Собрание сочинений Шиллера
Фридрих Шиллер. Собрание сочинений в семи томах, под общей редакцией Н. Вильмонта и Р. Самарина, комментарии С. Апта. Н. Вильмонта, Л. Лозинской. Н. Тер-Акопяна. Н. Слазятинского. Гослитиздат, М. 1955 – 1957.
Наследие Фридриха Шиллера имело большую и интересную судьбу в нашей стране. Пламенные строки великого немецкого поэта и драматурга вдохновляли многие поколения русских читателей. В мрачные годы самодержавия и крепостничества творения Шиллера звучали гордым и уверенным призывом к борьбе за свободу. Чернышевский мог с полным правом писать, что немецкий поэт стал «участником в умственном развитии нашем» 1.
Большую и поистине прекрасную традицию имеют переводы произведений Шиллера в России. С тех пор, как появился первый на русском языке перевод «Разбойников» (Н. Сандунова в 1793 году), поток их непрерывно нарастал. Уже в середине XIX века на русском языке вышло несколько собраний сочинений великого немецкого поэта. Историю русского театра трудно представить без Шиллера.
По-новому зазвучал Шиллер в советские годы. В истории советского театра первых лет после Великой Октябрьской социалистической революции знаменательным событием явились постановки драм молодого Шиллера.
Произведения Шиллера неоднократно издавались разными советскими издательствами, выходили в свет отдельные драмы и сборники, в 1937 – 1950 годах под редакцией известного советского литературоведа Ф. Шиллера было осуществлено собрание сочинений в восьми томах (завершенное после войны под редакцией Н. Славятинского). Ныне первые тома его стали библиографической редкостью.
Новое собрание сочинений в семи томах было предпринято в 1955 году в связи со 150-летием со дня смерти Фр. Шиллера.
Богатое наследие великого мыслителя, поэта и драматурга представлено многогранно: лирика, драматургия, художественная проза, исторические труды, статьи по эстетике, избранные письма. Состав издания в основном повторяет восьмитомное собрание 1937 – 1950 годов.
Новой является публикация художественной прозы Ф. Шиллера, в том числе романа «Духовидец». Вызывает сожаление при этом отсутствие новеллы «Великодушный поступок», своеобразно дополняющей наше представление о раннем Шиллере. Расширен раздел исторических сочинении: они опубликованы почти полностью (в том числе такое значительное, как «История французских смут»).
Вместе с тем состав издания вызывает ряд серьезных упреков. Это прежде всего относится к первому тому. В таком большом собрании естественно было ожидать, что будут напечатаны все стихотворения Шиллера. Это не увеличило бы существенно объема издания и могло бы представить советскому читателю полностью, без пробелов Шиллера-поэта. Эти пробелы не велики, ко тем легче было их избежать. Из ранних стихотворений отсутствуют «Вечер», «Завоеватель», «К солнцу», «Красота творения», ряд стихотворений на случай. Но если можно понять мотивы, по которым были исключены менее значительные вещи, то неоправданным пробелом является отсутствие фрагмента «Немецкое величие». Правда, это стихотворение осталось незавершенным, но и сохранившиеся отрывки, подобно обломкам древних статуй, дают живое представление о величественном замысле поэта. Следовало бы также напечатать полный вариант стихотворения «Руссо».
Драматургия представлена в издании полностью. Отсутствуют только незавершенные наброски и небольшие драматические опыты («Семела», «Человеконенавистник», «Утро у Кернера»). Кстати сказать, Н. В. Гербель в свое время включил в собрание сочинений Шиллера не только упомянутые наброски, но и планы, намечавшиеся драматургом («Мальтийский рыцарь», «Потерянные дети», «Варбек»; см. издание 1875 года).
Досадно, однако, что собрание не знакомит читателя с так называемой лейпцигско-дрезденской редакцией драмы «Заговор Фиеско в Генуе». Как известно, она найдена в 1943 году и впервые опубликована в Веймаре в 1954 году2. В «ей дана более тонкая мотивировка финала. Республиканец Веррина убивает честолюбивого Фиеско, но не капитулирует перед прежним тираном Андреа Дориа, против которого был организован заговор. Он отдается на суд народа.
Комментаторы первого тома (С. Апт и Н. Вильмонт) лишь вскользь упоминают об этом варианте (стр. 763). Но следовало бы признать, что лейпцигско-дрезденская редакция является художественно наиболее завершенной, и поэтому было бы логично положить ее в основу текста в собрании сочинений или во всяком случае напечатать в качестве варианта в приложении. Лейпцигско-дрезденский вариант обойден молчанием и во вступительной статье.
