Вослед герою (Проблема положительного героя в современной критике)

Разговор о литературном герое – постоянная забота текущей критики. Она идет вослед этому герою, выясняет, хорош он или плох, положительный он или отрицательный. И нередко настаивает: нужен положительный герой!

«Положительный герой». Хотя это понятие не всегда употребляется в критике напрямую (оно привычнее для учебных пособий), напоминание о нем сопутствует, можно сказать, каждой серьезной критической работе. Не может критика обойти стороной вопрос о «положительности» и «отрицательности» героя. Сколько бы ни предрекали иные теоретики эпоху «безгеройности» и «дегероизации», живой анализ живого слова вновь и вновь возвращался к тем идеям и ценностям, носителем которых был и будет герой литературы. Литература не существует вне мировоззрения, мировоззрение опирается на определенные идеалы, идеалы влияют на выбор героев и их изображение…

Не станем сейчас уточнять, как складывается критическое восприятие художественного характера и почему оно нередко приводит к контрастным оценкам одного и того же героя. Для нас важнее отметить, что на альтернативной основе, на «утверждении» и «отрицании» покоится отношение литературы к действительности и человеку. И чем бы ни занимался истинный писатель, что бы он ни создавал – роман или комедию, эпос или сатиру, – его неизменно преследует вопрос о судьбах мира, о совершенстве действительности и человека.

Коль скоро мы говорим о советской литературе, то ее развитие непредставимо без конкретно-исторической постановки проблем реального гуманизма, без гражданского отклика на ход народной жизни, без обостренной чуткости к нравственному самочувствию современников.

Известно наперед, что понятия «положительный» и «отрицательный» герой вызывают у многих литераторов и читателей скептическую мину. Мол, мы – умные, мы за «сложность», «многозначность», «полифонию» и т. д. Полифония – вещь хорошая, да только самоцельная погоня за сложностью легко оборачивается упрощенчеством. Узкое, упрощенное представление о положительном герое часто соединяется с узким, упрощенным отрицанием вопроса как такового. Истина же и в том и в другом случае несет потери.

В критике начала 80-х можно обнаружить стремление обострить разговор о положительном герое, выделить эту проблему как одну из самых злободневных. В статьях В. Новикова «Вдохновляющая сила партийного слова» («Знамя», 1982, N 10), В. Щербины «Герой перед лицом времени» («Наш современник», 1983, N 6), З. Кедриной «Время творить» («Дружба народов», 1983, N 5) содержится настойчивое напоминание о традициях социалистического реализма, говорится о необходимости изображения положительного героя наших дней, воспроизводятся, отстаиваются и высказываются, что особенно интересно, теоретические взгляды на сущность этого героя.

Здесь можно выделить ряд пунктов, которые, взятые вместе, очерчивают ядро концепции положительного героя в том виде, в каком она сложилась еще в 30 – 50-е годы.

Как известно, эта концепция включает в себя взгляд на положительного героя как на активного участника истории, «созидателя и борца» (В. Новиков, стр. 208), «борца и созидателя нового мира» (В. Щербина, стр. 157).

Важно, что энергия героя проявляется «в решении больших задач», «в преодолении трудностей» (В. Новиков, стр. 213); в осмыслении «основных задач жизни» и в способности «осуществить реально эти исторические преобразования» (В. Щербина, стр. 159); в умении мыслить и чувствовать «не узколичными, а всечеловеческими, мировыми социально-нравственными категориями» (З. Кедрина, стр. 217).

Эта деятельная роль героя соотносится с его человеческим образом и свойствами его характера. Он – «хозяин и творец в жизни, личность яркая, активная и целеустремленная», воплощающая «лучшие свойства советского характера» (В. Новиков, стр. 212). Он принадлежит к людям «подвига, веры и ясно осознанной цели» (В. Щербина, стр. 159).

Это, так сказать, общий портрет положительного героя. Предполагается, что данный герой присущ равно всем периодам литературного процесса от 20-х до 80-х годов. Между тем в целом портрет является достаточно абстрактным, его можно прилагать к литературе и так и этак. Не будем сейчас обсуждать нюансы конкретных формулировок. В конце концов, это частности, а мы высматриваем ядро. Ядро концепции, как следует из прочитанного, содержит несколько устойчивых элементов.

