековых повествований об Александре, и включение его на Востоке в магистраль эпической традиции (Фирдоуси, Низами, Навои, Джами, Абай) определило его необыкновенную литературную долговечность, Вплоть до XIX века, когда отдельные регионы литературы Запада и Востока были разобщены и фактор взаимодействия и взаимовлияния еще только обозначался, сюжет об Александре, будучи одним из самых распространенных, «разрушал» региональные перегородки, свободно пересекая границы литературных зон.

Это обстоятельство открывает перед исследователем возможность обозначить общие и специфические моменты в движении сюжета как в разных литературах, так и в пределах одного региона. Большой интерес представляют наблюдения автора над тем, как менялась со временем сюжетика, пересматривались мифы, сказания, хроники и «деяния», связанные с именем Александра Македонского. Это любопытно не столько в связи с образом его самого, сколько потому, что каждая версия, пользуясь историей Александра как «средством» и «поводом», так или иначе при этом отражала свою эпоху, уровень культуры, науки, образования, идей и установлений своего времени. Таким образом рассмотрение произведений об Александре, созданных в разное время и разными авторами, дает в известном смысле картину движения истории, ее развивающегося и изменяющегося от века к веку духовного и культурного климата.

Есть в книге и еще один не менее существенный аспект – жанровый. В самом деле, истории об Александре не были жанрово застывшими структурно стабильными «моделями». Сюжет об Александре лежал в основе и фольклорных сказаний, и исторических хроник, и поэмы, и романа, и трагедий, и других жанров, сменявших друг друга в процессе литературно – художественного развития. Е. Костюхин закономерно отделяет «литературную традицию» (часть I) от «фольклорной» (часть II). Первая часть содержит анализ античных произведений и средневековых повествований об Александре. Здесь же дается история проникновения псевдо-каллисфенова романа в древнюю Русь и затем идет обстоятельный разговор о восточных интерпретациях истории Александра (Искандера). Весьма ценным представляется то, что, рассматривая эту «литературную традицию», автор стремится дать картину исторически последовательной трансформации сюжета как в идейно-тематическом, так и в жанровом плане, хотя в этом последнем не все положения автора обретают последовательность и законченность.

В главе «Новые представления об Александре на Востоке. К вопросу о среднеазиатском Ренессансе» Е. Костюхин признает, что на Востоке «литературная традиция» сюжета об Александре – «это традиция светская, а не клерикальная», что «роман об Александре» здесь, в отличие от европейских образцов, «заметно преображается», «иначе оформляется входящий в него фольклорный материал, иначе выносятся религиозно-дидактические оценки, богаче становится его этнографическое содержание». Автор говорит о взаимодействии двух традиций, определивших облик Александра в восточных версиях романа о нем, – историко-литературной и фольклорной. Первая традиция дает представление об Александре как завоевателе, а также «пытливом искателе знаний и философе», в котором «кипит страсть подлинного исследователя». Фольклорная же традиция приводит к тому, что образ Александра «сближается с фольклорными героями – героического эпоса, новеллистической сказки, притчи». И тогда, по справедливому замечанию автора, Александр «становится похожим на сказочного мудреца, на провидца (что и отразилось в Коране), вообще отрывается от Македонии и вливается в персидскую героико-эпическую традицию (Фирдоуси)». Традиции эти в знаменитых восточных поэмах об Александре-Искандере осложнены размышлениями о судьбе человеческой и напряженными поисками смысла жизни. Е. Костюхин пишет: «Творения Фирдоуси, Низами, Навои, Джами так глубоки, так значительны, что некоторые современные исследователи готовы видеть в них отблеск ренессансных идей». В отличие от европейских Александрии, которые, оставшись прелюдиями к рыцарскому роману, сохраняют сейчас лишь историко-литературное значение, восточные поэмы об Искандере, читаемые и в наши дни, отражают пеструю жизнь средневекового Востока «с его философскими откровениями, поисками счастья и справедливости, с живыми картинами бытовой, военной и политической истории». Качественное же отличие этих произведений друг от друга формулируется так: «европейские Александрии – старинный гобелен с поблекшими красками, восточные поэмы об Искандере – нарядный яркий ковер».

Несмотря на впечатляющую метафоричность этого сравнения и точность наблюдений, оно не дает представления о жанровом различии европейских и восточных произведений об Александре. Нечетки эти характеристики и там, где рассматриваются автором произведения, лежащие, так сказать, в русле единой (региональной и художественной) эпической традиции. Не обозначены, например, жанровые различия произведений об Искандере у Фирдоуси и у Низами, хотя обстоятельно говорится о различиях идейно-художественного воплощения темы в творчестве этих классиков.

Скажем кстати, что существует немало работ о «совпадениях» и «несовпадениях» образа, сюжета, характеристик, сцен, фольклорных элементов и т. п. у Фирдоуси и Низами. Сравнительно обстоятельно исследована и преемственность «темы Александра» у Навои, Джами, Абая. Но дальше выявлений идейно-эстетических «разночтений» дело обычно не идет.