Отдельный том составляют 305 писем Ф. Шиллера. Между тем не так давно, в 1950 году, вышел восьмой том предыдущего собрания сочинений, в котором письма представлены значительно полнее (458 писем). Нужно ли новое сокращенное издание тиражом в 75 000 экземпляре»? Было бы правильнее меньшим тиражом опубликовать более полное собрание писем. Кстати, давно пора издать полностью переписку Гёте и Шиллера – важнейший памятник эстетической мысли XVIII века.
Шиллера много и хорошо переводили. Многие переводы В. А. Жуковского, восхищавшие в свое время Белинского, до сих пор остаются непревзойденными. В ряде случаев издатель стоит перед трудным выбором, и очень правильно поступил составитель первого тома предыдущего издания (1937), напечатав, например, оду «К радости» в двух переводах: Ф. Тютчева и М. Лозинского, а «Боги Греции» – А. Фета и М. Лозинского (в первом томе собрания сочинений Гёте 1932 года параллельные переводы были перенесены в комментарии).
Как бы ни была замечательна традиция переводов XIX века, советские поэты внесли свой весьма значительный вклад в освоение шиллеровского наследия. Переводы стихотворений, осуществленные Л. Гинзбургом, В. Левиком, Е. Эткиндом, заслуженно занимают значительную часть первого тома. Невольно вспоминается недавний спор на страницах «Литературной газеты» о роли и месте переводчика. Тем, кто еще не оценил творческих успехов славной плеяды советских переводчиков, можно посоветовать раскрыть Шиллера. Хочется привести лишь один пример – солдатскую песню, которой завершается «Лагерь Валленштейна» в прекрасном переводе Л. Гинзбурга.
…Свободы теперь на земле не найдешь –
Застыли рабы на коленях.
И властвуют злоба, коварство и ложь
В трусливых людских поколеньях.
И только солдат никому не слуга.
Он смерти самой обломает рога!
Но не всегда, предпринимая новое издание, мы бережно относимся к старым переводам. Например, «Разбойники» напечатаны в переводе Наталии Май. Это квалифицированный перевод, хорошо воссоздающий напряженный язык молодого штюрмера. Но многие реплики в переводе ослаблены, не передают в полной мере патетической интонации шиллеровской речи. Так, например, в переводе растянуто звучит первый выход К. Моора: «О, как мне гадок становится этот век бездарных борзописцев, лишь стоит мне почитать в моем милом Плутархе о великих мужах древности». У Шиллера короче и энергичнее: «Мне противен этот чернильный (tintenklecksenden) век, когда я читаю у Плутарха о великих людях». Фразу: «Свобода порождает колоссов и крайности» – Н. Ман переводит: «…гигантов и высокие порывы». Знаменитые слова Моора, великолепно обыгранные в «Лесе» А. Островского: «Люди, люди! Лживое, лицемерное порождение крокодилов (Krokodilbrut)!» -иначе звучат у Н. Ман: «Люди! Люди! Лживые, коварные ехидны».
Параллельно здесь цитируется перевод, принадлежавший Е. Ратьковой (в издании: Ф. Шиллер, Избранные стихотворения и драмы, перев. с нем. под ред. Б. Я. Геймана и А. Г. Горнфельда, Л. Гослитиздат, 1937). И можно было бы привести другие примеры, свидетельствующие о переводческих удачах Е. Ратьковой (монолог Амалии в конце 1 действия, монолог К. Моора о кольцах). В данном случае речь идет не о качестве работы такой опытной переводчицы, как Н. Ман. Но так ли был необходим новый перевод «Разбойников» при наличии прекрасного перевода Ратьковой? Или еще один перевод «Коварства и любви» (Н. Любимова) при наличии хорошего перевода Н. Славятннского? Не целесообразнее ли в таких случаях бережно расходовать силы переводчиков и направлять их на решение новых творческих задач?
Попутно следует заметить, что назрела необходимость создать полную библиографию переводов.
Шиллер – один из наиболее сложных писателей немецкого Просвещения. Его относительно короткий творческий путь полон напряженных исканий, порывов, стремительного вторжения в новые области и непрерывного борения с самим собой. Он мужественно боролся с врагами прогресса, но он спорил и со своими соратниками в этой борьбе, ибо, мысля и творя, он был в постоянном движении, презирая покой и неустанно дерзая.
Составители правильно поступили, включив в издание четыре обстоятельные статьи, в которых поставлены основные проблемы мировоззрения и творчества Шиллера. Каждая из них представляет большое самостоятельное исследование.
