№9, 1962/На темы современности

Свежие силы

1

Молодость и талант! Как свободно и естественно сочетаются в искусстве и науке эти два слова! Молодость – в самой сути, в самой природе таланта. Когда чествуют почтенного, в летах, юбиляра и хотят сказать, что есть еще творческий порох в его пороховницах, – недаром говорят о его молодости, о неугасающей свежести его дарования.

Если бы можно было представлять себе понятия в зримых образах, если бы те или иные слова наши имели возраст и характер, как люди, – слово «литературоведение» выглядело бы, наверное, так: за большим письменным столом, заваленным пожелтевшими от времени фолиантами, сидит маленький, сухонький старичок в скучноватой академической шапочке, черном костюме, с вяло-полусонным выражением лица.

Однако вдруг этот привычный образ показался нам старомодным. Слово «литературоведение» помолодело; разгладились на лице сухонького старичка морщины, в дальний угол полетела пресловутая академическая шапочка. За последние шесть-семь лет в науку о литературе пришло отличное пополнение – молодая смена, пришли люди со своими мыслями, стилистикой письма, пониманием задач ученого-литературоведа. Молодая, беспокойная мысль талантливых людей, посвятивших себя литературоведению, дает ему новую, живую молодость.

Что же отличает новый отряд литературоведов? Продолжают ли они традиции своих учителей, развивают ли накопленное или идут, не оглядываясь, путями совсем новыми?

Перед нами, казалось, еще один вариант извечной темы «отцов и детей». На эту тему уже вдоволь напутано при обсуждении «молодой прозы» и «молодой поэзии». И едва ли есть нужда в дополнительных назиданиях о пользе добрых отношений между учителями и учениками. Правда, формально эти отношения обрываются еще на студенческой скамье: кончается курс лекций, профессор и студент расходятся в разные стороны. Но есть коллективный опыт советского литературоведения, и было бы грешно не замечать его или не считаться с ним. Однако что стоят знания, усвоенные у мастера, если ученик не сочетает их со своим собственным опытом? Превосходно однажды сказал в этой связи К. Федин: «Наука остановилась бы, если бы ученые успокоились на том, что они получили в наследство от предшественников. Открытия рождаются там, где кончается знание учителя и начинается новое знание ученика».

Многое изменилось за последние годы в самых различных областях науки. Всюду оживилась свободная творческая мысль, преодолеваются шаблоны и схемы. Эти сдвиги ощущаются во всех гуманитарных науках, особенно пострадавших во времена недоброй памяти культа личности. Перемены становятся заметными и в науке о литературе.

Ощущение прочной достоверности, правда о литературе – быть может, самое главное, радостное ощущение от новых книг и статей.

Работы о Пушкине, Гоголе, Тургеневе, Гончарове, Толстом, Горьком, созданные в последние годы учеными старшего поколения, наглядно свидетельствуют, что литературоведение освобождается и от псевдосоциологических схем, и от пышно-парадной полуправды. Литературоведы перестали оглядываться на неведомо кем составленную табель о «хороших» и «плохих» писателях. Внутренняя сложность, яркая, неповторимая индивидуальность, отчетливо определившееся отношение писателя к жизни находят в литературоведческих исследованиях свое глубокое и разнообразное выражение. Сегодня пишут о Достоевском и Есенине, Хемингуэе и Луначарском, Лескове и Тынянове, Блоке и Леонове. Пишут о явлениях сложных, судьбах нелегких. Раздвинулись рамки, масштабы литературоведения, в него пришли новые темы, новые имена, новая проблематика.

Разные недостатки были в свое время присущи литературоведению; один из них – увлечение фактологией. Появлялись статьи и книги, внешне вполне «респектабельные», с несметным количеством сносок, обильной библиографией, со всеми атрибутами, свойственными солидному ученому труду. Всего было вдоволь в таких работах – учености, прилежания, добросовестности. Не хватало только одного – искры живой мысли, умения подняться над усердно воздвигнутым частоколом фактов, цитат и посмотреть на них с какой-то более общей позиции. Инерция такого рода литературоведения еще живуча, и особенно в иных «ученых записках», которые в последнее время, «стати, все больше теряют характер коллективных сборников и все чаще становятся прибежищем для пухлых монографий, место коим не может найтись ни в одном издательстве.

Беспощадная война, объявленная после ликвидации культа личности рутине, штампам, догматизму во всех проявлениях нашей общественной жизни, создала действительные условия для развития любой творческой индивидуальности. И именно сейчас в литературоведении особенно важно дерзание смелой творческой мысли.

