«Сибирские огни»

 (Январь-июнь 1959 года)

1

Эти огни социалистической культуры впервые зажглись весной 1922 года. У организаторов нового журнала были огромные, навеянные историческими событиями того времени, замыслы и планы. На его страницах, как это было заявлено редакцией, «…найдет себе место все, что художественно воспроизводит эпоху социальной революции и ее своеобразное отражение в Сибири, что созвучно этой эпохе… Редакция, проводя и впредь линию революционного марксизма, обращает внимание всех общественных деятелей Сибири на необходимость выработки коллективной мыслью принципов теории и практики, политического и экономического развития» (1922, N 2).

Легко себе представить, как все бурлило, формировалось, устанавливалось заново в пору гражданской войны и создания советской власти, какие сложные сдвиги происходили в среде местной художественной интеллигенции. Это сказалось на содержании первых книжек «Сибирских огней».

В сопоставлении двух периодов существования журнала – начального и нынешнего – ярче предстают его облик, творческий путь, изменения, внесенные социализмом в местную тематику. Сибирь…

Земля пробитых в глушь путей

И молодых огней и дымов.

Как мало знаешь ты людей,

Кому была б землей родимой.

(А. Твардовский)

В начале 20-х годов местные писатели создавали образ Сибири-мачехи, обрекающей человека на тяжелую, безрадостную жизнь. Такой она представала и в открывшей первый выпуск журнала повести «Четыре главы» Л. Сейфуллиной. Сибирь «застыла в молчанье. Ну, кричи. Кто отзовется? Чем проймешь? Привыкли. Видали всякую боль. Сюда скачала ее Россия. Убийца принес кандалы. Бродяга звериную тоску о воле. Крестный путь за землей проторили переселенцы. Звенели цепями каторжники Всех приняла и сдавила».

Жестокие, леденящие душу условия существования героев повести определили созвучный окружающей действительности колорит, характер отбора автором слов. Гудок, возвещающий начало работ на золотых приисках, «ревет» и «угрожает». На его «исступленный вопль» люди «выползали». Ему вторил «стон взрывов». Все сливалось в «сатанинскую музыку», зловещую, «как проклятье». Рабочие жили, «как скованные». В казармах, «низких и длинных», раздавались плач детей и визгливая перебранка женщин. В этой картине все давит, все говорит об отчаянии рабочего люда.

В той же трагической тональности передано и восприятие жизни сельской учительницей. Сибирская деревня ей представляется «гробом», схоронившим все живое, стремящееся к свету. Тайга наглухо отгородила крестьянина от города, культуры. Земля и труд приковали его к себе. Литература, наука, искусство, по мнению героини повести, – там, за гранью. Здесь не нужны. «Кругом тьма» и в сибирском городе. Одинокий фонарь светит только себе. Слаб его свет… «Люди затаились в домах. Крепко закрыты ставни. Блеснет глазок в ставнях. Напомнит тюрьму».

Поэзия также вызывала у читателей лишь представление о Сибири как «сторонушке кандальной», уткнувшейся «зябко» в непроходимые «суровь снега». Большинство писателей рисовало природу жестокой к людям; жизнь человека – сумрачной, без надежд и идеалов. Такая трактовка сибирской темы была отступлением от полноты исторической правды. Ведь и дореволюционная Сибирь являлась не только местом ссылки и безнаказанного разгула реакции, но и тем краем, откуда прозвучал ответ Одоевского на послание Пушкина:

Наш скорбный труд не пропадет:

Из искры возгорится пламя.

Это край давних революционных традиций и вольнолюбивых, никогда не знавших крепостного права людей. Да и побуждающее к упорству соприкосновение сибиряков с суровыми нравами природы не могло не сказаться на их духовном облике, на их нравах. Тут, в Сибири, никогда не угасал огонь передовой мысли, высоких чувств и устремлений. И здесь, как во всей дореволюционной России, складывались активные, волевые характеры, возникали чистые, озаренные нравственной красотой взаимоотношения людей. Это видела и умела воспроизвести русская реалистическая литература. Вспомним образы революционеров в «Воскресении» Л. Толстого; зоркость В. Короленко, увидевшего глубоко человеческое, достойное любви и уважения в забитых жизнью людях. Уменье разглядеть, воспроизвести светлый луч в темном царстве, привлечь к нему внимание читателя – это то, что создавало и создает жизнеутверждающий тонус передовой русской литературы.