Во вступительной статье Н. Вильмонта дана общая характеристика художественного наследия Шиллера. Исследуя сложный процесс творческого развития великого поэта и драматурга, статья последовательно раскрывает содержание разных его этапов, помогает разобраться в противоречиях мировоззрения писателя. Хочется, например, отметить интересную характеристику «Коварства и любви», тонкий анализ «Марии Стюарт». Автор не упрощает и не выпрямляет сложного, подчас извилистого пути великого драматурга. Но вот в характеристике «Разбойников», объясняя, почему злодей Франц представлен безбожником, а в речах программного героя Карла Моора явственны элементы религиозного мышления, автор ссылается на революционную традицию XVI века и, вспоминая Томаса Мюнцера, делает вывод, что Шиллер наделил своего героя религиозно-политическими воззрениями из арсенала 1525 года (стр. 19). Нам представляется такое объяснение неоправданной попыткой доказать, что спор с французскими энциклопедистами якобы ведется с революционно-плебейских позиций, хотя здесь очевидна известная политическая ограниченность писателя, выросшего в условиях немецкой отсталости.
Обстоятельное исследование В. Асмуса «Шиллер как философ и эстетик» (т. 6) далеко выходит за рамки послесловия к тому. Это серьезный вклад в нашу науку, помогающий осмыслить один из важных этапов в истории мировой эстетической мысли. Эстетические позиции Шиллера сложны и противоречивы, рациональное зерно из его системы извлекается не сразу и не просто. Можно сказать, что самое ценное в эстетических взглядах Шиллера состоит не в конечных выводах, облеченных в какие-либо формулы, а в исканиях и гениальных прозрениях великого художника, собственный творческий опыт которого неизменно вносил существенные коррективы в идеалистические концепции. В. Асмус справедливо оценивает историческое место Шиллера-философа: «Не Шиллером определяется направление, в каком исторически развивались эстетические идеи Гёте, Шеллинга и Гегеля. Но не будь Шиллера, содержание их идей, сила их действия все же были бы иными» (стр. 667).
Как известно, эстетические идеи Шиллера развивались под влиянием философии Канта. В. Асмус убедительно показывает, что восприятие Канта у Шиллера отнюдь не было пассивным. Он лишь искал в родственном ему уме опору для мыслей, которые созревали в нем самом (стр. 696). Шиллер не только самостоятельно истолковывает Канта, но и отступает от него, возражает Канту, преодолевает Канта» (стр. 702). И значение этих отступлений и возражений велико: «Полемизируя с Кантом, Шиллер движется от Канта к Гёте и даже к Гегелю, от идеализма субъективного к объективному, от метафизики к диалектике, от эстетической теории познания к эстетике как средству разрешения противоречий культуры и истории» (стр. 702). Сама по себе эта мысль не является новой, но автору удается раскрыть ее свежо и интересно.
В. Асмус многосторонне оценивает отношение Шиллера к французской революции. Он видит в этом и проявление политической отсталости и теоретической узости Шиллера и вместе с тем отмечает угаданную им историческую ограниченность буржуазной революции.
В связи с этим представлялось бы уместным шире поставить вопрос о соотношении между эстетическими идеями Шиллера 1793 – 1795 годов и формированием романтической эстетической мысли, о чем лишь вскользь говорится на стр. 691.
Содержательная, глубокая статья В. Асмуса, однако, вызывает недоумение в одном существенном моменте. Поставив в центре исследования теоретические работы Шиллера, созданные им с 1793 года, и проследив путь дальнейшего развития его философских идей, автор статьи совершенно оставил вне поля зрения взгляды молодого Шиллера. Его ранние работы, такие, как «Театр, рассматриваемый как нравственное учреждение» (включенные в тот же том), даже не упоминаются. По-видимому, автор не ставил перед собой этой задачи, но, поскольку в издании отсутствует специальная статья об эстетических взглядах Шиллера периода «Бури и натиска», читателю остается гадать, имели ли они какое-нибудь значение и были ли они вообще у Шиллера.
Статья Р. Самарина в седьмом томе посвящена переписке Шиллера. Перед автором стояла трудная задача, – ведь эпистолярное наследие поэта отражает всю сложность его жизненной судьбы, многообразие его творческих дерзаний и свершений, необозримое богатство мыслей и чувств. Тематически объединяя материал писем вокруг нескольких центральных вопросов, автору удается передать живой облик поэта и ввести читателя в круг его непосредственных интересов.
Шиллер как историк охарактеризован в статье Н. Тер-Акопяна. Автор не ограничился рассмотрением собственно исторических работ писателя. В статье поставлен вопрос об особенностях изображения истории в драматургии Шиллера и правильно подчеркнуто, что Шиллера-драматурга нельзя судить с позиций специалиста-историка, который может сделать в его адрес немало упреков. «В сущности, сила влияния этих драм определялась как раз тем, что с исторической точки зрения является их слабостью. В них изображаются не столько политические конфликты прошлого, сколько конфликт окружавшей Шиллера действительности…» (т. 5, стр. 547).
Названные статьи, естественно, не могли исчерпать всего многообразия вопросов, которые выдвигает перед литературной наукой наследие Шиллера.
