№5, 1984/История литературы

Страницы большой судьбы. Из воспоминаний о Сергее Наровчатове

С Наровчатовым впервые и близко я познакомился в июле сорок первого – в рядах истребительного батальона N 22. Размещалась наша рота на Тверском бульваре, в помещении Литературного института, в казарму были переделаны аудитории студентов. Этажом ниже располагались комнаты, которые в те годы занимала редакция журнала «Знамя».

Как это бывает в армии, в те несколько месяцев нашего совместного пребывания в истребительном батальоне я общался с Наровчатовым, можно сказать, круглосуточно. Днем вместе на военных занятиях, ночами в патрулях или во время бомбежек при тушении зажигательных бомб – на путях ли Белорусского вокзала, в районе Зоопарка или Центрального телеграфа, который считался одним из самых важных объектов в центре Москвы, – здесь находилось сосредоточение всех нитей телеграфной и телефонной связи с Москвой.

В своем отделении в строю я шагал за спиной Наровчатова, ибо был его заместителем. Помню его голову с шевелюрой русых волос, удивительной голубизны глаза и шею, которую я всегда видел перед собою, – с розоватой, нежной, как у девушки, кожей.В ту пору Сергей Наровчатов был очень красив и привлекателен. Этот дар молодости, унаследованный от родителей, был, если можно так сказать, и высветлен и обогащен духовно-нравственным обликом уже тогда образованного, интеллектуально зрелого молодого литератора.

Конечно, наша служба, походы, учеба, бомбежки и ночные дежурства оставляли не много времени для досуга или литературных бесед. В общем-то, были мы все – ребята, загруженные до предела обязанностями, и глядя на нас, возвращающихся под утро в казарму после тушения бомб, нередко в прожженных гимнастерках, с руками и лицами в копоти и пыли, глядя на наш строй чудовищно уставших бойцов, трудно было предугадать – кто из нас кем станет.

И все же Наровчатов уже и в те дни выделялся нравственной целостностью своего облика. В нем светилась убежденность в правильности выбранного им пути, которая редко проявляет себя столь отчетливо в молодости, поэтому так впечатляет или даже удивляет сверстников.

Впоследствии в статье, которая называлась кратко и исповедально «О себе», Наровчатов скажет: «Моя военная биография началась еще раньше. В декабре 1939 года вместе со своими близкими друзья-

ми по ИФЛИ я ушел добровольцем на войну с белофиннами. Короткая эта кампания оказалась трагической для нашего добровольческого батальона. Из нас четверых двое – Михаил Молочко и Георгий Стружко – погибли во время рейда по тылам противника. Мы с Виктором Панковым, тяжело обмороженные, попали в госпиталь. Там мы встретили окончание войны и возвратились в Москву, потрясенные всем увиденным и пережитым в эти короткие и одновременно долгие дни. Но молодость быстро взяла свое, и к началу новой, на этот раз Великой, войны мы были опять готовы к испытаниям».

Готовность к испытаниям! Это была не фраза, а настрой души и мыслей, убежденность, и – я бы сказал – символ веры. С нею уже во втором своем добровольческом батальоне и на второй своей воине Наровчатов тогда начинал путь по фронтовым дорогам в свои двадцать два года.Надо сказать, что у нас в батальоне с уважением относились к опыту добровольцев финской кампании. Все они: Наровчатов, Луконин, Заходер – были командирами отделений, а Воронько – ломком, взвода. И, конечно же, не случайно Наровчатов стал и комсоргом всего батальона – он более других подходил к роли комсомольского вожака, и в нем рано начала проявляться комиссарская жилка…

…Как-то, разбирая архивы Литературного института, я обнаружил краткий отчет о семинарском занятии 12 октября 1940 года, которое проводил И. Сельвинский. Обсуждались стихи поэтов, вернувшихся с финского фронта. Меня заинтересовало выступление на этом семинаре Наровчатова. Уже тогда, в октябре 40-го, он мыслил зрело и дальновидно и пытался всмотреться в будущее. Его прогнозы грядущих событий касались не только поэзии.

Я прочел эту запись лет через пятнадцать после войны, и она поразила меня тем, с какой убежденностью и чувством нравственной отмобилизованности молодые люди, юноши 40-х годов говорили о возможной войне, о надвигающейся эпохе великих испытаний.

– Совершенно ясно, – заявил тогда в своем выступлении Наровчатов, – что наше поколение – это военное поколение, которое до конца своей жизни будет воевать. Сейчас временная передышка, через два-три года мы опять пойдем на фронт…

Но война началась не через два-три года, а через семь месяцев.

Вспоминая об этом через много лет, Сергей Сергеевич как-то признался мне, что у него после финской войны ощущение неизбежности новой схватки было настолько ясным, пронизывающим и сознание и душу, что и он, да и все добровольцы финской кампании, вернувшись, решили «немедленно пережениться, да еще и с тем, чтобы сразу же иметь детей».

– Хотелось все это сделать и успеть до начала войны, – сказал он мне тогда.

Ну а на семинаре 40-го года, что же ответил Илья Львович Сельвинский Наровчатову и другим участникам семинара?

– Я хочу начать свое заключительное слово, – произнес Сельвинский, – с того, чем закончил Наровчатов, который сказал, что мы поколение военное и перед нами целый цикл войн.

Много и страстно говорил в тот вечер Сельвинский своим ученикам о задачах поэзии в канун великой битвы, о месте поэта на переднем крае борьбы, о мастерстве, глубине поэтического видения мира, о том, что в стихах военного времени наверняка зазвучит в широком историческом охвате тема Родины, Октября, великих революционных свершений.

В конце записи есть ремарка: «Аплодисменты».

Цитировать

Медников, А. Страницы большой судьбы. Из воспоминаний о Сергее Наровчатове / А. Медников // Вопросы литературы. - 1984 - №5. - C. 179-184
Копировать