Советская поэма сегодня
Михаил Числов, Время зрелости – пора поэмы. Современное состояние жанра, проблемы, тенденции, М., «Советский писатель», 1982, 256 с.
Настала пора подвести первые итоги изучения современного состояния жанра поэмы: материала для обобщения накопилось достаточно. Одно из наиболее примечательных свидетельств тому – книга М. Числова.Поэма оказывается для исследователя именно тем жанром, который позволяет наиболее ясно разглядеть существенные особенности современной советской поэзии. Как справедливо отмечает М. Числов, «поэмность», философская наполненность художественной мысли становится важной отличительной чертой современной поэзии» (стр. 34). Избранный в книге жанровый «срез», таким образом, не суживает поля зрения критика, а напротив – позволяет ему выделить и охарактеризовать важнейшие особенности сегодняшнего литературного процесса. И вот что еще важно: «Поэма, помимо всего прочего, тем и хороша, что уже в силу своей природной жанровой принадлежности не позволяет отвлечься от самого главного – связи искусства с жизнью, влияния жизни на поэзию и поэзии на жизнь» (стр. 35). Сформулированная здесь позиция определяет и угол зрения, и аспекты изучения жанра, позволяя увидеть глубинные причины происходящих с ним изменений.
В спорах о современной поэме едва ли не центральной стала проблема родовой принадлежности жанра. Тут достаточно резко формулируются (и подкрепляются обращением к наиболее примечательным в этом ряду явлениям) противоположные суждения: поэма стоит в ряду эпических жанров – умчался век эпических поэм. Но у означенных полюсов (эпика – лирика) всякий раз оказывается немного названий: правилом стало скорее смешение родовых свойств, в пределах, одного произведения. Однако дальше констатации этого факта исследовательская мысль ушла пока недалеко, характер, закономерности взаимодействия родовых свойств лишь начинают (в частности, в работах М. Числова) изучаться. Традиционное представление об эпике как объективном, а о лирике – субъективном способе отражения действительности оказывается для автора книги уже недостаточным: они противопоставляются не по цели, а по средствам отражения. Мысль плодотворная: она позволяет по-новому взглянуть не только на поэму, но и на природу такого явления, как жанр, который «предстает как сращение метода, стиля и рода» (стр. 28). Диалектическое их взаимодействие определяет устойчивость жанровых категорий и в то же время – их способность изменяться, нарушая складывающиеся стереотипы. Свойство это, замечу вскользь, нередко приводит в замешательство и критиков, и самих поэтов, когда последние выступают в роли критиков. Вспоминается название статьи, открывшей давнюю уже дискуссию, – «Что есть поэма?». И сколько же копий тогда – да и позже, вплоть до сегодняшнего дня, – ломалось и ломается, чтоб вопреки недвусмысленно выраженной воле того или иного поэта отказать его творению в праве именоваться поэмой. Примеров тут, думается, приводить не стоит – они у всех в памяти.
Для М. Числова границы жанра, в том числе исследуемого в книге, достаточно широки, а вместе с тем, очерчены весьма определенно: жанр выступает как «понятие и конкретно-историческое, и типологическое» (стр. 16). Так открывается возможность понять и объяснить причины его видоизменений, охарактеризовать его сегодняшний облик. Выводы, к которым приходит критик, обретают особую убедительность оттого, что анализ отдельных поэтических явлений базируется на серьезном теоретическом основании, но еще – сориентирован на требования жизни. И это не громкая фраза: для М. Числова процесс литературного, в частности жанрового, развития, в конечном счете, обусловлен процессами, происходящими в жизни общества. Но, именно, в конечном счете: выявить эту связь, формы ее проявления – задача не из легких. М. Числов справляется с нею вполне успешно. Первопричину тех изменений, что претерпевает на наших глазах исследуемый им жанр, автор книги видит в особенностях эпохи, в которую мы живем. «Наше общество достигло той стадии своего развития, – пишет он, – когда в нравственно-этическом его состоянии отчетливо и сильно выразились достижения социально-экономических преобразований в стране. Иными словами, тот угол зрения на взаимоотношения личного и общего, человека и государства, который характерен для искусства развитого социалистического общества, объективно определен высокой степенью совершенства личности, обретенного в процессе строительства новой жизни. В сегодняшних условиях нравственное выражает зрелую степень социального, в нравственном просвечивает высота историзма нашей жизни» (стр. 45). Здесь – объяснение тех особенностей художественного обобщения, которые характерны для современного этапа в развитии советской литературы. И в первую очередь настойчивое тяготение к взаимопроникновению времен: прошлого, настоящего и будущего. Но, как отмечает М. Числов, «встреча» в пределах одного произведения истории и современности «характеризует не только авторскую философско-мировоззренческую мысль, но и находит выражение в образной структуре поэмы, в ее внутренней организации» (стр. 46).