2

Говоря о путях и перепутьях нашего литературоведения, мы имеем в виду не только ту ее часть, которая занимается изучением классического наследия. Прошлое слишком связано с современностью. Ни одна серьезная теоретическая проблема не может быть осмыслена вне связи ее с конкретным материалом – историческим и современным. Вот почему так естественно, органически сопряжены судьбы истории литературы, критики и теории литературы. Большая беда именно в том, что эти три ипостаси все еще слишком разобщены у нас. Правда, их сближение началось, но оно осуществляется все еще недостаточно энергично.

Необходимым условием успешного развития историко-литературной науки является неуклонное повышение ее теоретического уровня. Мы охотно повторяем знаменитые слова Чернышевского о том, что без истории предмета нет теории предмета, но и без теории предмета нет даже и мысли об его истории, – и далеко не всегда делаем из них правильные практические выводы. Развитие истории литературы и теории литературы еще нередко мыслится как два, хотя и взаимно связанных между собой, но параллельных ряда. С таким толкованием не согласился бы, вероятно, прежде всего сам Чернышевский. Избавляясь от бескрылого эмпиризма и описательства, историко-литературная наука смелее обращается к теоретическому обобщению.

Интересен в этом отношении, например, ряд работ А. Лебедева о Чернышевском.

О романах Чернышевского написано много. Но беда в том, что изучение художественного творчества Чернышевского не всегда велось в достаточно глубокой связи с эстетической позицией писателя. В таких работах оценка политической деятельности великого революционера-демократа механически переносилась на его художественные произведения, а эти произведения рассматривались лишь как иллюстрации к тем или иным положениям его эстетики. Таким образом, Чернышевский-художник лишь формально соотносился с Чернышевским-теоретиком, и при этом ускользали многие специфические стороны его творчества. Слишком прямолинейное, упрощенное понимание связи между художественным творчеством Чернышевского и его политическими взглядами, по верному замечанию А. Лебедева, как раз и лежало в основе пресловутой абстрактно-умозрительной концепции некоего «революционно-демократического реализма» как «высшего этапа» в развитии реалистического искусства.

В лучших работах последнего времени художественное творчество Чернышевского анализируется в связи с эстетическими воззрениями писателя. В этом состоит и достоинство работ А. Лебедева. Молодой исследователь пытается конкретно разобраться в существе и своеобразии творческого метода Чернышевского. Главенствующая роль мировоззренческих позиций писателя в художественном изображении действительности – в этом А. Лебедев видит специфику романов Чернышевского. И на конкретном их анализе он порой метко вскрывает сильные и слабые стороны реалистического метода писателя.

Интересны наблюдения А. Лебедева над характером и направлением художественной эволюции Чернышевского от романа «Что делать?» до «Пролога». Анализ идейного своеобразия и художественного мастерства Чернышевского, сделанный А. Лебедевым, связан с постановкой ряда теоретических проблем, весьма существенных для изучения философского и эстетического наследия русских революционных демократов, а также некоторых важных вопросов современной эстетической мысли.

Не все выводы, предлагаемые А. Лебедевым, убедительны. Например, метод «романтизации» не кажется мне универсальным и исчерпывающим в отношении Рахметова, как не является таковым метод «иронизации» по отношению к Волгину. Воюя со схемами, А. Лебедев иногда сам становится жертвой им же самим созданных схем. Некоторые из них уже были предметом критики в печати. Но работы А. Лебедева о Чернышевском привлекают свежестью и основательностью теоретического поиска, стремлением глубже уяснить характерные черты не только Чернышевского-художника, но и некоторые более общие проблемы нашего классического наследия.

Сейчас наступило время широких теоретических обобщений в нашей науке, решения сложных методологических проблем. Никогда так остро не ощущалась необходимость сближения истории и теории литературы, как ныне.

Следует вспомнить, что в 20-х годах молодое советское литературоведение интенсивно разрабатывало общеметодологические вопросы. Наука вооружалась новыми идеями и методами эстетического анализа. Советское литературоведение формировалось в острой идейной борьбе против формализма, фрейдизма, биографического метода, остатков культурно-исторической школы, буржуазного компаративизма и т. д. В интересах науки было необходимо разработать социологический метод исследования художественной литературы. Но в первые годы революции применение этого метода носило нередко упрощенный характер. Серьезные обобщения подменялись тощими умозрительными схемами. А в последующие годы социологический метод был немало скомпрометирован вульгаризаторами, игнорировавшими специфику искусства, гасившими его живую душу.

В условиях социалистической действительности искусство стало важнейшей областью идейной жизни страны. Художественная литература и книги о ней приобрели большую, небывалую прежде читательскую аудиторию. Существенно расширилась сфера общественного воздействия литературной науки. Это преумножило ее силы, но вместе с тем потребовало и большей политической ответственности и нахождения новых, тонко учитывающих специфику искусства ракурсов исследования.

