Скрепки памяти
К.Ваншенкин, Поиски себя. Воспоминания, заметки, записи. М.. «Советский писатель», 1985, 416 с.
На титуле этой книги, чуть ниже и правей подзаголовка, нарисована скрепка. Художник нашел весьма своеобразный и уместный символ писательской памяти, ее цепкости и ее же избирательности, покорности воле того, кто, тасуя вороха бумаг, перелистывая записные книжки, скалывает и раскладывает свой рукописный пасьянс именно так, а не иначе. Не надо бояться произвола – в композиции книги, составленной из почти семидесяти главок, он неизбежен и закономерен, к тому же он и желателен, коль скоро автор делится с читателем не итогами, а путем к ним, не обретением, а поисками себя. И каждая новая «скрепка» – новая главка – вешка на этом пути.
Мемуарно-эссеистическая книга К. Ваншенкина «Поиски себя» стоит рядом со стихотворной книгой «Жизнь человека», удостоенной Государственной премии за 1985 год. В одном из первых интервью после получения награды К. Ваншенкин сказал: «Это новая книга, но она как бы вбирает в себя всю мою жизнь, весь опыт… Остальное – то есть подробности жизни – как бы подразумевается» 1. Насыщенная этими подробностями, сотканная из них, книга «Поиски себя» служит как бы непреднамеренным аккомпанементом к поэме «Жизнь человека».
Иные мемуаристы задаются благородной, но неразрешимой задачей: убрать, изъять, вымарать из воспоминаний о других – себя. К. Ваншенкин избег тщеты этой «квадратуры круга»: он пишет в основном о других, преимущественно о писателях (но не только о них), об их человеческом облике и мастерстве, о наследии Пушкина, Блока, Бунина и других классиков, но воспоминания и заметки наполнены, естественно, и авторским присутствием и складываются в его собственный, вполне осязаемый образ.
История молодой послевоенной поэзии, в сущности, еще не написана, а для тех, кому предстоит ее с беспристрастностью создавать, такие живые и горячие свидетельства, как в книге К. Ваншенкина, – сущий клад. Все эти «скрепки» – разговоры, оценки, эпизоды, подробности быта, от наставнических советов Твардовского и Исаковского до фадеевской резолюции на студенческой петиции и хлестких луконинских пенальти, – послужат будущим историкам литературы бесценным летописным материалом. То же относится и к самой стилистике книги: подчеркнуто разговорная и в таком качестве простая и естественная, она тоже выражает не только автора, но и его время, рисует правдивую картину устной культуры, а частично и нравов своей эпохи:
«…Утром меня разбудил телефон. Звонил. старый приятель, который и забронировал гостиничный номер.
– Извини, вчера не сумел выйти на тебя, – сказал он.
Распространенное выражение, отличительный знак нашего бюрократического жаргона. Идет, скорее всего, от специального: выйти на связь, на маяк, на аэродром.
Должен ли писатель вкладывать эту готовую конструкцию, этот штамп в уста персонажей? А как же! Это же штрих времени и характеристика героя» (стр. 385).
Вообще воспоминания о годах учебы в Литературном институте – одни из самых ярких и самых теплых в книге. Благородно и трогательно, что «скрепки» нашлись не только для тогдашних и будущих знаменитостей, но и для тех, кто впоследствии ничем особенно себя не проявил. В частности, для Толи Клочкова и его семьи: здесь автор жил, учась еще в геологоразведочном. Чувствуется, что до сих пор не остыл утюг, которым нагревали на ночь простыни и одеяла в той неотапливаемой московской квартире осенью сорок первого года. Читатель вполне оценит и благодарный рассказ – в очерке о «Комсомолке», а также об Антокольском, о двух редакторах отдела поэзии «Комсомольской правды» – В. Г. Дмитриевой и Е. Е. Смирновой, а внимательный читатель вновь вспомнит их, когда среди коротких заметок прочтет: «Во времена моей литературной молодости… центральные газеты практически публиковали стихи лишь официальные, к датам (кроме разве одной «Комсомолки»)» (стр. 374).
Я уже отмечал, что проза К. Ваншенкина в целом параллельна и аккомпанирует его стихам, но внутри рецензируемой книги наличествует и обратное движение: на ее страницах то и дело возникают строчки, строфы, а то и целые стихотворения, так что проза иной раз низводится до положения вспомогательного, комментирующего элемента. Зато мы детально узнаем о поводах и причинах к написанию того или иного стихотворения Ваншенкина, о его работе над текстом (особенно если это – текст будущей песни).
