Соавторы Белкина

Раз один — то, значит, тут же и

другой! Помянут меня, — сейчас

же помянут и тебя!

Михаил Булгаков.

«Мастер и Маргарита»

Большая редкость — писать о «Повестях Белкина» и пройти мимо известнейшей пушкинской цитаты. Вот и я начну именно с нее. Из письма Плетневу 9 декабря 1830 года:

«Написал я прозой 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает»¹.

«Также» — потому что Anonyme Пушкин собирался издать еще и «Домик в Коломне», который, как и «Повести Белкина», написал в знаменитую Болдинскую осень 1830 года, а я привел цитату из письма, где поэт сообщает приятелю, что он привез из Болдина и как, по его мнению, этими новыми вещами следует распорядиться.

Почему Пушкин собирался печатать анонимно «Домик в Коломне»? Потому, возможно, что мысленно объединял эту стихотворную повесть с прозаическими «Повестями Белкина», для которых не зря выбрал эпиграф из «Недоросля» — реплику Простаковой и вторящего сестре Скотинина: «»То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник». — «Митрофан по мне»». Понятно, что в контексте белкинских повестей эта реплика полностью лишена того смысла, каким была наполнена в комедии Фонвизина. Ибо нет, конечно, ничего иронического или сатирического в простом утверждении, что человеку сызмала свойственно любопытство до житейских историй, житейских анекдотов. А «Домик в Коломне» в своей сюжетной основе такой же анекдот, как любая из прозаических вещей Белкина.

И все же печатать «Домик в Коломне» Anonyme Пушкин не стал. Он опубликовал его за своей подписью в 1833 году в сборнике «Новоселье», поступившем в книжный магазин А. Смирдина 19 февраля, аккурат к знаменательной для этого прославленного книготорговца дате. «Новоселье» анонсировалось как «собрание статей в стихах и прозе, доставленных ему (Смирдину. — Г. К.) известнейшими литераторами нашими, по случаю переезда его в прошлом году, 19-го февраля, на новую квартиру…»².

Разумеется, расчетливому торговцу Смирдину, затевавшему альманах, каким стало «Новоселье», важно было получить для него пушкинское имя. Но думаю, что отказался Пушкин от идеи анонимно печатать «Домик в Коломне» еще и потому, что сокрытие авторства здесь было бы секретом Полишинеля. Публика могла легко опознать в ироническом стихе новой поэмы и ее новеллической интриге автора «Графа Нулина», напечатанного сперва у Дельвига в «Северных цветах», а затем изданного Пушкиным вместе с поэмой Баратынского «Бал» совместной отдельной книжкой.

А сообщение о том, что он написал в Болдине и прозу, помечено Пушкиным в письме Плетневу как «весьма секретное» и усилено сноской «для тебя единого». Не убежден, что здесь прав В. Вацуро, поверивший в абсолютную серьезность пушкинского тона: поэт-де требует от приятеля «совершенной секретности», «таких мер предосторожностей он обычно не принимал…»³. О какой исключительной секретности, о каких особых мерах предосторожности можно вести речь, если в том же письме поэт сообщает, что уже прочитал свою прозу Баратынскому? Разумеется, Пушкин шутлив с приятелем. Рассчитывал ли Пушкин на неопознанность, поскольку, как пишет В. Вацуро, «впервые выступал как прозаик»⁴? Поначалу, возможно. Но, отказавшись через год от идеи издать «5 повестей» анонимно, приписав их авторство некоему умершему Белкину, поэт весьма красноречиво наставляет того же Плетнева: «Смирдину шепнуть мое имя, с тем, чтоб он перешепнул покупателям» (14, 209).

Естественно, что он захвачен не тщеславием, а легко объяснимым желанием продать как можно больше экземпляров «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», коль скоро вышел с ними на рынок.

Можно не сомневаться в том, что заинтересованный в продаже пушкинской книги Смирдин «перешепнул» имя известнейшего автора покупателям. Та же булгаринская «Северная пчела» не дает в этом сомневаться, саркастически озвучив «перешепот»: «Автор скрывает свое подлинное имя под вымышленным прозванием, и просит приятелей своих объявлять на каждой почтовой станции, а Журналистам позволяет догадываться, и в догадках произносить свое настоящее имя»⁵.

С другой стороны, Булгарин умело пользуется ситуацией, которая требует не раскрывать «настоящего имени» сочинителя, охотно принимает правила игры. 16 декабря «Северная пчела» писала о «вымышленном прозвании», а уже через день некий Ф. Б. в статье «Петербургские заметки», опубликованной в той же «Северной пчеле», весьма презрительно отзывается о белкинских повестях: «несколько анекдотцев». Как раз воспользовавшись полной неизвестностью автора, Ф. Б., в котором читатели, разумеется, опознавали соредактора газеты Ф. Булгарина, не слишком с этими повестями церемонится. По его мнению, в них «нет главного — вымысла», нет «основной идеи»⁶.

