«Словарь царя Давида». Словари и имена в поэзии Арсения Тарковского

Поэзия Тарковского, пожалуй, как никакая другая тяготеет к каталогизации объектов природы и символов культуры, чтобы на этой универсальной «библиографической» основе создать собственную Книгу Бытия. «Звездный каталог», «июньских бабочек письмовник», «летних месяцев букварь», «книга младенческих трав», «книжечка чудес» — мотылек, «живой учебник» счастья — щегол, «длинный вавилонский сонник», который читает ночь, сама являющаяся «книгой», другие книги («Я по каменной книге учу вневременный язык…»; «…Железная не там открылась книга…», «древняя Книга Книг» — Библия); словари: от «вседневного человеческого» и «задворков праздничного» до «словаря царя Давида» — подобные образы переполняют поэзию Тарковского как бесценные «единицы библиотечного хранения», составляя общий тезаурус его художественного мира. Причем для поэта существенна разница между каталогом и словарем — между списком (перечнем) объектов и слов и толкованием их значений, между числом и Логосом — подручным средством учета и высшей теологической субстанцией, ставшей субъектом миротворения.

В «астральном» стихотворении «Телец, Орион, Большой Пес», говоря о любимых созвездиях, поэт производит словно бы умышленную графолого-фонематическую «резекцию» в корне предпоследнего глагола:

Я доживу, переберу позвездно,

Пере-считаю их по каталогу,

Пере-читаю их по книге ночи.

Онтологическая оппозиция «нумерологии» и «лексикографии» на языке высших библейских символов была задана еще Н. Гумилевым в программном стихотворении «Слово»:

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

……………………………………….

А для низкой жизни были числа,

Как домашний подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает…

«Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду», — вторит Гумилеву Тарковский более полувека спустя. «Умное», рациональное число в стихах Тарковского несет глубокие символические коннотации, но оно не способно «проводить» энергию бытийности, творить мир и человека. Это удел слова и словаря:

Не я словарь по слову составлял,

А он меня творил из красной глины…

Сотворенный из «красной глины», из «скупой, охряной, неприкаянной» земли, подобно ветхозаветному Адаму, человек поначалу трудно постигает «вневременный язык» Книги Бытия и свой собственный экзистенциальный язык:

Когда вступают в спор природа и словарь

И слово силится отвлечься от явлений,

Как слепок от лица, как свет от светотени —

Я нищий или царь? Коса или косарь?

Но миру своему я не дарил имен:

Адам косил камыш, а я плету корзину.

Коса, косарь и царь, я нищ наполовину,

От самого себя еще не отделен.

«Межеумочность», «срединность» человека — субъекта, объекта и орудия творения в одном лице (косарь, корзина, коса), — еще не ставшего поэтом — пророком — «нищим царем» и «вестником»## Название третьей книги стихов, вышедшей в 1969-м, в которой сконцентрированы тексты, манифестирующие библейско-профетическую направленность поэзии Тарковского.