Сумасшедший дом в произведениях русской литературы (От Карамзина – к Чехову)

Тема безумия в русской литературе неоднократно и глубоко исследовалась в разных аспектах. В то же время более частная проблема – образ сумасшедшего дома – значительно реже привлекала внимание исследователей. Вопрос этот может быть поставлен в связи с такими явлениями русской классики, как «Письма русского путешественника» Карамзина, стихотворение Пушкина «Не дай мне бог сойти с ума…», «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Палата N 6» Чехова.

Изображение людей с аномальным сознанием и вынужденного места их пребывания имело свою динамику и свою логику развития.

В развертывании рассматриваемой темы необходимыми являются четыре компонента: 1) наделенный ясным сознанием субъект, 2) свободное, лишенное границ пространство, 3) собственно сумасшедший дом как пространство жестко ограниченное и 4) носитель аномального сознания как объект изображения. Комбинации этих элементов и последовательность их введения в текст могут быть различными, но не случайными, поскольку связаны как с художественной идеей произведения, так и со всем комплексом нравственно-философских ценностей той или иной эпохи.

В XVIII столетии дома сумасшедших включались в число достопримечательностей города, их было принято посещать, так что вход здравомыслящего субъекта в замкнутое пространство дома умалишенных происходил так же свободно и легко, как и выход из него. Классическим образцом в этом случае выступают «Письма русского путешественника». ¹

Но уже вскоре появляются упоминания о насильственном водворении туда вполне здорового человека (по имущественным и идейным мотивам) ². Предметом изображения становится здесь трагическая изолированность здорового, наделенного ясным сознанием человека от столь необходимого ему свободного, открытого пространства.

Художественное развертывание названных концептов могло происходить и путем исключения какого-либо из них. Могли быть исключены либо собственно безумные («Не дай мне бог сойти с ума…»), либо носитель здравого сознания вместе с присущим ему неограниченным пространством («Записки сумасшедшего»), либо исчезало только свободное пространство, а три других компонента оставались («Палата N 6»). Последний случай представляется наиболее трагическим, так как обладатель здорового рассудка ясно осознает всю безвыходность (в буквальном смысле) пребывания в сумасшедшем доме.

Во время своего пребывания в Лондоне Карамзин посещает Бедлам – дом сумасшедших в британской столице. Любопытно, что этому предшествует описание тюрем – Невгат и Кингс-Бенч.

По представлениям XVIII столетия (век «Разума»!), безумные находились за гранью понятия «человек» и содержались как дикие звери ³.

Создавалась потрясающая душу антитеза: свободный, здоровый, насыщающий свое любопытство путешественник и – несчастный, больной безумец, посаженный за решетку, привязанный к кровати или прикованный к стене.

Между тем лондонский Бедлам имел «классический облик европейского сумасшедшего дома XVII и XVIII веков, куда приходили горожане «дразнить» пациентов» ⁴. Это была своего рода «кунсткамера», где посетители могли наблюдать прихотливую игру природы («Иной воображает себя пушкою, и беспрестанно палит ртом своим; другой ревет медведем и ходит на четвереньках» ⁵и т.д.).

Обитателей Бедлама русский путешественник определяет как своего рода заключенных. У ворот огромного замка он видит две статуи, «которые весьма живо представляют собой безумие печальное и свирепое…«. Внутри замка расположены «предлинные галереи», разделенные «железною решеткою». «Бешеные сидят особливо; иные прикованы к стене». В то же время наблюдатель удивляется порядку, чистоте и присмотру за «нещастными».

Громкие крики умалишенных заставляют пилигрима зажать уши, между тем он обращает внимание на то, что некоторые сидят в глубокой задумчивости. Это сумасшедшие от любви, по словам надзирателя. «И так нежнейшая страсть человеческого сердца и в самом безумии занимает еще всю душу!» – восклицает путешественник, – «сон для внешних предметов все еще продолжается!..» Очевидно, что для автора безумие соотносится с неспособностью к реальному восприятию действительности. Чем оно вызвано?

Изложив свои впечатления от увиденного в Бедламе, Карамзин делится с читателем «некоторыми мыслями» по этому поводу: «Не правда ли, друзья мои, что в наше время гораздо более сумасшедших, нежели когда-нибудь? от чего же? от сильнейшего действия страстей, как мне кажется…

Душа, слишком чувствительная к удовольствиям страстей, чувствует сильно и неприятности их: рай и ад для нее в соседстве; за восторгом следует или отчаяние или меланхолия, которая столь часто отворяет дверь… в дом сумасшедших» ⁶.

