№5, 1988/Обзоры и рецензии

Современные книги о старом поэте

В. А. Кошелев, Творческий путь К. Н. Батюшкова, ЛГПИ, 1986, 144 с; в дальнейшем – Т. п.; Вячеслав Кошелев, Константин Батюшков. Странствия и страсти, М., «Современник», 1987, 350 с; в дальнейшем – С. и с.

В том оживлении интереса к наследию выдающихся писателей прошлого, которое неизменно вызывают их юбилеи, можно увидеть известную странность – общественная потребность в новом обращении к тем или иным культурным явлениям не может определяться круглой датой. Однако есть в такой практике и своя справедливость. Механическая регулярность календаря как бы обеспечивает каждому из классиков свою долю заинтересованного внимания потомков, возможность быть заново перечтенными и осмысленными.

Однако, для того чтобы эта возможность оказалась в полной мере использована, недостаточно одной способности старых страниц переживать столетия. Посмертная судьба писателя не в малой степени зависит от трудолюбия и дарования исследователей его творчества.

В. Кошелев занимается Батюшковым вот уже десять лет. В соответствии с добрыми академическими традициями он начал свою работу в этой области с публикаций. Им были введены в научный оборот обширные фрагменты из записной книжки Батюшкова «Разные замечания», несколько стихотворений и прозаических переводов, большие массивы эпистолярия поэта1. В своей книге «Вологодские давности» (Архангельск, 1985) В. Кошелев дал обзор биографии Батюшкова с краеведческой точки зрения. Особое значение имела атрибуция В. Кошелевым очерка «Опыт в прозе»2, пополнившая первоклассным произведением известный нам корпус текстов поэта и существенно уточнившая наши представления о его художественной и мировоззренческой эволюции. Взглянув на заголовки двух книг, подводящих своего рода предварительные итоги батюшковедческим штудиям исследователя, можно подумать, что автор разделил надвое традиционный очерк жизни и творчества. Впечатление это, однако, будет верным только отчасти. Так, «Творческий путь» открывается главой «Личность Батюшкова и его творчество», а «Странствия и страсти» содержат немало чисто литературоведческих разборов. Причины такого смешения исследовательских жанров заключены, по В. Кошелеву, в своеобразии «предмета» его исследования. «В русской литературе первых десятилетий XIX века не было другого столь «личностного» писателя, как Батюшков» (Т. п., стр. 7), – пишет ученый в первой книге. «…Применительно к Батюшкову очень действенным оказывается именно «биографический метод» изучения писателя» (С. и с, стр. 5), – развивает он эту мысль во второй.

Такая декларация звучит тем принципиальней, что именно жизнеописание Батюшкова уже стало одним из высших достижений «биографического метода» в русском литературоведении. Монументальный, не потерявший своего значения до нашего времени труд академика Л. Майкова «О жизни и сочинениях К. Н. Батюшкова» вышел сто лет назад, в дни первого юбилея поэта3. Таким образом, В. Кошелев как бы вступает в соперничество с одним из лучших созданий отечественной академической науки.

Прежде всего следует отметить, что на это нелегкое поприще исследователь выходит превосходно оснащенным источниковедчески, его работа в значительной степени основана на свежем архивном материале. Помимо заново просмотренных; и принесших новые открытия бумаг, находившихся в руках Л. Майкова (главным образом РО ГПБ, ф. 50), В. Кошелевым изучены комплексы документов, оставшиеся неизвестными предшественнику: батюшковские фонды РО ИРЛИ (ф. 19), ЦГАЛИ (ф. 63), ЦГИА (ф. 840) и ряд других источников. В результате удалось существенно уточнить и дополнить фактическую основу биографии поэта, пересмотреть ряд имеющих широкое хождение легенд, окружавших его судьбу.

Так, В. Кошелев опровергает устойчивые представления о том, что на раннее воспитание Батюшкова повлияла незаслуженная опала его отца. Ново-обнаруженные данные дают основание утверждать, что служебная карьера Николая Львовича Батюшкова была довольно успешной, а детство Константина протекало как раз вдали от отца, в усадьбе деда. Имущественные документы рода Батюшковых позволяют воссоздать обстановку этой усадьбы в Даниловском, впервые обрисовать характер первых впечатлений поэта.