Естественно, что, творчески восприняв традиции предшествующей литературы, сибиряки в начале 20-х годов пытались придать им новое революционное звучание. В тех же «Четырех главах» мрачный колорит играет подчиненную основной, глубоко оптимистической идее роль. Он помогает автору отчетливее оттенить воздействие Октября на душу и жизнь народа. Эта определяющая позицию Л. Сейфуллиной мысль явно звучит в «Правонарушителях» и в «Перегное». С первых выпусков «Сибирские огни» выражали устремление передовых сил края, активно участвовали в создании социалистической культуры.

Отзвуки стремительного начала революции слышатся то в новаторской прозе Л. Сейфуллиной и Вс. Иванова, то в представляющих и поныне огромный интерес «Внутренних обозрениях» Сибири Ем. Ярославского, то в свидетельствующих об агонии контрреволюции покаянных письмах ее непосредственных участников и вдохновителей. Приметы классовой борьбы мы находим даже в краткой информации о составлении сибирской библиографии, которую тормозит высокомерная косность томской профессуры.

Поучительны и ошибки журнала. Редакция еще не всегда была последовательна в проведении марксистской линии. Она предоставляла страницы «Сибирских огней» для немарксистских статей по экономике, философии, критике. Особенно не повезло последней. Вульгарный социологизм на страницах журнала нередко переплетался с эстетством. И перечитывая сейчас некоторые статьи тех лет, отчетливо понимаешь, как далеко шагнула вперед эстетика социалистического реализма.

Но вернемся к поре возникновения «Сибирских огней» – этого старейшего краевого журнала. В его биографии мы находим не только ошибки, но и много интересного, поучительного для нашей периодики. Уже тогда, в первый год своего существования, редакция стремилась к тому, чтобы журнал имел «оригинальный лик», выступала как организатор художественных и культурных сил края.

С жизнью этого «периферийного» журнала неразрывно связаны творческие биографии ряда талантливых, заслуженно пользующихся широкой известностью писателей. Среди них, кроме Вс. Иванова и Л. Сейфуллиной, мы находим имена Вяч. Шишкова, А. Караваевой, Г. Маркова, С. Сартакова, Н. Задорнова, К. Седых. Здесь публиковалась первая часть «Заманщины» Н. Емельяновой. «Сибирские огни» давно уже приобрели значение, далеко выходящее за пределы своего края.

Знаменательно, что, когда в 1931 году М. Горький поднял весьма существенный для понимания особенностей культурной революции вопрос о географической карте развития нашей литературы, он сослался именно на этот журнал. Журнал «Сибирские огни», по его мнению, «вполне заслуживает серьезного внимания критики, – отличный журнал» ¹.

Актуальность горьковского отношения к общесибирскому журналу неизмеримо выросла в наши дни. Это —

Могучий край всемирной славы,

Что грозной щедростью стяжал,

Завод и житница державы,

Ее рудник и арсенал.

(Л. Твардовский)

В директивах XXI съезда Сибири отведена ответственнейшая роль по созданию материально-технической базы коммунизма. В процессе реализации сибиряками планов семилетки новые проблемы встанут и перед литературой.

Выполнение этих грандиозных планов неразрывно связано с изменением судеб, психологии, уклада жизни миллионов людей, которые сталкиваются не только с необычными условиями, способствующими развитию ярких индивидуальностей, но и с особыми, образующимися в процессе освоения необжитых мест, человеческими отношениями. Героический склад характера, присущий строителям коммунизма, приобретает здесь своеобразные, дотоле мало освещенные нашей литературой черты. Осуществление семилетки преломляется и в судьбах коренных сибиряков, ныне успешно работающих на полях, шахтах и заводах родного края.