В словах этих закрепляется показательное для сегодняшнего уровня развития советской литературоведческой науки представление о поэме как своеобразной художественной системе, все элементы которой функциональны и взаимосвязаны. Заходит, например, речь об «усилившейся в прозе и поэзии метафоричности художественного мышления» (стр. 136), и анализ роли метафоры в структуре наиболее значительных поэм завершается следующим выводом: «Повышение роли метафоры в современной поэме – выражение этой возросшей способности человеческого разума постигать всеобщую связь и обусловленность предметов и явлений в природе и обществе» (стр. 138 – 139). Вывод звучит убедительно, являясь итогом скрупулезного анализа художественной ткани произведений. И вместе с тем дает отчетливое представление о характере движения и масштабе критической мысли. Не менее показательны в этом смысле и суждения автора книги о ритме, который, как и метафора, служит важным средством пространственно-временной организации поэтического произведения, а стало быть, тоже оказывается элементом художественной системы.
В поле зрения М. Числова попадают лишь те произведения, которые дают основание наиболее отчетливо судить о живой жизни жанра. Критерием отбора является место той или иной поэмы в сегодняшнем литературном процессе, но еще – резкость, с которой обнаруживаются в ней новые художественные принципы. Последнее объясняет, почему порой в ряду поэтических явлений, оцениваемых высоко, возникают вещи, прямо сказать, весьма среднего уровня. Сводить в этом случае все к вкусовым пристрастиям автора (а он, я убежден, имеет на них право) значило бы сказать слишком мало. Можно сколько угодно спорить о том, прав ли М. Числов, давая высокую оценку поэмам Г. Валикова «Спас-на-Городу» и «Непонятное лето»: на мой взгляд, они не дают оснований для восторгов. Но все дело в том, что поэмы эти действительно «демонстрируют заметное… усиление эпических тенденций в современной поэме» (стр. 117). Демонстрируют со схематической ясностью, но, видимо, это обстоятельство и заставило М. Числова заговорить о них в своей книге.
Но тут невольно возникает вопрос: строгая концептуальность (несомненное достоинство книги М. Числова) – не порождает ли она опасности обеднения анализа? Или, может быть, точнее: не остаются ли в этом случае вне поля зрения критика существенные сами по себе – но не для его концепции! – свойства и качества анализируемого произведения? Вопрос, представляется, не праздный, и обращен он не только к автору книги «Время зрелости…», но и к нему тоже. Как иначе объяснить, почему, например, в разговоре о поэме Р. Рождественского «Двести десять шагов», разговоре по сути своей острокритическом, выпало такое слово, как «риторика», которое – уверен – претендует быть ключевым при анализе поэмы? Как объяснить иначе, что в разборе поэмы А. Маркова «Пугачев» лишь вскользь брошены слова о «небрежности в работе над поэтическим словом» (стр. 68), тогда как здесь был бы как нельзя более уместен разговор о мере, такте, которые необходимы художнику, вписывающему свой поэтический вымысел в историю Родины? Считаю необходимым повторить: речь не о том, что автор книги и читатель (или рецензент) расходятся в оценке отдельных поэтических явлений. Речь о вещах куда более серьезных – о принципах анализа, дающих возможность за лесом не терять из виду деревьев, позволяющих выстраивать концепции, в рамках которых не было бы тесно живым поэтическим организмам.
Обращение к одному из основных для сегодняшней советской литературы жанров позволяет М. Числову, как уже говорилось, охарактеризовать существенно важные черты современного литературного процесса, современного поэтического мышления. В свою очередь эти черты, особенности, так сказать, обретают плоть, ибо находят воплощение в поэтических структурах. Стремление автора книги охарактеризовать то новое, что вносят в литературу анализируемые им поэтические явления, – стремление это оказывается и плодотворным, и перспективным. В самом деле, и «Бунт разума» Д. Кугультинова, и «Миндаугас» Ю. Марцинкявичюса, и «Салават» М. Карима, и многие другие поэмы, прочитанные внимательно, а главное – в контексте литературного сегодня, дают основание для весьма оптимистических суждений. Критик с удовлетворением отмечает, что в сегодняшней поэзии «возрос масштаб осмысления жизненного материала, расширилась социально-историческая проблематика, усилилось стремление связывать факты нынешних дней, далеких и близких событий с основополагающими проблемами бытия» (стр. 211). В этих словах – и характеристика современного состояния жанра, и одновременно объяснение причин, которые обусловливают направление его движения. Отметив, что «советская поэзия, поэма в особенности, всегда была сильна своим исследовательским пафосом действительности» (стр. 150), М. Числов особенно внимателен к тому, как отзывается в судьбе жанра именно нынешний день. «…В современных условиях становится заметным стремление ввести осмысление жизни в контекст основополагающих философских проблем бытия – цели и смысла человеческого существования, борьбы Разума с Безумием, Добра со Злом. И аналитичность в сегодняшних поэтических поисках приобретает новые черты, расстояние между каждодневными проявлениями быта и отвлеченными идеями резко сокращается, происходит их органическое взаимопрорастание, естественное слияние» (стр. 150). Обращение к поэме М. Каноата «Голоса Сталинграда» (а еще – к поэмам «Берегите матерей!» Р. Гамзатова, «Плывущий Марс» В. Сорокина) убедительно подтверждает эту мысль.
