Среди журналов и газет

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ИВАНА МЕЛЕЖА. Белорусский писатель Иван Мележ, рано ушедший из жизни, не оставил своего жизнеописания. Книгу о нем сейчас пишут другие – те, кто был рядом с ним, кто знал его близко. Журнал «Неман» (1979, N 10) публикует воспоминания об Иване Павловиче Мележе Ивана Шамякина, Алены Василевич, Олева Йыги и Янки Брыля.

Величайшей радостью жизни Мележа, вспоминает А. Василевич, был интерес к его книгам, к его героям любого человека, любого писателя, товарища. «Человек давно и тяжело больной (больной уже так давно, что даже самые близкие, те, кто его любил и дорожил им, даже и те привыкли уже к тому, что он болен: жил и писал же… И еще как писал!), так вот, тяжело больной, а это значит, и лишенный тех обычных житейских радостей, которые даруются здоровому человеку, он знал иную наивысшую радость и счастье – счастье и радость могучего творческого здоровья и творческой победы. И потому так необходимо было знать ему, что и тот, кто читал его книги, чувствовал то же самое, и так же был счастлив и радостен от его книг.

Вот почему он любил говорить о своих героях. Они были его детьми. Они рождались у него здоровыми. И он радовался им и гордился ими. И это не было тем, что мы называем тщеславием в человеческом характере».

Об этой особенности его характера пишет и И. Шамякин: «Он… много и охотно говорил о ненаписанном, о чем думает писать, рассказывал и сюжет, и схему развития характеров, будто проверял на собеседнике то, что еще не полностью прояснилось, выкристаллизовалось, не перешло на бумагу.

Когда я читал неоконченные разделы и рабочие записи – «Из творческой лаборатории» – для романа «Метели. Декабрь», для второй его части, оставшиеся после смерти писателя, то припоминал: многое из того, что помечено Мележем на полях – куда направить сюжет, как развернуть ситуацию, каким образом развивать характер героя, – я слышал в его устных рассказах. И что особенно удивляет: многие замыслы третьей книги, оставшейся недописанной, слышал я давно, может, с десяток лет назад, когда Иван Павлович работал еще над «Дыханием грозы». Это вновь подтверждает известную теперь всем нам, его коллегам, критикам, истину: сколь серьезно, с каким глубоким раздумьем трудился Иван Павлович над своей трилогией о революционных переменах на селе, как долго вынашивал он каждую ситуацию, каждый персонаж, верный своему творческому принципу: в художественном произведении нет ничего второстепенного, нет второплановых героев, коллизий, публицистических или лирических отступлений, все должно быть, как в хорошо сыгравшемся симфоническом оркестре, тогда только зазвучит истинная музыка. Романы Ивана Мележа – настоящие симфонии народной жизни, белорусской, крестьянской, и тех огромных изменений в этой жизни, что были начаты Октябрем, подсказаны ленинскими идеями. Нелегко и негладко проходила коллективизация, ломка старой крестьянской психологии. И велика заслуга Мележа, что он вслед за таким выдающимся художником, как Михаил Шолохов, правдиво, смело искренне, совестливо показал в своей трилогии всю сложность борьбы партии за новую жизнь».

Работал Мележ систематически, ставя труд над романом выше любого другого своего труда. Работал много. Особенно в последние годы. Безусловно, зная неизлечимость своей болезни, он торопился.

«За какие-нибудь четыре года, – замечает И. Шемякин, – он выдал первую книгу «Метели. Декабрь», не останавливая работы над второй книгой третьего тома хроники, он, по сути, переписал «Минское направление», вставив совершенно новые разделы общим объемом около четырнадцати листов – целая книга! Он собрал и издал том своей публицистики и литературной критики. Последней работой была книга, которую он назвал «Первая книга». Книга эта необычная.