Нельзя отвлечься и от того обстоятельства, что население Сибири возрастает с каждым годом за счет новоселов, что уже теперь ощущается потребность е более глубоком и разностороннем ознакомлении с ее природой, укладом жизни, перспективами развития. Все это предопределяет возросшее значение «Сибирских огней» для нашей литературы.

Сибирская земля богата литературными всходами. Многие из местных писателей – люди глубокого художественного видения жизни, отлично знающие свой край и влюбленные в красоту его людей и природы. Среди них прежде всего хочется назвать В. Лаврентьева – человека яркого таланта. Его социально психологические пьесы «Иван Буданцев», «Успех», «Зыковы» идут во многих театрах страны и, на мой взгляд, вполне достойны столичной сцены.

В прозе 1958 года выделяются «Повитель» А. Иванова и «В стране друзей» С. Залыгина – произведения, вызвавшие широкий общественный интерес и, положительную оценку в печати. Широко известны произведения А. Коптелова» Г. Кунгурова, С. Кожевникова, К. Урманова. Над современной темой плодотворно работает Г. Молостнов. Внимания читателя, несомненно, заслуживает проза И. Лаврова, выпустившего в Чите новую книжку «Они летели над облаками», С. Снегова, автора вышедшего в Красноярске сборника «Неожиданность» и опубликованной в «Новом мире» повести «Взрыв», В. Сапожникова, написавшего изданную в Новосибирске книжку «Я хочу рассказать», Ю. Манглифа – автора сборника рассказов, вышедшего там же. Многие из этих писателей выступают и на страницах журнала.

Поэзия представлена творчеством И. Ветлугина, Ст. Куняева, К. Лисовского, Им. Луговского, И. Рождественского, Л. Рубцовой, Е. Стюарт, первыми стихами Юр. Лазаревского и Вл. Халеева.

Как видим, талантов в Сибири немало.

Весьма существенно при анализе содержания, направления деятельности «Сибирских огней» учесть своеобразие края. Сибирь со сложившимися в условиях ее природы и истории характерами создала и свой индивидуальный облик литературы, отличающий ее, скажем, от литературы, возникшей на юге России. Иные здесь переливы красок, полутона – все то, что создает неповторимую индивидуальность, прелесть истинного произведения искусства.

Сибирский колорит мы и поныне находим то в отборе красок, созвучных природе края, то в самобытных характерах персонажей, то в особой, несколько суровой тональности творчества местных писателей. Но как изменился по сравнению с первыми выпусками «Сибирских огней» характер освещения основной темы, облик журнала!

В период становления журнала его внимание было сосредоточено на показе решающего воздействия Октября на народные судьбы. Эта тема в начале 20-х годов была основной для всей советской литературы, в том числе и сибиряков. Развитие революционного сознания трудящихся масс в процессе гражданской войны, духовный рост личности из народа – вот главное? в «Партизанских повестях» Вс. Иванова, в «Перегное» Л. Сейфуллиной. Социалистическое строительство значительно расширило, углубило эту тематику. Ныне человек, его характер, значение в обществе – все озарено светом великих преобразований, светом борьбы за коммунизм. Естественно, что возникли новые сюжеты, конфликты, ситуации, что усилилась общественная потребность в высоком интеллектуальном уровне искусства, его современном звучании.

Отвечает ли облик «Сибирских огней» этим высоким требованиям? Каково сейчас место журнала в литературном процессе?

Мне думается, журнал находится на верном пути. В центре внимания редакции – пафос преобразования Сибири, ее участие в борьбе за коммунизм. В отличие от литературы начала 20-х годов своеобразие, сила сибирской природы рисуются в оптимистической тональности, на первом плане – роль социалистического разума, воли, воздействующих на нее. Образ влекущей к себе человека, щедрой дарами сибирской земли мы находим в стихах Л. Рубцовой, Ин. Луговского, Б. Каурова, шорского поэта С. Торбокова, в повести Г. Михасенко «Кандаурские мальчишки», «В тисках Джугдыра» Г. Федосеева.