Разговор о сегодняшнем облике жанра удачно завершается в книге обстоятельным анализом поэм Е. Исаева «Суд памяти» и «Даль памяти» и В. Федорова «Женитьба Дон-Жуана». Оставляя за автором его бесспорное право отбирать явления, которые дают основание судить об уровне современной советской поэзии, не могу, однако же, не заметить, что поэма В. Федорова, по моему мнению, не принадлежит к их числу. И думается, без особой нужды не раз вспоминается в связи с нею имя Пушкина: как выясняется, «Василий Федоров идет по этому же пути» (стр. 241).
Слова эти появляются вслед за размышлениями об авторе «Евгения Онегина», оставлявшем в своем романе «простор для самопроявления жизни» (там же). Можно понять критика, который видит заслугу современного поэта в том, что тот усваивает уроки русской классики. Однако, не вдаваясь в частности, скажу лишь, что, вопреки утверждению М. Числова, «поставить точку в надолго затянувшейся донжуанской истории Дон-Жуана» (стр. 227) В. Федорову явно не удалось. Уже потому хотя бы, что задача эта по плечу поэту, способному встать вровень с теми, кто рассказывал эту историю. Попытка совместить в поэме (написанной талантливо, ярко) житейский и легендарный планы едва ли удалась. Ирония, к которой прибегает поэт, не спасает дела. «Главный герой поэмы – обыкновенный наш современник, с равным правом мог бы называться Яшей, Петей, Ваней, а по воле автора носит имя Дон-Жуана» (стр. 226). Ощущения того, что «тем самым все, что происходит с героем и в герое, сознательно ставится в исторический ряд» (там же), не появляется.
В разговоре о сегодняшнем дне поэмы одним из первых возникает имя Е. Исаева. Ему с особой силой удалось воплотить столь мощно заявляющее о себе в наши дни тяготение в поэме к эпосу. Обнаруживает оно себя многообразно, но особенно показательна при этом «Даль памяти», где «на переднем плане постоянно находятся народ, государство, русский человек, постоянно между собой соотносящиеся в историческом потоке» (стр. 211 – 212). И соотнесенность эта находит свое выражение на всех уровнях поэтической структуры. Так, точно подмечена М. Числовым насыщенность исаевского стиха жестами: тут суть в характере автора-рассказчика, природном демократизме его, ориентации на живую разговорную речь.
Отказываясь «прописывать» поэму по ведомству одного из литературных родов, М. Числов в то же время настойчиво напоминает о том, что она «по происхождению своему эпическая» (стр. 247). И с не меньшей настойчивостью утверждает, что «наибольшие творческие удачи самых разных по возрасту, таланту, стилю, темпераменту авторов связаны с их обращением к поэтическому эпосу» (стр. 212). Поэмы Е Исаева оказываются здесь наиболее убедительным аргументом. Спорить с оценкой его поэм не приходится, но категоричность вывода, относящегося ко всей сегодняшней поэме, кажется излишней: в этом убеждают те страницы книги, где идет речь о больших лирических формах. Как не вспомнить тут «За далью – даль» или «Середину века».
Стоит заметить, что история русской поэмы еще не написана, усилиями А. Соколова, Л. Долгополова, А. Лурье и других исследователей созданы лишь ее отдельные – разрозненные – главы и страницы. А выходы за хронологические рамки локальных тем, которые предпринимает едва ли не всякий пишущий в наши дни о поэме, ясного представления об общих путях развития и свойствах жанра все-таки не дают. И М. Числову неизбежно приходится не раз обращаться к литературным явлениям, отдаленным от нынешних многими годами, чтобы отчетливее обнаружилось новое в облике традиционного жанра. Остается лишь сожалеть, что закономерности, тенденции жанрового движения в советскую эпоху могут быть охарактеризованы критиком лишь в самом общем виде. Сетовать тут приходится на состояние изучения проблемы нашей литературоведческой наукой, – автору же работы, где отчетливо очерчены временные границы, поистине не объять необъятного.
Основания для несогласия – а то и спора – с М. Числовым есть. Да и как же иначе, когда встречаешься с книгой, автор которой идет непроторенным путем, открывая (но, отнюдь не закрывая) встающие перед ним проблемы, предлагая новые их решения.