Таким образом, по мысли Карамзина, утрата рассудка ужасна потому, что она исключает искомую гармонию сердца и разума, делает невозможной золотую середину и оставляет только губительные крайности.

В то же время описание дома сумасшедших в рамках жанра путешествия бок о бок ставит тему безумия и тему свободы. «Не случайно эпиграфом ко многим «путешествиям», – пишет Е. Ивашина, – служили слова Карамзина, столкнувшие оба эти состояния – свободы и узничества. «Кто еще не заперт в клетку – кто может, подобно птичкам небесным, быть здесь и там, и там и здесь – тот может еще наслаждаться бытием своим, и может быть счастлив, и должен быть счастлив». Созвучно карамзинскому пушкинское «по прихоти своей скитаться здесь и там… Вот счастье! вот права…»» ⁷.

Однако постановка в один ряд темы безумия и темы свободы выходит за рамки жанра путешествия.

Картина сумасшедшего дома встает и в стихотворении Пушкина «Не дай мне бог сойти с ума…»; кроме того, среди пушкинских рисунков есть несколько изображений, которые, по предположению Биттнера, являются иллюстрацией к роману Чарльза Метьюрина «Мельмот скиталец», к той его части, где герой романа Стентон попадает в дом умалишенных, в Бедлам, будучи здоров и в твердой памяти. Зарешеченная камера наводит на несчастного невыразимый ужас. Он испускает отчаянные крики, молит о помощи, требует, чтобы ему вернули свободу. В ответ на это смотритель бьет его бичом, а затем грозит надеть на него кандалы. «Осознавая, что его положение «должно считаться жалким», Стентон решает, что лучше не сопротивляться» ⁸. На пушкинском рисунке показан человек с осмысленным лицом, но с выражением ужаса. Способность к адекватному восприятию действительности губительна для того, кто находится в сумасшедшем доме. Стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума…» строится на ситуации, когда герой, пребывающий в здравом уме и твердой памяти, рисует в своем воображении картину зарешеченной камеры, куда он попадает, внезапно лишившись рассудка:

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверка

Дразнить тебя придут.

Сумасшествие катастрофично, но подлинной трагедией («бедой») предстает для автора стихотворения не потеря разума как таковая, не утрата ума, рассудка, чреватая буйством разрушительных страстей, а лишение свободы:

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад…

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь как чума,

Как раз тебя запрут…

Магистральная в пушкинском творчестве тема свободы здесь оказывается прямо связанной с темой разума и безумия (как формы несвободы). Необходимо отметить, что фрагмент о Бедламе в «Письмах русского путешественника» не содержит горестных сожалений об утраченной умалишенными свободе, и хотя упомянуты атрибуты заключения (железные решетки и т.д.), все же подлинным несчастьем предстает именно потеря рассудка в бурном потоке страстей. Наследнику века Просвещения, гармония сердца и разума видится Карамзину наивысшей ценностью бытия, между тем романтическая эпоха выдвинула иную ценность – свободу.

Простившись с романтизмом, Пушкин остался верен идеалу свободы, хотя представление о нем и его художественное выражение менялось с течением времени. В пушкинском решении этой темы заметно существование двух форм художественного пространства – замкнутого и открытого.

1. Ср. у Грибоедова: «Его в безумные упрятал дядя- плут…» (Загорецкий о Чацком). [↩]
2. Отголосок этого звучит в комической реплике Загорецкого в ответ на слух о сумасшествии Чацкого: «Схватили, в желтый дом, и на цепь посадили». [↩]
3. В. Л. Биттнер. Стихотворение А. С. Пушкина «Не дай мне бог сойти с ума» и рисунок «сумасшедшего дома». – «Русская литература», 1999, N 2, с. 201. [↩]
4. Н. М. Карамзин, Письма русского путешественника. Л., 1984, с. 342. [↩]
5. [↩]
6. Там же, с. 341-343. [↩]
7. Е. С. Ивашина, О специфике жанра «путешествия» в русской литературе первой трети XIX в. – «Вестник Московского университета». Серия 9. Филология, 1979, N 3, с. 12. [↩]
8. В. Л. Биттнер. Стихотворение А. С. Пушкина «Не дай мне бог сойти с ума» и рисунок «сумасшедшего дома», с. 200. [↩]