Приметы времени обозначились в отборе авторами «Сибирских огней» явлений жизни, прототипов героев их произведений. Наибольший интерес в этом аспекте представляет роман Г. Молостнова «Междуречье» (N 1 – 3), очерки, публикуемые под рубрикой «Мы идем к коммунизму», стихи Вас. Федорова «Пролог» (N 1) и Ст. Куняева «Персональное дело» (N 6).

2

Творчество автора «Междуречья» органически связано с великими преобразованиями Сибири.

Г. Молостнов стал бытописателем Сибири по влечению сердца. Ему, уроженцу Владимирской губернии, защищавшему родную землю на Халхин-Голе и Хасане, побывавшему на финском фронте, в Отечественную войну – на южном, – пришлись по сердцу сибирские реки и лесистые сопки, горящие голубыми огнями терриконы. Живописны, красочны пейзажи Молостнова. Ему удается передать красоту, очарование полюбившейся природы. Но основная сфера его таланта – человековедение. Сибирь покорила его «сказочным» богатством «горячих человеческих сердец».

Содержание «Междуречья», как и предшествующего ему романа «Их нельзя остановить», взято из жизни шахтеров Кузбасса. Эти произведения связаны между собою проблематикой и судьбами героев. Автор пишет о наших современниках – рядовых советских людях. Прообразы он находит среди таежных охотников, шахтеров, инженеров, партийных работников.

В романе «Их нельзя остановить» – это несколько потускневший затем в «Междуречье» образ парторга шахты Колыхалова – человека яркой индивидуальности, большевистского склада души и стиля работы; это старик Дубов, смело борющийся с неполадками на производстве; это и навалоотбойщик Смыслов – новый, возникший на основе завоеваний социализма тип шахтера. «Я хочу, – говорит он Колыхалову, – вовремя подыматься на-гора, после душа пойти в комбинат рабочего образования, послушать лекцию, хочу читать книги, спорить с товарищами, мечтать…»»А ты знаешь, – спрашивает его Колыхалов, – о чем твой отец мечтал? Он бил Колчака и думал: эх, мать честная, Советы бы упрочить! А вокруг разруха, голод…» Поколение, к которому принадлежит Смыслов озабочено уже другими, возникающими в ходе развития социалистического общества, задачами. Придя в шахту после десятилетки, Смыслов становится инициатором борьбы за высокую, соответствующую нынешним потребностям народа культуру труда. И очень жаль, что этот отражающий рост рабочего класса образ стушевывается, исчезает со страниц «Междуречья».

Интересно задуман, но далеко не во всем удался автору образ конструктора угольных комбайнов – Михаила Пухарева. Многое приковывает внимание читателя к судьбе этого человека – прежде всего психологическое воздействие Отечественной войны на людей типа Пухарева, – людей, для которых она была школой мужества и экзаменом на духовную зрелость; и то, что Пухаревы по призванию революционеры в труде, преобразователи жизни, и то, что им присущи сильные, возвышающие душу чувства. Склад характера, жизненный путь Пухарева открывали перед Молостновым большие творческие возможности. И образ этот явно дорог автору. Ему уделено много страниц в том и другом романе. А в «Междуречье» он выдвинут на первый план.

Но живого образа, равного по воздействию, скажем, той же Калмыковой, «е получилось. Думается, что автор не смог преодолеть дистанцию от прототипа к типу, явление жизни превратить в явление искусства. Не удалось главное – изобразить движение мысли, чувств, характеризующих этот тип людей.

Справедливо увидев в Пухареве одного из героев нашего времени, Молостнов не сумел раскрыть читателю то живое, что вносит в литературу подобный герой. За пределами «Междуречья» остались творческая жизнь его интеллекта, его духовное богатство. В характеристике Пухарева автор вынужден прибегнуть к помощи средств, находящихся вне искусства, – к ряду подпорок дидактического характера, к разъясняющим ремаркам (так появляется уведомляющий читателя о сущности изобретений Пухарева его диалог с дочкой)’.

