«…Пусть подумает о том всемирном значении…»

Слова, поставленные в заголовке, взяты из труда В. И. Ленина «Что делать?» (1902). Абзац, в котором они стоят, не раз цитировался в работах литературоведов и историков. Но нам необходимо здесь перечитать памятные слова в контексте: «… Роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература; пусть… да довольно и этого!» ¹

Замечание о всемирном значении русской литературы, сделанное тут, казалось бы, мимоходом, попутно, по ходу размышлений о задачах рабочего движения России, – принципиально важно. Здесь сжато сформулирована мысль, которая занимала Владимира Ильича на протяжении долгих лет. Подспудно она присутствует в различных его высказываниях о великих писателях, о Герцене, Тургеневе, Щедрине, Чернышевском, Горьком. В кристально ясной форме мысль эта – конкретизированная в применении к одному из гигантов русской классики – выражена в статье-некрологе о Л. Толстом: «Его мировое значение, как художника, его мировая известность, как мыслителя и проповедника, и то и другое отражает, по-своему, мировое значение русской революции» ².

К концу минувшего столетия мировое значение Толстого, как и всей русской классической литературы в ее высших художественных проявлениях, уже было довольно широко, если и не единодушно, признано международной литературной критикой. Новизна взгляда, высказанного Лениным, была не в констатации самого факта. Она была в другом.

В той же главе его книги «Что делать?» мы читаем: «История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата» ³.

Значение русской литературы в художественном развитии человечества Ленин прозорливо поставил в связь с революционным развитием России, с исторической ролью русского рабочего класса как авангарда мирового революционного движения. То есть он поставил проблему мирового значения русской литературы на историческую основу, дал этому факту (который многим западным исследователям казался необъяснимым или объяснялся ими превратно) объективное и единственно верное объяснение.

Заметим: в работе «Что делать?» о русской литературе сказано, что она «приобретает теперь» всемирное значение: «приобретает теперь», а не «приобрела давно», а не «имела всегда». На поверхностный взгляд такая формулировка может показаться очень неожиданной. Разве русская литература не создавала ценностей мирового уровня еще во времена Пушкина, Грибоедова, Лермонтова? Или даже еще раньше – во времена «Слова о полку Игореве»? И разве не выходили в переводах на иностранные языки – еще при жизни их авторов – отдельные произведения не только Пушкина, Гоголя, но и Ломоносова и Карамзина?

Все это верно. Но до середины XIX века книги русских писателей (или журнальные публикации отдельных стихотворений, рассказов, повестей) были известны за рубежом лишь узкому кругу любителей художественного слова. В 50-е, 60-е, 70-е годы круг читателей, интересующихся русской литературой, постепенно расширялся, не в малой степени стараниями Тургенева и его французских друзей, например П. Мериме.

Но подлинное открытие русской литературы на Западе совершилось в последние десятилетия XIX века, после того как появился первый французский перевод хсВойны и мира» (1879), первый немецкий перевод «Преступления и наказания» (1882).

В 80-е годы прошлого века – около ста лет назад – русская литература вышла на международную арену со стремительной силой. Во всех странах Западной Европы, а также в США, несколько позже и в странах Латинской Америки стали выходить одна за другой книги Толстого, Достоевского, издаваться впервые или переиздаваться романы Тургенева; в свете этой внезапной мировой популярности были лучше поняты, более справедливо оценены и Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, и Гончаров. Международная критика заговорила – раньше неуверенно и с оговорками, а потом все более единодушно – о величии русских писателей, о значении вклада, сделанного ими в художественную культуру человечества. Сегодня уже очевидно – не только для марксистов, для социалистической науки, но и для наиболее добросовестных исследователей на Западе, – что нельзя писать историю всемирной литературы, не принимая во внимание этого явления, наложившего заметный отпечаток на судьбы литератур разных стран в веке двадцатом.

Стоит попутно задуматься над смысловыми гранями понятия «мировое значение». Бывает, что писатель (или целая национальная литература) создает ценности международного художественного уровня, но не сразу, а лишь с запозданием, заторможенно, завоевывает признание за пределами собственной страны: именно так обстояло дело с Пушкиным и вообще с русской классикой первой половины XIX столетия. С другой стороны, Ленин не зря разграничивал понятия «мирровое значение» и «мировая известность», когда говорил о Толстом – художнике и проповеднике. Международное признание, известность, слава не равносильны мировому значению, слава деятеля культуры может быть и непрочной, и двойственной по своему характеру, она может быть вызвана преходящими причинами. О мировом значении писателя можно говорить тогда» когда его творчество представляет шаг вперед в духовном, художественном развитии человечества или так или иначе способствует его движению вперед.

К моменту, когда Ленин писал «Что делать?», мировое признание русской классической литературы стало фактом, оно было, так сказать, санкционировано международным общественным мнением, например, такими мастерами слова, как П. Мериме, Г. Флобер, Г. Мопассан, У. -Д. Хоуэллс. А все же Ленин неспроста написал: «…приобретает теперь…». Включение русскою литературы в поступательное движение литература! всемирной предстало в ленинском истолковании не как данность, существующая от века, и не как процесс, уже завершившийся, а как процесс продолжающийся развивающийся во времени и достигший новой, высокой точки развития именно тогда, когда создавалась книга «Что делать?», то есть на рубеже XIX и XX веков.

К этому времени главные произведения русской прозы минувшего столетия были переведены на основные западноевропейские языки (переводы поэзии, а также качество переводов прозы – особая, сложная проблема, которой не будем здесь касаться). В странах Запада уже успело появиться несколько книг и множество статей о русских писателях, – словом, произошло, так сказать, первичное ознакомление иностранных читателей с литературными богатствами России. Конец XIX и начало XX века принесли в этом плане немало нового.