Столь же дотошно и тщательно восстанавливает исследователь и уклад последних десятилетий жизни Батюшкова в Вологде, проведенных под гнетом душевной болезни. Заболевание поэта также обросло разного рода романтическими домыслами: его причины искали то в любовных страстях, то в кознях лиц, возглавлявших министерство иностранных дел. Как убедительно показывает В. Кошелев, все было проще и страшней: «Вряд ли стоит придумывать какую-то иную причину, кроме наследственности, того «черного пятна» на душе, о котором поэт знал и с которым героически боролся всю жизнь» (С. и с, стр. 288).

Особенно густым слоем мифов окружена, как и следовало ожидать, история отношений Батюшкова с Пушкиным. Здесь и произвольные догадки об обстоятельствах их знакомства в Царскосельском лицее, и апокрифические отзывы Батюшкова о пушкинских стихах. В. Кошелев учиняет всем этим слухам строгую проверку, последовательно очищая биографию своего героя от недостоверной и сомнительной информации. Вообще надо сказать, что предельная осторожность в гипотезах относится к безусловным достоинствам исследователя. Он явно предпочитает недоговорить, чем сказать лишнее.

Эта демифологирующая тенденция работ В. Кошелева распространяется не только на чисто фактическую сферу. В той же мере он стремится разрушить сложившиеся штампы восприятия Батюшкова как певца житейских наслаждений, одного из столпов «Арзамаса», поэтического учителя Пушкина-лицеиста и т. п. Исследователь обращает внимание на Батюшкова – мыслителя и критика, подчеркивает мировоззренческую глубину его лирики, в том числе ранней, «эпикурейской», говорит о его особой, одинокой позиции в кругу молодых карамзинистов, а при анализе его влияния на Пушкина привлекает главным образом зрелые пушкинские творения. Разумеется, в такой расстановке акцентов есть и подспудная полемическая направленность, но в первую очередь подход исследователя определяется сложившейся у него концепцией личности поэта.

Своего рода смысловым камертоном взгляда В. Кошелева на Батюшкова оказывается «чрезвычайно удачная», по словам исследователя (Т. п., стр. 11), формула Жуковского – «Малютка Батюшков, гигант по дарованью…». Созданный В. Кошелевым портрет поэта и становится как бы развернутым комментарием к этим словам. Перед нами возникает фигура «гениального дилетанта», независимого «не только от сложившихся поэтических традиций эпохи, но и от традиций, им самим создаваемых» (Т. п., стр. 42), принципиально отказывающегося занять «свое» место в литературе, но совершающего набеги во все ее края и предугадывающего в малых набросках самые разнообразные тенденции литературного развития будущего.

Не убежден, что термин «дилетантизм» точно схватывает суть дела. Для Батюшкова, автора знаменитого изречения: «Поэзия… требует всего человека», позиция, о которой идет речь, была следствием не столько сознательного выбора, сколько ощущаемой как трагедия невозможности соответствовать тем требованиям, которые он сам предъявлял к поэту. Но если не придираться к словам, идея В. Кошелева выглядит и свежей, и убедительной. Житейская и литературная неукорененность многое определила в облике, судьбе и произведениях Батюшкова. Дав жизнеописанию своего героя подзаголовок «Странствия и страсти», исследователь подчеркнул, что «применительно к Батюшкову» это словосочетание оказывается синонимичным традиционной формуле «жизнь и творчество» (С. и с, стр. 6).