Сбивается Молостнов на рационализм и в описании любви Пухарева к Анастасии Калмыковой. И здесь автор больше рассуждает о сложности любви, о неизбежности конфликта между чувством и долгом, нежели показывает силу этой любви и связанные с нею драматические ситуации. О Пухареве узнаешь со слов автора, но не видишь, не представляешь его. Есть замысел, но еще нет изображения.

«Междуречье» написано очень неровно. Рядом с подлинно художественными страницами уживаются описания вялые, лишенные образности и вкуса². В незавидной роли резонера выступает писатель Григорьев. Наспех, очень небрежно написаны образы «ниспровергателя» Вершинина и его жены Ады. О ней, как уверяет автор, «нельзя было ничего сказать, кроме того, что она очень красива. Ею – красотой – она, словно броней, загораживала всю себя, а о том, что она наивна до глупости, можно было лишь догадываться». То же можно сказать и о некоторых других персонажах «Междуречья». Они загорожены частоколом тусклых фраз. Да и вся глава, посвященная необходимости связи литературы с жизнью народа, написана крайне поверхностно, нет в ней ни глубоких авторских раздумий о столь серьезном вопросе, на подлинного сарказма в адрес людей типа Вершинина.

В «Междуречье» есть и другие досадные просчеты. Бестактна беседа Райки с портретом матери – отважной партизанки, погибшей во время войны, – о способах приготовления печенья. Не к чему автору приписывать Елене Дедовой, умной и хорошей женщине, банальные сентенции, что Блок – поэт «насмешливый и нежный», а поэзия Брюсова – «будто запретная страсть». К счастью, подобных фраз и страниц у Молостнова не так уж много. Он умеет писать правдиво и своеобразно – в этом убеждают многие страницы того же романа.

Ярче всего талант Молостнова раскрывается в образах Мирона Калмыкова и его жены Анастасии. Характеры и судьбы этих людей, трагическая жизнь чувств, их взаимоотношения воспроизведены в романе смело и верно. Примечателен образ Калмыкова, ставшего передовиком на шахте только благодаря своей физической силе. Молостнов очень убедительно показывает недолговечность такой возникшей на заре социалистического соревнования славы, потребность нашей страны в рабочих нового типа – культурных, окрыляющих физический труд силой мысли.

Герой «Междуречья» – рабочий современного типа, горняк, который «с наименьшей затратой физических сил добывает несравненно больше, чем добывали отдельные рекордисты».

Таким рабочим, разумеется, мог стать и человек типа Калмыкова. Жизнь знает множество тому примеров. Но бывает и иначе. Слава лучшего забойщика шахты, рекордиста, вскружила Калмыкову голову, сделала его человеком самодовольным, самоуспокоенным. Несчастный случай, превративший Калмыкова, в калеку, довершает его нравственное падение. Печальную роль сыграла и любовь Насти к Пухареву. Преодолеть все это мог бы человек волевого, просветленного разумом характера. Мирон оказался слабее обстоятельств, сломился, запил. Несчастье прочно обосновалось в семье Калмыковых. Мучается Анастасия, прикованная чувством сострадания и обязанностями жены к постылому мужу. Мучается Мирон, любя жену, грубо ревнуя к Пухареву и искренно, со всей силой своей самобытной щедрой натуры жалея ее. Особенно удались главы, рассказывающие о покушении ослепленного ревностью Мирона на жизнь жены, о поджоге им своего дома, внезапном просветлении и трагической смерти. Найдены емкие слова о полной, грозящей омертвением души растерянности Насти, ее постепенном возврате к жизни под воздействием труда, рабочей среды, любви к Пухареву.

Молостнов настойчиво пробует свои силы в жанре психологического романа «а современную тему. Это ценно и потому, что богатая произведениями на исторические и историко-революционные темы проза сибиряков не может похвалиться обилием романов и повестей о социалистической действительности.