Это – проекция художественного характера на процесс целенаправленных социальных изменений; герой мыслится как проводник исторических преобразований и выразитель идеи поступательного прогресса.

Это – активное и осознанное, обновляющее общественный мир действие. Оно нацелено на решение важнейших задач и проблем времени. Подразумевается, что это задачи «социалистического строительства», направленного на достижение социальной гармонии, общего блага. Герой «борется за счастье людей», – пишет В. Новиков (стр. 213).

Это – особое описание героя. Тут взгляд сосредоточен на лучших человеческих чертах и свойствах характера. Единство положительных – социальных и нравственных – черт обеспечивает воспитательный потенциал положительного героя, позволяет видеть в нем «силу примера» (В. Щербина, стр. 159). При этом принципиально важен тезис о необходимости «показывать формирование героя, его закалку в преодолении препятствий» (В. Новиков, стр. 213). То есть героизм должен как бы рождаться на наших глазах¹.

Казалось бы, все более или менее ясно. Почему же тогда возникают споры о положительном герое? Почему теоретикам приходится упирать на вроде бы известное, настойчиво призывая писателей создавать очередных положительных героев – «воплощение облика человека новой эры» (В. Щербина, стр. 162)? Неужели наша литература отстала от прогресса, а ее герои так уж бедны положительным содержанием перед лицом «человека новой эры»?

В этой связи полезно на время отложить в сторону возвышенные термины и вчитаться в полемические страницы В. Щербины.

Отстаивая положительного героя, В. Щербина пишет: «А между тем многие из литературоведов и критиков даже стеснялись употреблять это понятие – положительный герой, – некогда ославленное как порождение догматизма. Все еще на нашей памяти статьи пятидесятых-шестидесятых годов на эту тему, где сторонники так называемого «критического» направления, отвергая необходимость в литературе силы примера, ставили под сомнение саму правомерность существования понятия «положительный герой» (стр. 159).

В наши намерения сейчас не входит воспроизводить задним числом столкновение взглядов, относящееся к 50 – 60-м. Тем более, что своего рода черту под теми спорами подвели такие серьезные критики, как А. Макаров, Л. Якименко, В. Озеров, Е. Книпович, Ю. Барабаш… Но именно для того, чтобы не возвращаться к пройденному и не воевать, как верно заметил в те же годы Б. Рюриков, с самодельными соломенными чучелами, желательно припомнить: спор о положительном герое шел тогда не умозрительно, а в определенном литературном контексте. Обсуждались, в частности, малоудачная практика производственного романа конца 40-х годов, падение теории бесконфликтности, отход литературы после Второго съезда писателей от иллюстративности, дидактического схематизма.

Объективная критика, отнюдь не отказываясь от общего понятия о положительном герое и о героизме, не принимала вместе с тем плакатную эстетику, хотя последняя порой прикрывалась именно понятием положительного героя. Только был ли подразумеваемый ею герой воистину положительным?

Вспомним: герой-новатор из упомянутого производственного романа, герой нравоучительно-прикладной прозы конца 40-х – начала 50-х предстанет перед нами в любопытном свете, если мы взглянем на него сквозь призму общей теории положительного героя, чье ядро мы отыскали в новейших статьях. Мы обнаружим в описании героя-новатора целый реестр замечательных качеств. Но мы не сможем обнаружить, над какими серьезными задачами времени он трудился. Его занимало техническое рационализаторство, его «новаторство» и «активность» сводились к участию в какой-нибудь скоротечной кампании, «хозяином» и «творцом» он был лишь на словах, видеть в нем «силу примера» было бы самообманом. То был не герой, а ходячее мероприятие. О психологии не говорим.

Положительный – в номинале – облик здесь был налицо, а положительного действия, в сущности, не было. Читателю этот герой оказался не нужен, критика била при его появлении в литавры, а затем забывала о нем.