Ну, относительно «нескольких анекдотцев» Булгарин мог бы и поубавить пренебрежительной насмешливости. Да, как я уже здесь говорил и как это подчеркнуто эпиграфом ко всем пяти «Повестям Белкина», они, если угодно, — пять анекдотов («шесть», — писала «Северная пчела», присовокупив к пяти «белкинским» один «небелкинский» анекдот — «От издателя». Удивительно, что иные пушкинисты стали называть этот анекдот шестой повестью). Пионером такого жанра в русской литературе, как утверждал Г. Гуковский⁷, выступил писатель второй половины XVIII века М. Чулков со своими «Пересмешником, или Словенскими сказками» и «Пригожей поварихой, или Похождением развратной женщины». Жанр этот в пушкинское время не был еще основательно прописан в литературе. Белинский вовсе не хвалил «Пиковой Дамы», когда определял ее специфику: «Собственно, это не повесть, а анекдот: для повести содержание «Пиковой Дамы» слишком исключительно и случайно»⁸. Но уж кто-кто, а Булгарин, не собиравшийся сдавать свои позиции на книжном рынке, сам работал в жанре «анекдотца». Похоже, что его отзыв продиктован желанием оттеснить соперника, принизить значение его товара. А что товар предложен ходовой, свидетельствуют охотные публикации подобного жанра тем же Булгариным, Гречем, Сенковским. Издатели знали, что занимательность житейских историй пользовалась на рынке нешуточным спросом.

Как раз публичное раскрытие пушкинского авторства заставило Булгарина быть более сдержанным в своей ругани. В 1834 году «Повести Белкина» вместе с «Двумя главами из исторического романа» (неоконченного, названного исследователями «Арапом Петра Великого») и «Пиковой Дамой» вышли отдельной книгой под названием «Повести, изданные Александром Пушкиным», и «Северная пчела» по отношению к «белкинским» повестям сменила тон: «Ни в одной из Повестей Белкина нет идеи. Читаешь — мило, гладко, плавно: прочитаешь — все забыто, в памяти нет ничего, кроме приключений. Повести Белкина читаются легко, ибо они не заставляют думать»⁹.

Тоже, разумеется, изречено не медоточивыми устами. И все же в этом уксусном растворе: «прочитаешь — все забыто», «не заставляют думать» плавают и сладкие кусочки, немаловажные для рыночной торговли: «мило, гладко, плавно», «читаются легко».

Это о каком-нибудь никому не известном покойном Белкине можно было высокомерно отозваться, что он не владеет профессией, что в его повестях «нет главного — вымысла». Пушкина отчитывать за непрофессионализм было бы нелепо. Не понимать этого Булгарин не мог. «Заругался» по-другому. Осторожней.

Но остался при своем: «Нет идеи». А «идея» у Булгарина наполнена совсем не тем смыслом, что у Белинского, заключившего много позже: «Это что-то вроде повестей Карамзина, с тою только разницею, что повести Карамзина имели для своего времени великое значение, а повести Белкина были ниже своего времени»¹⁰. Не о метафизическом понятии толкует здесь Булгарин, но о том значении слова «идея», как оно дано, например, в Словаре В. Даля, — «мысль, выдумка, изобретение, вымысел».

«Ни в одной из Повестей Белкина нет идеи» — ни в одной, стало быть, нет вымысла, главного, как считал Булгарин, опознавательного свойства дарования прозаика. Не зря же слово «вымысел» он в первой своей рецензии подчеркнул особо.

* * *

Некогда С. Бочаров обратил внимание на то, что это булгаринское обвинение по сути близко мысли мало что понимающего в литературе простодушного ненарадовского помещика, который написал издателю повестей своего покойного приятеля Белкина, что их изъяны — «от недостатка воображения»¹¹. А подобный недостаток приятель покойного сочинителя усмотрел в том, что в повестях Белкина «названия сел и деревень заимствованы из нашего околодка, отчего и моя деревня где-то упомянута». Он даже призывает своего корреспондента-издателя не усматривать в этом «злого какого-либо намерения». Вообще сочинительство, писательство для этого помещика — дело настолько неопределенное и даже чудаковатое, что понимаешь, в каком интеллектуальном одиночестве жил Белкин, если, судя по всему, не нашлось у него другого слушателя своих опусов, чем этот сосед — приятель его покойного отца. В письме издателю тот сокрушается о разительном несходстве отца и сына Белкиных. Петр Иванович — «по части хозяйства весьма смышленый», а его сын, «вступив в управление имения», убрав «исправного и расторопного старосту», поручил управлять родовым селом Горюхиным «старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории». Такое перераспределение ценностных представлений о человеке дивит хозяйственного ненарадовского соседа, а заодно объясняет и провалы его памяти:

1. Пушкин. Полн. собр. соч. в 16 тт. Т. 14. М.-Л.: АН СССР, 1941. С. 133. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.[↩]
2. Северная пчела. № 38. 1833. 18 февраля. [↩]
3. Вацуро В. Э. «Повести Белкина» // Пушкин А. С. Повести Белкина. 1830-1831. М.: Книга, 1981. С. 8.[↩]
4. Там же. С. 11.[↩]
5. Северная пчела. № 286. 1831. 16 декабря.[↩]
6. Северная пчела. № 288. 1831. 18 декабря.[↩]
7. Гуковский Г. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII века. Л.: Художественная литература, 1938. С. 194. [↩]
8. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в 9 тт. Т. 6. Художественная литература, 1981. С. 490.[↩]
9. Северная пчела. № 192. 1834. 27 августа.[↩]
10. Белинский В. Г. Указ. изд. Т. 6. С. 490.[↩]
11. Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. С. 151.[↩]