Редакция «Сибирских огней» явно озабочена таким положением дел. Ею немало сделано для приближения журнала к жизни. И что особенно радует, многое из напечатанного в нынешнем году – талантливо, своеобразно»

Облик нашего современника раскрывается в талантливых стихах Станислава Куняева. В стихотворении «Матерям» он нашел новый поворот в освещении героического духа эпохи. Об этом, впрочем, лучше всего расскажет само стихотворение:

Вы когда-то были невестами,

вы старухами стали теперь.

К вам отцы приходили с повестками,

обнимали, скрипя портупеей.

 

Зарастали могилы травами,

а на травах – как слезы роса.

Но за травами, за утратами

безотцовщина дерзко росла.

 

Вдовье горе не стерто, а прожито –

материнская радость сильней.

Сыновья, на отцов похожие,

обнимают своих матерей.

 

Вот и снова перроны, вокзалы.

Песню рвет паровозный гудок.

Уходили солдаты на Запад,

сыновьям дан приказ – на Восток.

В психологическом аспекте взят сюжет стихотворения «Персональное дело» – о разных людях, по-разному работающих на строительстве у подножья Саян, об исправляющей нравственные недуги силе рабочего коллектива. Оно озарено светом социалистического гуманизма, верой в способность даже «рублевого», «наглого» парня измениться к лучшему.

Приметы времени присущи «Кандаурским мальчишкам» Г. Михасенко. Здесь рассказывается об одном из сибирских колхозов во время Отечественной войны. Люди, события даны в восприятии сынишки фронтовика – Миши Нефедова. И рассказывает он о том, что больше всего его поражает, – как у Марфы Грамофонихи загорелась баня и как ее тушили; о нехитрых ребячьих играх и о том, как они, кандаурские мальчишки, стали колхозными пастушками; о хороших и дурных людях, встретившихся на недолгом жизненном пути Миши.

Многое привлекает в этой воспроизводящей быт советских людей и свободной от бытовизма повести молодого писателя. О чем бы ни шла речь – о нелегком труде деревенских женщин, в военную страду взваливших на свои плечи все колхозное хозяйство, заботу о детях и тревогу за мужей-фронтовиков; о преступлении «ослабевшего душой» Тихона Мезенцева и настигшем его одиночестве; о жизни и смерти, радости и горе, любви и ненависти, -обо всем, из чего складываются обстоятельства и судьбы людей, Михасенко рассказывает реалистически.

У каждого произведения есть своя индивидуальность, свой нравственный облик. «Кандаурские мальчишки» – добрая, оптимистическая повесть. Она озарена поэзией трудовой жизни, ненавистью советских людей ко всему эгоистическому, злому. И когда устрашенный нелепой жестокостью Мезенцева Мишка спрашивает деда Митрофана: как человек, живущий в колхозе, рядом с колхозниками, мог угодить «в злыдни» и кто с этим человеком заодно? – дед ему уверенно отвечает: «Заодно он один».

Когда озорной Петька подбивает мальчишек на такую проделку, «чтобы увидели утром люди, да и заругались, повзрослевший в сиротстве Толя спрашивает их: «А вы ничего такого не делали, чтобы люди не заругались бы, а обрадовались?» И ребята впервые в жизни задумываются о различии радости добра и зла. Г. Михасенко присуща способность видеть, откликаться на светлые побуждения человека, находить их истоки в социалистической действительности.

Редко в «Сибирских огнях» печатаются рассказы особенно на современную тему. А то, что печатается, в большинстве своем написано вяло, мало интересно. Здесь сказываются просчеты редакции, не сумевшей создать авторский актив из сибиряков, успешно работающих в этом жанре. Тем самым затруднена возможность оперативного отклика журнала на новые явления жизни. А ведь это одна из его основных задач.