Достойно удивления, что подобные герои, далекие от художественной правды, преспокойно существовали и даже процветали, хотя рядом рождались такие крупные, впечатляющие характеры, как, например, леоновский Вихров.

Разрыв между действием и обликом. Тут есть над чем поразмыслить. Думается, что теория положительного героя не может быть развита без связи с теорией художественного характера как такового. Критика, как мы знаем, постоянно ищет в литературе персонажей «живых», «многомерных», «убедительных», «высокохудожественных», «полнокровных». Все законно. Только эти эпитеты требуют порой разъяснения.

Характер героя – это художественный образ, и у него есть конструктивные принципы. Если вообразить себе «полнокровный», «живой» характер в наиболее развернутом, теоретически возможном виде, то он как целое будет включать определенные элементы. Абстрагируясь до поры от психологических закономерностей создания и восприятия конкретных героев, можно теоретически выделить в структуре художественного характера следующие аспекты.

1. Картину внешнего пространственного поведения человека в существенных обстоятельствах.
2. 2. Описание свойств человека, причем эти свойства делятся – разумеется, при специальном теоретическом отвлечении от их реальной диалектики – на три типа: а) природные или телесные; в) этические; с) социальные.

Если природные свойства являются достаточно стабильными, то большинство этических и социальных свойств относительно подвижны, проявляются взаимосвязанно в процессе деятельности. Надо учитывать, что реализация и фиксация человеческих свойств всегда осуществляется в конкретном социально-культурном контексте, в соотнесении с различными социально-ролевыми ожиданиями и нормами². В целом свойства характера – результат раскрытия всех общественных отношений личности.

3. Изображение психологии человека, то есть его внутренней душевной жизни, его самосознания и подсознания.

Психологический строй образа цементирует характер героя, поскольку именно через мотивацию, самоощущение и самооценку достигается художественная целостность персонажа. Его итоговая оценка и авторское к нему отношение зависят от способов связи (по принципу «тождество-различие») внутреннего мотива с внешним поведением, внешнего и внутреннего поведения – с наличными нормами быта, норм быта – с общезначимыми социальными и нравственными ценностями, ценностей – с конкретными мировоззренческими концепциями в их историческом и художественном контексте…

Сложное сочетание разных ипостасей человеческого образа и делает характер героя максимально «живым», «полнокровным», «глубоким». Обособление же этих элементов ведет к образам более простым, однозначным.

Абстрактно выделяя три ипостаси характера, мы, однако, неизменно помним: человеческий образ – это конкретное художественное единство, реализуемое как процесс изображаемой деятельности героя. Деятельность героя есть именно процесс, и в этом воображаемом, процессе разные ипостаси характера развертываются не механически и не автономно, но, напротив, целостно, путем всевозможных переходов от «внешнего» к «внутреннему», от «внутреннего» к «внешнему». Описание поступков всегда содержит информацию о психологических состояниях, а описание психологических состояний может зеркально или символически замещать наружные действия. Оба эти описания включают в себя динамическую картину социально-нравственных свойств человека. Выражение этих свойств может быть прямым или косвенным, видимым и скрытым, поведенческим и рефлективным…

Очевидно также, что не все герои в произведениях разных времен и разных жанров претендовали и претендуют на предельную художественную сложность. Герой-маска – явление, также весьма распространенное и закономерное в искусстве… Однако нас в данном случае интересуют центральные действующие лица в произведениях зрелого реализма.

Мы избавлены сейчас от необходимости разбирать подробнее эти положения, поскольку в 70-е годы появились содержательные монографии Л. Гинзбург «О литературном герое» и «О психологической прозе», где теория литературного героя представлена в развернутом виде. Л. Гинзбург оперирует целым комплексом понятий для описания структуры литературного героя. Это: «формула узнавания», «исторический характер», «экспозиция героя», «литературная роль» и т. д. Хотя теоретическая проблематика здесь отнюдь не исчерпана, в целом исследование Л. Гинзбург дает современной критике ряд принципиальных положений, помогающих анализировать литературные факты.