Список персональных героев ваншенкинских воспоминаний впечатляет: М. Исаковский, П. Антокольский, С. Бонди, А. Коваленков, С. Гудзенко и С. Орлов, С. Кирсанов и С. Щипачев, К. Некрасова и А. Фатьянов, А. Яшин и К. Симонов, Н. Рыленков и Б. Полевой, М. Бернес, Я. Френкель и А. Островский, М. Зенкевич и Л. Мартынов, Б. Ручьев и П. Бровка, В. Быков и Ю. Трифонов, М. Луконин и Б. Бедный. Но чувствуется, что главный герой воспоминаний и раздумий К. Ваншенкина – Александр Трифонович Твардовский. И не в том только дело, что Твардовский-редактор в свое время многое сделал для начинавшего свой путь в литературе Ваншенкина, – гораздо существеннее, что в той иерархии поэтических ценностей, вольно или невольно выстраивающейся по ходу развертывания рецензируемой книги, верхняя ступенька отдана и принадлежит Твардовскому. Вот несколько характерных признаний: «Я был настолько покорен, завоеван им, что не сумел оценить того, что живу в одно время с Пастернаком и Ахматовой, не познакомился с ними, не сделал попытки» (стр. 136); «И дальше, – сильнее, чем блоковское «Похоронят, зароют глубоко»!..» (о стихотворении «Я убит подо Ржевом»; стр. 144); «После его смерти эпитет великий прибавляется к его имени с совершенной естественностью» (стр. 145); «Когда я печатал что-либо (не обязательно в «Новом мире»), когда я выпускал ту или иную свою книгу, я всегда представлял себе, что это прочтет он, и испытывал некий трепет, волнение, чувство ответственности перед ним и тем самым перед литературой. Перед Литературой с большой буквы» (стр. 154); «Я перечитываю Твардовского. Именно перечитываю, потому что давно и хорошо знаю его поэзию, многое помню наизусть… Это только наблюдения и ощущения, возникшие в те часы, когда я перечитываю своего любимого поэта» (стр. 284); «Думаю, что стих Твардовского раннего был ближе к некрасовскому, а Твардовского позднего – ближе к пушкинскому» (стр. 286). Об этом же говорит и «статистика»: Твардовскому в этой книге посвящены шесть различных очерков, на них приходится около 1/7всего объема книги. Кроме того – множество упоминаний в других местах, например весьма лестные цитаты из речи А. Твардовского, оппонировавшего на защите К. Ваншенкиным диплома в 1953 году (можно понять, сколь трудно – просто невозможно! – было воздержаться от этих, принадлежащих любимому поэту, цитат, но роскошью цитаты из собственного заключительного слова на защите диплома не худо было бы и поступиться).
Но и это еще не все. Даже там, где Твардовский не упомянут, он играет подспудно свою решающую роль если не судьи, то мерила. Так, в главке «Он много лет переводил…», посвященной Михаилу Зенкевичу, вполне искреннее уважение к маститому переводчику с достославным акмеистическим прошлым, к тому же еще и заядлому футбольному болельщику, переходит в почти восхищенное удивление и во что-то вроде второго признания после того, как М. Зенкевич напечатал стихотворение «Найденыш» – «написанное совсем в другом плане и духе, будто с отголоском народной песни» (стр. 213). Достаточно прочесть это стихотворение, чтобы увидеть, насколько оно близко к тематическому спектру и поэтической традиции Твардовского!
В заметках о поэтическом вкусе «Непонятливая Лика» К. Ваншенкин нашел, на мой взгляд, замечательное определение: «…настоящая поэзия, истинная поэтичность – в естественности…Поэзия – естественность таланта» (подчеркнуто мною. – П. Н.; стр. 266). Мысль эта обрамлена замечательными цитатами из Пушкина и Гоголя, Льва Толстого и Бунина, но меня не покидает ощущение, что именно Твардовского имел в виду автор, когда формулировал свою мысль (косвенным подтверждением правильности этого ощущения могут послужить процитированные в самом конце заметок «Автобиография» Твардовского и его стихи: «Вот стихи, а все понятно, Все на русском языке…»).
