Структура лирического чувства

На основе поэтических публикаций журнала «Звезда» за 1968 год мне хотелось бы предпринять попытку более широкого осмысления развития поэтической мысли в настоящее время. Речь пойдет о структуре лирического чувства. То, что структура этого чувства может быть разной, замечено давно. Так, например, М. Горький, имея в виду Андрея Белого, говорил о «философствующем чувстве». Одновременно в стихах может быть выражено «живое» или «природное» чувство того или иного художника, когда реалии не теряют своей качественной определенности, не становятся представлениями, а выступают в своем «естестве», «во плоти». Естественно, что структура лирического чувства отличается от «обычных» человеческих эмоций, что в ней сливаются субъективные и объективные представления поэта. Если субъективное начало превалирует, тогда перед нами пример поэзии самораскрытия; наоборот, если объективное начало как бы подавляет начало субъективное, тогда мы видим поэта гётевского плана, то есть поэта, все помыслы которого обращены «вовне». Лирическое чувство, – чаще его называют лирическим переживанием, – эмоциональная, «заразительная» основа стиха. Полнота охвата мира, совмещение несовместимого, установление новых связей и взаимосвязей между предметными категориями, яркость, отчетливость образного ассоциативного мышления – все в конечном счете зависит от глубины, от развитости, от универсальности лирического переживания. Культура поэтического чувства – это свидетельство мировоззренческой культуры стихотворца.

Поскольку новогодний номер «Звезды» был открыт стихами Леонида Мартынова, то я прежде всего обращаюсь к этому известному советскому поэту. Мир поэзии Мартынова – мир необычайных превращений, перевоплощений, деформаций реалий, мир вихрей и невиданных прежде скоростей, мир прямой и обратной причинной связи. Короче говоря, мир, который во многом противоречит логике «здравого смысла», как противоречит ей, например, общая теория относительности Эйнштейна. «Впрочем, человечество на протяжении всей своей истории только и делает, что переоценивает свой «здравый смысл». И то, что сегодня кажется абсурдом, завтра может стать реальностью» ¹, – сказал недавно главный конструктор ракетных двигателей. Это высказывание ученого в известной степени приложимо и к Л. Мартынову, творчество которого, как поэта «странного», необычного, до 50-х годов не учитывалось литературной критикой.

Долгое время мы вели бесконечные разговоры о примате содержания над формой, и вели их до крайности примитивно и упрощенно. Долгое время мы только «допускали» существование условности в системе реалистического искусства, относились к ней несколько подозрительно, считая, грубо говоря, что чем меньше условности, тем больше реализма. Это также не могло не сказаться на творческой биографии Мартынова, не могло не сказаться на уровне нашей поэзии послевоенных лет.

Новый цикл Мартынова, опубликованный в «Звезде», привлекает внимание прежде всего единством и целостностью мировоззренческой системы поэта, развитостью и богатством его лирических переживаний. Этот новый цикл показывает, что поэт на протяжении многих лет творческой жизни отстаивал свои взгляды, свою поэтическую систему и в конце концов добился признания и успеха. Детерминизм Мартынова – не отвлеченная философская категория, а живое ощущение бытия. Возьмите стихотворение «Камушек». Оно не лучшее в этом цикле, но наиболее характерное для Мартынова. Смысл его в том, что камень, брошенный в Оку, «отразится на всем состоянии воды в океане»: система каналов, соединяющая реки Европейской части Союза, позволяет микроволне окатить «бесконечность причалов», добежать до мирового океана. Масштабность лирического чувства Мартынова обнаруживается в таких стихах, как «День мира», «Новое поколение» и др.

Поэт современен не потому, что он, предположим, упомянул в стихах о наших новостройках. Самый характер мышления и чувствования Мартынова современен, современен его стих, который свободен от «наперед заданных размеров и наперед заданных тем» (Е. Осетров), от ритмических «взрывов», к которым, к сожалению, так часто прибегают наши поэты. «Дневник Шевченко» – баллада, которую следует признать лучшей в обозреваемом цикле. Дневниковые записи Великого Кобзаря открыли поэту образ Шевченко, который сумел «не уступить, не потерять лица, художником остаться и поэтом». Леонид Мартынов считает, что важной проблемой современности является проблема высокого доверия к личности художника, что художник через свое личное, индивидуальное выражает всеобщее. «Высокие желания» поэта, взлет его чувства и его мысли – вот основа его каждодневного лирического возрождения, вот признак его творческой «живучести» («Возрожденье»).

Правда, Мартынов иногда утрачивает свое философствующее чувство. Считая, что в его поэзии «одни хотят одно прочесть, другие же совсем иное», он как бы предлагает нам: сами решайте, как хотите. Но такая позиция часто оборачивается равнодушием по отношению к философскому выводу в стихах. Поэт демонстрирует свою незаинтересованность, а следовательно, ограничивает эмоциональное воздействие своих стихов на читателя. Определенный «исход» чувства или хотя бы намек должен быть в стихах обязательно. А его, этого «исхода», нет, например, в стихотворении «Стог».

В иных измерениях предстает внутренний мир поэта, наше настоящее и наше прошлое в стихотворных циклах Н. Брауна (N 6), Н. Ушакова (N 8) и А. Гитовича (N 4). Три мастера – три системы поэтического осмысления явлений действительности. Но всех трех поэтов объединяет то философствующее чувство, о котором говорил Горький и которое как бы развивается на наших глазах, обретает новизну, свежесть, силу своих выводов и утверждений. Балладный строй новых стихов Н. Брауна вполне очевиден. Баллада, выражая реальное содержание, ту самую полезную «информацию», без которой не может быть реалистического произведения, не сводится ни к этим фактам, ни к этой информации. Она имеет обобщенный, часто символический смысл. Однако высокая степень концентрации жизненного материала, сгущение реалий должны сочетаться в балладе с «голой скоростью» (Н. Тихонов) развития сюжета стиха. Все эти сложнейшие особенности жанра современной баллады нередко подменяются наивным пересказом конкретного жизненного случая или факта. А факт должен быть взят не «рядовой», а синтетический, обобщенный: факт-явление, а не факт-пример, факт-символ, а не факт-иллюстрация. В балладе Н. Брауна «Той первой ночью» я вижу этот «факт-явление». Ведь речь идет о переломном событии в жизни страны, о начале войны в ночь с 21 на 22 июня 1941 года. И вот возникает напряженность лирического переживания, сложнейшая структура живого поэтического чувства.

Той первой ночью поэту слышится:

И первый вопль из детской колыбели,

И материнский, первый, страшный крик,

И стук сердец, что сразу очерствели

И шли в огонь, на гибель, напрямик…

Развитие лирического переживания точно соответствует стремительности в развитии событий первых дней войны. Но это переживание внезапно обрывается, как внезапно оборвались огневые раскаты войны.

…Все отошло. Заволоклось туманом.

И подняла победа два крыла.

1. »Литературная газета», 6 ноября 1968 года. [↩]