Но есть одна важная проблема, которая лишь эскизно намечена во всех статьях и в решении которой не чувствуется единого мнения у участников издания. Это, несомненно, один из наиболее трудных вопросов шиллероведення – о художественном методе писателя.
Во вступительной статье Н. Вильмонта не раз возникает разговор о реализме Шиллера. О драме «Коварство и любовь» говорится, что «Шиллер сошел с героико-романтических высот «Разбойников» и «Фиеско», встал на твердую почву реальной немецкой действительности» (т. 1, стр. 33).
Характеризуя драматургию позднего периода, автор отмечает: «Под его пером художника-реалиста с замечательной драматической картинностью оживают действительные силы, двигавшие исторической жизнью человечества» (стр. 57). Но вот при рассмотрении драмы «Мария Стюарт» мы узнаем, что она представляет собой «новый шаг Шиллера в сторону реализма» (стр. 63), и далее говорится о Шиллере, «все более склонявшемся тогда к реализму» (стр. 65). «Вильгельм Телль» на стр. 69 называется «народно-романтической драмой», а на стр. 73 автор этой драмы назван «художником-реалистом».
Читателю остается неясным соотношение между «героико-романтическими» высотами первой драмы и «народно-романтическим» характером последней.
В статье Н. Вильмонта очень интересно рассмотрены реалистические завоевания Шиллера в «Марии Стюарт», но конкретный анализ драмы не соотнесен с общим процессом развития реализма в немецкой литературе.
В тексте статьи «реализм» часто звучит как оценочное понятие, как признание особых художественных заслуг драматурга. Между тем реализм – категория историческая, и в применении к Шиллеру следовало бы сказать о просветительском реализме и его основных стадиях. В этом смысле метод штюрмера Шиллера и метод веймарского классицизма – два разных этапа в развитии реализма немецкого Просвещения. Ведь известное указание Маркса на «рупоры» тесно связано именно с просветительской природой шиллеровского реализма.
Должна быть внесена ясность и в вопрос о связи Шиллера с романтизмом. Сам Шиллер называл романтической только одну свою драму – «Орлеанскую деву». И это правильно: и метод построения образа героини, и мотивировки ее поступков, и весь средневековый колорит драмы романтичны. Едва ли правомерно при этом затушевывать противоречия Шиллера, заявляя, что он «вводит в эту драму религиозно-фантастический элемент лишь как черту отдаленной эпохи» (стр. 67).
Ведь в драме совершенно не чувствуется критического отношения к этому элементу. Существенно другое: Шиллер не пошел дальше по этому пути, и романтическая драма в такой форме, какая его в известной мере сближала с Л. Тиком, осталась лишь частным эпизодом в его творческих исканиях. Шиллер вернулся к реализму, но и обращение к романтизму не прошло бесследно. Вот почему нам представляется, что не «Мария Стюарт» (как утверждается на стр. 66), а именно «Вильгельм Телль» – вершина реалистического мастерства Шиллера. Художественный опыт автора «Вильгельма Телля», обогащенный опытом романтизма (несмотря на все споры с ним), свидетельствует уже о тех сдвигах, которые в конечном итоге в XIX веке привели к становлению метода критического реализма, как на это справедливо указывается в статье Р. Самарина (т. 7, стр. 627).
Спорна, однако, другая мысль, высказанная там же: о том, что Шиллер «…воплощал в своем творчестве перспективы немецкого прогрессивного романтизма» (стр. 631). Если обратиться к конкретной художественной практике, то от Шиллера-поэта не было прямого пути к Шамиссо или к молодому Гейне. Это очень разные явления литературы. Отношение Шиллера к романтизму строилось на совершенно другой основе и в тот период, когда еще не произошло серьезного размежевания между романтиками. В частности, с иенскими романтиками он вел философский спор тогда, когда они еще не стояли на реакционных позициях. При этом бросается в глаза, что идеалист Шиллер выступал против романтиков более непримиримо, чем материалист Гёте. Это объясняется лишь тем, на наш взгляд, что Шиллер упорнее отстаивал принципы веймарского классицизма, чем Гёте, который трактовал их более широко и всеобъемлюще.
Отдельные спорные моменты в изучении такого сложного писателя, как Шиллер, еще ждут своих исследователей. Нельзя требовать, чтобы все вопросы нашли окончательное решение в критическом аппарате собрания сочинений. Заслуга авторов и без того велика. Четыре статьи, напечатанные в издании, займут значительное место в нашей литературной науке. Следует отметить также «Летопись жизни и творчества Ф. Шиллера», тщательно составленную Л. Лозинской. Эта документированная биография – надежный справочник для всех интересующихся наследием поэта. Она уместно завершает новое собрание сочинений, которое нельзя не отметить как важное событие в нашей культурной жизни.