А между тем «разночтения» и «несовпадения»»темы Искандера» в «Шах-наме» Фирдоуси и в «Искандер-наме» Низами лежат на уровне жанровых отличий, выявление которых, как нам представляется, позволило бы обнаружить много нового.

Е. Костюхин, посвятивший анализу «разночтений» и «совпадений» отдельные главы, безусловно, прав, когда выделяет, например, следующие моменты: 1) Фирдоуси «не конструирует историю Искандера заново, как это сделал позднее Низами»; 2) он «ориентируется на нормы, выработанные народным эпосом»; 3) у него «характер дается в его героической неизменной сущности, без психологических мотивировок и вне какого-либо развития»; 4) характер Искандера у Фирдоуси, будучи статичным, «определен двумя-тремя чертами», «по законам народного эпоса»; 5) «Эпический идеал оказался тронут у Фирдоуси разложением»; 6) «…Изображение Искандера и его походов соотнесено у Фирдоуси с эпическим идеалом. Однако идеал этот постоянно переосмысливается, вступает во взаимодействие с новыми идеями, так что повествование становится более сложным и объемным»; 7) «Пытливость и неудержимая активность Искандера, его страстное стремление к познанию мира – это, без сомнения, свойства уже не эпического героя»; и, наконец: 8) «Это (по-прежнему имеется в виду «Шах-наме» Фирдоуси. – Г. Г.) – литературное произведение, еще не освободившееся от фольклорных пелен».

Наблюдения верные, сказанное точно характеризует «Шах-наме» Фирдоуси. Однако по-прежнему (как и у других авторов) остается неясным, что же это за жанр: героический эпос, дидактическая поэма или что-то иное?

Между тем эволюция сюжета выглядит более определенной, если учесть, что развитие жанров обнаруживает последовательное движение от эпоса к роману.

Если Фирдоуси преобразует в своем творчестве элементы героического эпоса, стараясь преодолеть его «ограничительные рамки», то Низами, уже освоивший принципиально новый жанр романизированного эпоса (романа-поэмы «Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун»), создает «Искандер-наме» в духе этой новой романической поэтики. Это движение от эпоса к роману, безусловно, связано со своего рода диффузией взаимодействующих жанровых и структурных элементов; оно может дать промежуточные прароманные формы.

Хотя всем своим содержанием «Шах-наме» обнаруживает обращение к тому миру, который составляет (что характерно для эпоса как жанра литературы вообще) «национальное героическое прошлое, мир «начал» и «вершин» национальной истории, мир отцов и родоначальников, мир «первых» и «лучших», ¹ отделенный от слушателей абсолютной «эпической дистанцией», можно увидеть ряд качеств, которые отмечают Е. Костюхин и другие исследователи и которые свидетельствуют о начавшемся в эпосе повороте («транспонировании», по М. Бахтину) к роману, Хотя в сюжетике «Шах-наме» и ее истолковании довлеет «предание», а не «личный опыт» и вырастающий на его основе свободный вымысел, как это мы видим у Низами (Е. Костюхин пишет: «Низами история не интересует, В центре внимания поэта общечеловеческие ценности. Жизнь Искандера – познание этих ценностей»), – можно вместе с тем обнаружить здесь элементы, свойственные жанрам, исторически сменяющим эпос (роману, различным формам лирической поэзии).

«Шах-наме» Фирдоуси создавался в X-XI веках, когда жанры эпоса и лирики уже определились в персоязычной литературе. Формы и поэтика этих жанров были использованы Фирдоуси и органически утвердились в его произведении, которое, будучи поздним «рецидивом» жанра героического эпоса, вобрало в себя элементы и классических жанров нового образования (поэмы-месневи, лирической поэзии и др.), оформилось в эпическую поэму, занимающую «промежуточное» положение между героическим эпосом и жанром романа, к которому обратился впоследствии Низами.

Кстати, и определение Е. Костюхиным «Искандер-наме» Низами как «философско-религиозной поэмы» характеризует произведение скорее в тематическом плане, нежели в жанровом; этот вопрос остается в книге нерешенным. Впрочем, к этой проблеме будут еще обращаться не раз, так как изучение эпических жанров восточных литератур, их специфики, типологии и истории развития только началось.

Не со всем, что говорит Е. Костюхин о «среднеазиатском Ренессансе», можно согласиться, но эта проблема, выдвинутая в трудах Н. Конрада, И. Брагинского и других, нуждается в фундаментальной разработке, и разговор о ней выходит за рамки рецензии.

В целом же книга Е. Костюхина, неся ценный познавательный материал, является несомненным вкладом в изучение тех литературных проблем, которые лежат на стыке двух идейно-эстетических традиций и культур – Запада и Востока.

г. Баку

1. М. Бахтин, Эпос и роман, «Вопросы литературы», 1970, N 1, стр. 102.[↩]