В этих заметках о поэтическом вкусе К. Ваншенкин сетует, если не сказать сердится, на «непонятливых Лик», усматривая в них проблему непонимания поэта читателем. «Отсутствие вкуса, отсутствие культуры вкуса – главная беда и Лики» (стр. 266). Но как же тогда быть с «естественностью таланта»? Ведь в таком случае и читатель талантливой поэзии, естественно, обязан быть читателем по-своему столь же талантливым!
А талант, как его ни понимай, – штука нечастая. Сердиться на Лик – значит пенять им за их читательскую «неталантливость». Стоит ли, да и зачем? Не лучше ли тверже знать свою аудиторию, своего читателя?чм Это, конечно, не отменяет личной драмы поэтов, которых судьба нередко сводит именно с «непонятливыми Ликами», но не обделяет и подлинными читателями. Об этом же, мне кажется, пишет и сам К. Ваншенкин в одной из своих «Коротких заметок»: «Какова литература – таков и читатель. Это взаимосвязано, и очень крепко. Я совершенно убежден, что количественно читатель – тонкий, или посредственный, или никудышный (а есть и такой) – находится в прямой пропорциональной зависимости от уровня, точнее, от различных уровней нашей литературы.
Замечательный читатель читает замечательные книги, средний – средние, а никудышный – обязательно плохие. Это закон. Прямая зависимость. Каждый безошибочно находитсвое(подчеркнуто мною. – П. Н.) и им удовлетворяется» (стр. 378).
Конечно, в этих градациях неизбежны ошибки, поправки на близорукость своего времени.Свое время! Когда-нибудь и ему придет «время, – как пишет К. Ваншенкин, – закрываться на учет. А там уценят многое, а также и спишут за ненадобностью. Без этого не бывает» (стр. 393).
Можно задаться вопросом: плохо или хорошо, что рецензируемая книга столь мозаична? Однозначно ответить на него невозможно, но признаки современности в такой лоскутной структуре несомненны: разноцветные и разновеликие кусочки литературной плоти сведены, составлены автором в некую композицию, вполне единую, цельную, даже сюжетную на одном расстоянии и вполне расплывающуюся, аморфную – на другом (это особенно характерно для современного монументализма, хороший пример – фрески «Геванд-хауза» в Лейпциге). Похожую лоскутную структуру имеет и книга В. Каверина «Письменный стол. Воспоминания и размышления» (М., 1985) и некоторые другие издания.
Можно задаться и другим вопросом: плохо или хорошо то смешение жанров, которое неизбежно при такой – подчеркнем, авторской – композиции? (В. Каверин свой «письменный стол» заставил не только размышлениями и воспоминаниями, но еще и связками писем, даже интервью пошли в дело!) Само по себе смешение жанров вряд ли может быть заведомо дурным, но требования к композиции, требования к каждой строчке при этом повышаются, а не понижаются, как может показаться на первый взгляд. В то же время в такого типа книге, как и в жизни, допустима неравноценность материала, известная его разнокачественность.
Все это справедливо и очевидно для рецензируемой книги. Особенно мозаичной и разномастной представляется вторая ее часть (размышления и записи), где, в отличие от раздела воспоминаний, выдержать хронологический принцип совсем не просто, а принцип, сформулированный в предисловии – «от классики – до наших дней», – осуществлен только поначалу, причем разбор пушкинской «Зимней дороги» превосходен (наблюдения над стихом и сиюминутные толчки жизненных впечатлений в нем совершенно воедино слились). Очень интересны и заметки о песнях, как своих, так и чужих, об их не совпадающей со стихами особой природе, о превратностях их становления.
Конечно же, некоторых неточностей можно было и нужно было с легкостью избежать. Например, библиографических. Так, книга стихов К. Некрасовой, выпущенная «Советским писателем» в 1973 году, после 1976 года, когда в издательстве «Советская Россия» вышел ее сборник «Мои стихи», уже не могла бы считаться последней (см. стр. 127). Возможно, отдельная статья К. Ваншенкина о К. Некрасовой была напечатана как раз между 1973 и 1976 годами, но и в та-, ком случае уточнение не повредило бы, а лишь усилило бы авторскую точку зрения.
…Уже после выхода книги «Поиски себя» в печати появлялись новые статьи и заметки К. Ваншенкина, например, к 100-летию со дня рождения В. Хлебникова – «Поэт для читателя» 2. Статья безусловно просится в эту книгу, и большим достоинством того типа издания, к которому она принадлежит, является его открытость.
Тем самым книга «Поиски себя» как бы постоянно не завершена, всегда продолжается. Как продолжаются – всю жизнь поэта – и самые поиски себя!