Конечно, неукорененность поэта в литературе и жизни отнюдь не равнозначна его невключенности в них. В. Кошелев выразительно и точно пишет тот фон, на котором проходили «странствия и страсти» его героя. Пожалуй, повествовательная техника биографа основана на том, что важнейшие этапы жизни Батюшкова показаны через динамику его взаимоотношений с людьми, сопровождавшими его на этих этапах. Батюшков в дедовском доме, Батюшков в семье Муравьевых, Батюшков в оленинском кружке, Батюшков и Гнедич, Батюшков и арзамазцы, Батюшков и его возлюбленная Аннета фурман, Батюшков и его опекуны – в смене этих ракурсов и поворотов и постигаем мы судьбу поэта. Более того, именно там, где В. Кошелев не находит возможности населить свое повествование персонажами (например, в рассказе об итальянском периоде жизни Батюшкова), напряжение книги заметно слабеет. На ее страницах набросаны десятки моментальных портретов, неизменно оригинальных и тогда, когда перед нами возникают давно знакомые лица, вроде Жуковского или Вяземского, но особенно волнующих, когда мы впервые по-настоящему узнаем человека.

Среди бесспорных удач исследователя фигуры родственников Батюшкова: решительный и властный дед поэта Лев Андреевич, сентиментальный, велеречивый и слабовольный отец Николай Львович, сестра Александра Николаевна, «добрый ангел» поэта, «тихая, незаметная, полуграмотная – и великая русская женщина», чья «трогательная и по-бабьи суетливая любовь с лихвой возместила для Батюшкова всех тех Лилет и Аннет, которых он рисовал в своем воображении» (С. и с, стр. 328). Всякая книга имеет свои пределы, а «Странствия и страсти», пожалуй, даже перенасыщены людьми и событиями, и все же можно посетовать, что перо В. Кошелева обошло многолетний платонический роман Батюшкова с Еленой Григорьевной Пушкиной или его отношения с Никитой Муравьевым, к которому поэт относился с любовным восхищением старшего брата, натыкавшимся на доброжелательное пренебрежение подраставшего вольнодумца.

Впрочем, говоря о портретах, нарисованных автором, следует подчеркнуть то, что его работа начисто лишена тех риторических и беллетристических красот, которые сам он точно окрестил «виршами популярного литературоведения»4. Известно, что сочетание доступности с научной основательностью неизменно составляет проблему для ученого, берущегося за биографический жанр. В. Кошелев решает эту проблему единственно демократическим образом: он исходит из уважения к уму своего читателя и серьезности его интереса к предмету. Кроме того, исследователь не стремится привлекать внимание читателей силовыми предметами, так как убежден в объективной содержательности того, о чем он пишет. «…Там, где это возможно, приводится сам документ, а не его пересказ…» (С. и с, стр. 6), – подчеркивает В. Кошелев в предисловии к биографии. Страницы обеих его книг буквально испещрены цитатами, а обширные фрагменты «Странствий и страстей» организованы по так называемому монтажному принципу: цитата пригоняется к цитате без или почти без прокладки из авторского текста. Так построены в книге (в большой мере состоящей из неопубликованных писем, мемуарных и дневниковых свидетельств) эпистолярные диалоги Батюшкова с Вяземским и Гнедичем, описания военных кампаний, в которых участвовал поэт, и многое другое. Такой принцип повествования может на первый взгляд показаться не слишком изощренным, но он требует от автора как исключительного богатства документального материала, так и жесткого контроля над ним. Только ясная и продуманная концепция может не дать сотням и тысячам цитат расползтись, превратив книгу в аморфную массу.

Каркас этой схемы мы находим в «Творческом пути» в главе «О периодизации творчества Батюшкова». В. Кошелев предлагает рассматривать духовные и художественные искания поэта как череду кризисов, переломов, за каждым из которых следует постепенное и мучительное утверждение на вновь обретенных позициях, которое в свою очередь сменяется новым кризисом. В «Творческом пути» В. Кошелев указывает на эти ключевые моменты судьбы Батюшкова и дает им краткие определения, в «Странствиях и страстях» наращивает на этот скелет плоть фактов и документов.

Такой подход, как представляется, способен не только преодолеть традиционное, но поверхностное разделение творчества Батюшкова на два периода (до и после Отечественной войны), но и выявить глубинные закономерности эволюции поэта, одновременно последовательной и скачкообразной. Открывает он подступы и к малоразработанной пока проблеме типов эволюции различных писателей.