Беда многих героев современной литературы, претендовавших на место положительного героя, состояла, повторяю, в упрощенности человеческого образа. Это вело к диспропорциям в изображении облика героев, их действий, их духа. Не оправдывают себя и попытки нарисовать «живого человека» путем преднамеренного смешения темных и светлых черт характера.

Еще одна мысль возникает по мере чтения критических статей. В них неоднократно выделяется тезис: положительный герои – это главное воплощение духовности и созидательной сущности литературы. Не будет лишним добавить, что «положительный герой» не есть все же понятие, обозначающее высшую точку художественного сознания. Таким пределом является скорее категория «эстетический идеал». Эстетический идеал, согласимся, выражается не в одних героях и антигероях. За ним стоит авторская мировоззренческая позиция, он просвечивает в отношениях между характерами, идеями, обстоятельствами, заложенными в сюжет. Как раз по этой причине общение критики с литературой не ограничивается разбором героев, а простирается глубже и дальше – в область общественной мысли.

* * *

Останемся, однако, среди героев. В текущей критике мы нередко наблюдаем, как намерение выдвинуть на первый план положительного героя осуществляется на неадекватном задаче материале и неадекватными материалу средствами. В итоге пафосные строки повисают над конкретными литературными примерами. Подобное происходит, например, в статье Н. Буханцова «Главный герой – человек труда» («Наш современник», 1982, N 12).

Поставив себе целью рассмотреть некоторые произведения современной многонациональной российской прозы, автор статьи, следуя теоретической букве, утверждает: «Исследуя национальные черты в характерах героев, писатели неизменно остаются верными главному – показывают человека, для которого социалистические нормы жизни, высокая коммунистическая мораль – не просто громкие слова, а сущность повседневного поведения, глубокая духовная убежденность» (стр. 164).

Вслед за тем приводятся иллюстрации из произведений, и мы видим: концы с концами не сходятся. Главный герой одного романа не может равнодушно смотреть, «как в повседневной погоне за «черным золотом» порой забывают об окружающей природе…». «Это же чувство гражданского негодования охватывает» и другого героя из другой книги, который «решительно ратует за сохранение окрестного леса» (там же).

Мы, собственно, не против этих героев и готовы всячески поддерживать их голос в защиту природы. Но надо ли было говорить о них столь громкие слова и приписывать им все гражданские доблести?

При первом взгляде современная литература грозит удивить своим многолюдством, образы положительные здесь неизменно и закономерно явятся в пестром окружении персонажей негероических, «обыкновенных». Умудренные опытом критики будут неустанно доказывать, что главный герой литературы – это Гражданин, человек, действующий во имя общественных интересов. С теоретической стороны тут все справедливо. Остается только поконкретнее очертить «общественные интересы» на случай, если сразу несколько героев будут в равной мере претендовать на первенство в деле общественного служения.

В том-то и проблема! Целый ряд сдвигов произошел в современной прозе благодаря тому, что мыслящие писатели выводили своих героев на спор по поводу конкретного понимания общественных интересов. И не торопились объявлять одного из спорящих абсолютным носителем, как сказал бы Н. Буханцов, «социалистических норм жизни».

1. Именно тезис о зарождении и развитии героического в «обычном человеке» сыграл роль основного аргумента в спорах 60-х годов по поводу понятий «идеальный» и «положительный» герой. Приведем высказывания, имеющие прямое отношение к интересующей нас теме. «В свое время «теория бесконфликтности» породила ограниченные представления о положительном… На самом деле положительного героя нельзя рассматривать как некую статичную личность. Особенно значительными оказываются герои тогда, когда мы видим, как совершенствуются их гражданские качества, обогащается их духовный мир».

   «В термине «идеальный герой» обнаруживается тенденция к схематизму, обнаруживается, потому что волей-неволей пробивается мысль о завершенности движения, о пределе развития общества и человека» (Виктор Панков, В живом потоке, М., «Современник», 1975, с. 225, 226).[↩]

2. В этой связи уместно вспомнить определение понятий «собственник» и «капиталист» в Предисловии К. Маркса к «Капиталу»: «Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в розовом свете. Но здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 23, с. 10).[↩]