В круг мировой литературы вошли неведомые ранее русские имена. С произведениями Чехова, Горького иностранные читатели знакомились почти одновременно с появлением их в оригинале. Бурно поднявшаяся на заре нового столетия международная слава Горького заставила зарубежную читающую публику по-новому задуматься над своеобразием русской литературы; было очевидно, что этот столь оригинальный молодой прозаик несет в себе нечто необычное, что он по своей творческой сути резко отличается не только от своих западных литературных современников, но отчасти и от своих великих старших соотечественников (это сразу подметил, например, Д. Лондон в своей известной советским читателям статье о романе «Фома Гордеев»).

Напомним, кстати сказать, что о мировом значении Горького Ленин отозвался лаконично, но в высшей степени весомо в 1909 году – по поводу «басен буржуазной печати» об исключении Горького из социал-демократической партии: «Напрасно стараются буржуазные газеты. Товарищ Горький слишком крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим движением России и всего мира, чтобы ответить им иначе, как презрением» ⁴  (подчеркнуто мною. – Т. М).

Новым явлением на рубеже столетий было обострение идейной борьбы вокруг русской литературы; растущий интерес к ней, споры о ней приобрели к началу нашего века ярко выраженный политический характер.

Вступление буржуазного общества в стадию империализма давало себя знать и в области культурной жизни, идеологи реакции активизировались в разных сферах литературы, искусства. Это коснулось и русских классиков, и в особенности сказалось на посмертной судьбе Достоевского: делались настойчивые, повторные попытки включить автора «Бесов» в орбиту охранителей собственнического строя, объявить его предтечей Ницше и чуть ли не апологетом «белокурой бестии», которой все позволено⁵. Книга Д. Мережковского «Толстой и Достоевский» (1901), получившая громкий резонанс на Западе, со своей стороны помогала насаждать превратные взгляды на творчество великих русских писателей.

В ту пору Достоевского уже не было в живых. А Толстой продолжал жить и работать в течение трех десятилетий после того, как достиг мировой славы. В 90-е, 900-е годы появлялись на разных языках, одна за другой, его книги, статьи, брошюры, насыщенные взрывчатым антиимпериалистическим, антибуржуазным содержанием. Толстовская страстная критика старого мира во многих случаях воспринималась живее, сильнее действовала на умы, нежели та проповедь непротивления, которою эта критика сопровождалась. Против Толстого ополчилась целая когорта противников – от французских писателей-националистов П. Бурже, М. Барреса, Ш. Морраса до небезызвестного Е. Дюринга (ставшего к концу XIX века отъявленным мракобесом) и до президента США Т. Рузвельта. В те же годы Толстым со своей стороны живо заинтересовались и теоретики и публицисты международного социалистического движения – Ф. Меринг, Ж. Жорес, позднее Р. Люксембург. О нем заговорила рабочая печать разных стран.

Над книгой «Что делать?» В. И. Ленин трудился в пору пребывания в Мюнхене. Он систематически читал или просматривал западноевропейскую прессу. В то время имена русских писателей – особенно Толстого и Горького – то и дело появлялись на газетных и журнальных страницах. Развертывались споры о трактате Толстого «Что такое искусство?»; еще более резкие разногласия вызывал его роман «Воскресение»; поднималась кампания протеста интеллигенции разных стран против отлучения Толстого от церкви. Печать сообщала о выходе новых изданий Горького. В Художественном театре в Москве, в Немецком театре М. Рейнгардта в Берлине шли одновременно репетиции пьесы Горького «На дне», которой предстояло – вслед за пьесой Толстого «Власть тьмы»- стать крупным событием в истории искусства и обойти сцены всего мира.

В ходе работы над «Что делать?» Владимир Ильич (как сообщается в биографической хронике шестого тома Полного собрания его сочинений) специально изучал теоретический орган германской социал-демократии «Die Neue Zeit». Этот журнал, как и другие органы социалистической периодики, и не только в Германии, в 90-е и 900-е годы уделял немалое внимание русской классике. В социалистической печати появлялись избранные тексты Гоголя, Толстого, Достоевского, Гаршина, Короленко, Щедрина. Ранняя марксистская критика обращалась к русской литературе, в частности – как к ценному источнику познаний об общественной жизни России. Ф. Меринг писал в 1900 году: «Так же как мы изучаем французскую историю XVIII века по сочинениям Дидро, Вольтера, Руссо и немецкую историю той же эпохи по сочинениям Лессинга, Гёте и Шиллера, – мы изучаем русскую историю XIX века по сочинениям Белинского, Достоевского и Толстого» ## См.: Michael Wegner, Deutsche Arbeiterbewegung und russische Klassik. 1900 – 1910, Berlin, 1971, S.

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 6, стр. 25.[↩]
2. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, стр. 19.[↩]
3. Там же, т. 6, стр. 28.[↩]
4. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 19, стр. 153.[↩]
5. Проблема «Достоевский и Ницше» и в самом деле непростая: известно, что Ницше читал Достоевского, неоднократно и по-разному о нем высказывался. Эта проблема серьезно рассматривается в содержательном труде Г. Фридлендера «Достоевский и мировая литература» (М. 1979). Привлекая недавно опубликованные материалы, в частности конспект романа «Бесы», сделанный Ницше, Г. Фридлендер развеял – надо думать, окончательно – миф о духовном родстве немецкого реакционного мыслителя и русского классика. Исследователь показал, что в глазах Ницше оба великих русских романиста, и Достоевский, и Толстой, были защитниками «маленького человека», «мужика»: уже это делало их неприемлемыми для Ницше – принципиального антидемократа и антигуманиста.[↩]