Другое дело, что некоторые из конкретных характеристик этих «кризисов» Батюшкова, предложенные В. Кошелевым, еще могут быть в чем-то уточнены. Так, начало 1815 года было, по мнению исследователя, для поэта «кризисом возврата», когда поэт «реконструировал» свои «прежние основания для творчества», «хотя глубоко сознавал» их «шаткость и противоречивость». Пожалуй, исследователь несколько недооценивает здесь то новое, что появилось в мировоззрении Батюшкова в это время, а именно – обретенную им религиозность. Батюшков мало говорил об этом прямо (вообще при всей своей эмоциональности и пылкости он был человеком скорее скрытным, неохотно посвящавшим других в интимную проблематику своей жизни), но его письмо к Вяземскому от середины марта 1815 года, опубликованное Н. Фридманом5, а также некоторые произведения, написанные в Каменце, могут многое здесь прояснить. Думается, что Л. Майков при всей наивности своих биографических приемов был в этом вопросе ближе к истине.

Точно так же требует еще более тщательного изучения вопрос о впечатлениях Батюшкова от неаполитанской революции. Единственный сохранившийся отзыв поэта об этих событиях в письме к Е. Ф. Муравьевой («…эта глупая революция очень мне надоела») как будто бы подтверждает мысль В. Кошелева, что «ни волнения народа, ни чаяния свободы» «не затронули» его (С. и с, стр. 282). Однако некоторые косвенные данные, включая слова осведомленного А. И. Тургенева о том, что «Батюшков с ума сошел в Неаполе страхом либерализма»6, дают основания и для иных заключений.

Впрочем, такого рода умолчания В. Кошелева служат наилучшей иллюстрацией формулы о недостатках как продолжении достоинств. Ответственность перед фактом, свойственная исследователю, воспрещает ему строить гипотезы, не имеющие надежного документального обеспечения.

Однако есть в книгах В. Кошелева и иные, сознательные умолчания, которые можно поставить в заслугу исследователю. Так, примечательной и обнадеживающей особенностью обеих его работ является полное отсутствие в ней схоластических словопрений о литературном направлении Батюшкова. Шесть или семь предложенных вариантов решения этой проблемы не всех еще убедили, что дискуссию эту пора сворачивать, и рецензируемые книги могут служить здесь превосходными примерами, поучительными не только для батюшковедов.

Обращенность к живой проблематике современной науки и составляет, пожалуй, одну из привлекательных черт исследовательского почерка В. Кошелева. Десять лет – немалый срок, но у процесса познания не может быть итогов. Изучение жизни и творчества Батюшкова продолжается. Пока же мы можем надеяться, что следующей биографии поэта нам не придется ждать сто лет и радоваться, что этот его юбилей не прошел напрасно.

  1. См.; К. Н. Батюшков, Сочинения, Архангельск, 1979} «Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1980 год», Л., 1984; К. Н. Батюшков, Нечто о поэте и поэзии, М., 1985.[]
  2. »Русская литература», 1986, N 1.[]
  3. К. Н. Батюшков, Сочинения, т. 1, СПб., 1985. Отдельное издание – под заголовком «Батюшков, его жизнь и сочинения», СПб., 1896.[]
  4. О такого рода «виршах» на батюшковские темы В. Кошелев рассказал в статье «Уважение к жанру» («Литературная газета», 19 ноября 1986 года). Статья эта, опубликованная в дискуссии о вымысле в исторической литературе, напомнила, что декларированное Ю. Тыняновым право писателя «начинать там, где кончается документ», подразумевает и его обязанность знать, где именно он кончается.[]
  5. »Русская литература», 1970, N 1. Датировка письма уточнена нами в кн.: К. Н. Батюшков, Избр. соч., М. 1986.[]
  6. «Остафьевский архив», т. II» Пб., 1901, с. 295.[]

Цитировать

Зорин, А. Современные книги о старом поэте / А. Зорин // Вопросы литературы. - 1988 - №5. - C. 246-251
Копировать