Стремление уйти от бездумной фактологии, эмпирической описательности и понять внутренние закономерности литературных явлений и всего историко-литературного процесса – вот что сегодня характерно для советского литературоведения и, в частности, для многих работ молодых исследователей.

Небольшая книжка В. Лакшина, вышедшая несколько лет назад, называется «Искусство психологической драмы Чехова и Толстого». Эту емкую тему он решает на очень локальном материале – всего на двух пьесах: «Дядя Ваня» и «Живой труп».

Сравнительный метод изучения литературных явлений на протяжении долгих лет был у нас в загоне. Между тем, справедливо замечает В. Лакшин, сравнительный анализ, если он опирается на конкретно-историческую основу, позволяет взглянуть на историю литературы как на процесс, выявить закономерности появления и смены тех или иных художественных тенденций. И хотя поле, исследуемое в книге, крайне невелико, тем не менее она довольно убедительно демонстрирует возможности, заложенные в самом методе.

Пьесы Чехова и Толстого занимают В. Лакшина не сами по себе. Он сопоставляет различные элементы их содержания и формы, сравнивает принципы психологического анализа, осуществляемые двумя писателями, и пытается выявить общие закономерности развития психологической драмы в русской реалистической драматургии конца XIX века.

Почти одновременно вышла книга другого молодого литературоведа – И. Виноградова: «Проблемы содержания и формы литературного произведения». Хорошо, что ее теоретические положения носят не отвлеченно-декларативный характер, а теоретические раздумья автора приобретают и непосредственный историко-литературный интерес. Книга содержит ряд наблюдений о различных сторонах творчества Гоголя, Тургенева, Островского, Достоевского, Толстого, Чехова, о некоторых общих проблемах русской литературы XIX века.

Следует, однако, заметить, что не все в книге равноценно, кое-что в ней представляется явно спорным, а то и вовсе неверным. Иные теоретические положения автора не подтверждаются конкретным историко-литературным материалом. Более интересны, отмечены хорошей публицистичностью и умением вникать в художественную мысль писателя критические статьи И. Виноградова о современной литературе. Эти статьи написаны живо, темпераментно, автор не боится противопоставить общепринятым суждениям свои собственные, если считает их более обоснованными. Свои взгляды он умеет отстаивать горячо и убежденно. И это, пожалуй, тоже «черта стиля», которая вообще присуща многим молодым литературоведам.

3

Русское классическое наследие изучено неравномерно. Одним писателям повезло больше, другим – меньше, а к иным советское литературоведение еще и вовсе не прикасалось. Устранить эту неравномерность – одна из насущных задач нашей науки.

Нельзя сказать, чтобы важность этой задачи всеми осознавалась. Полистайте в Библиотеке имени В. И. Ленина картотеку защищенных кандидатских диссертаций. Десятки раз перепеваются одни и те же темы. «Реализм Пушкина», «Реализм Гоголя», «Реализм Тургенева» – диссертациям на эти темы несть числа. Я попробовал однажды прочитать несколько диссертаций, близких по теме. У меня появилось такое ощущение, словно я кружился на карусели. Перед глазами мелькали одни и те же вопросы, цитаты, названия глав. И я подумал: зачем же вся эта неразумная трата духовных сил нашей научной молодежи?

А сколько еще в истории русской литературы совершенно необследованных тем – по-настоящему интересных, увлекательных, но вместе с тем более конкретных и доступных человеку, только вступающему в науку!

Кто не знает имени Г. Е. Благосветлова – издателя журнала «Русское слово»! Давно с чьей-то легкой руки за ним была закреплена репутация ловкого дельца, «журнального эксплуататора», – человека, которого в издательских делах занимала лишь чистая коммерция и ничего более. А прикоснулся к «Русскому слову» молодой, пытливый исследователь Ф. Кузнецов, поднял большой пласт никому неведомых материалов, в том числе и архивных, – и перед ним открылось множество удивительных вещей. Прежде всего рушилась легенда об эксплуататорстве Благосветлова. Более того, оказалось, что это был замечательно интересный человек, близко принимавший к сердцу судьбы русского освободительного движения и очень много сделавший для него. История «Русского слова», многое в деятельности Писарева благодаря работам Ф. Кузнецова (к сожалению, до сих пор еще не сведенным в одну книгу) предстает ныне перед нами в новом свете.

А сколько еще таких необследованных земель в истории нашей русской литературы!

Года два назад вышла книга Н. Ждановского о творчестве Помяловского. Казалось, этот крупный писатель, давно обитающий во всех учебниках, достаточно хорошо изучен. И тем не менее о нем всегда говорили вполголоса, как о явлении периферийном.

Цитировать

Машинский, С. Свежие силы / С. Машинский // Вопросы литературы. - 1962 - №9. - C. 24-41
Копировать