Стремясь ознакомить читателя с преобразованием края в нынешней семилетке, редакция «Сибирских огней» систематически, из номера в номер, печатает зарисовки с натуры, очерки, статьи под рубриками «Мы идем к коммунизму», «Дела и люди». Немало страниц уделено естественным богатствам Сибири и их роли в экономике страны. Очень интересны, например, статьи Н. Черского о якутских алмазах (N 1) и В. Кожевина «Кузбасс вступает в семилетку» (N 2). Они написаны людьми, непосредственно родом своих занятий связанными с тем, о чем пишут. Статьи такого типа обычно деловиты, свободны от верхоглядства и сообщают читателям много важных сведений. Из очерков, принадлежащих перу литераторов, пожалуй, наиболее удачны: «Семилетка колхоза «Советская Россия» В. Зимина (N 4) и «О сельском труде и быте» Л. Иванова (N 5). Чем же примечательны эти очерки? Прежде всего тем, что они не иллюстративны. Возникнув в результате вдумчивого соприкосновения с жизнью сибирской деревни, они знакомят читателя с ее трудовыми буднями, заботами.

Ведущая идея очерка В. Зимина сформулирована собеседником очеркиста, колхозным плотником Москвиным: «Человек, ежели он правильный да с понятием людской нужды, целиком жизнь перевернуть может». Далее следует рассказ о том, как его односельчане три года назад по району «с сумой ходили». А теперь «хозяйство в артели – загляденье». И «голова всему» – новый председатель Иван Афанасьевич Бусыгин. Зарисовки с натуры освещены последующими раздумьями автора о положительных и отрицательных явлениях в современной деревне, о роли передовой личности в коммунистическом строительстве.

Вопросы организации труда и быта доярок поднимает в «Заметках писателя» Л. Иванов. И здесь мысль автора органически входит в повествование, играет в нем активную действующую роль. Живые наблюдения в очерках В. Зимина и Л. Иванова удачно сочетаются с боевой публицистикой. Именно в таких проблемного характера очерках более всего ощущают потребность наши журналы.

Заслуживает одобрения и деятельность в «Сибирских огнях» К. Немиры. В прошлом году здесь был напечатан его интересный по сюжету и проблематике очерк об открытом в Новосибирске методе лечения ожога глаз (1958, N 5). Об этом достижении советской медицины, спасшем зрение многим людям, автор узнал случайно, во время туристской поездки в Чехословакию. И оказалось, что.

получив широкое признание о ряде стран народной демократии, метод этот мало известен на своей родине. Забыто и имя врача, впервые применившего новые средства лечения. К. Немира увлекательно рассказывает о предпринятых им розысках, описывает трудности, зачастую возникающие на пути врачей-новаторов. Интересен и принадлежащий его перу «Волшебник пластики» (N 2) – рассказ о хирурге-офтальмологе А. А. Колене, сделавшем на своем веку около 50000 труднейших операций. И здесь живая, образная популяризация успехов советской науки сочетается с зарисовками, литературными портретами людей, эту науку развивающих. К. Немира хорошо работает в наиболее «дефицитном» жанре журнального очерка – научно-популярном.

3

Естествен интерес «Сибирских огней» к, богатейшим источникам в родном краю историко-революционного материала. Он органически входит в местную тематику и имеет познавательное значение, выходящее далеко за ее пределы. Из прозы нынешнего года в этом аспекте хочется выделить «Забайкальцы» В. Балябина – роман об участии забайкальского казачества в народно-освободительном движении. Есть здесь и главы, рассказывающие о деятельности Ем. Ярославского в горно-зерентуйской тюрьме и героической борьбе политзаключенных против произвола тюремщиков (N 4 – 5).

Поводом к созданию рассказа «Вызывайте 5… 5…» (N 1), по словам его автора М. Зуева-Ордынца, явились события, происшедшие в период гражданской войны на одной из полярных радиостанций. Эта поистине захватывающая история о солдатах, приговоренных военно-полевым судом к расстрелу за попытку перейти к красным и оставленных в живых до того времени, когда их смогут заменить другими радистами. Четверо смелых людей сумели выполнить свой революционный долг и в этих особо тяжелых обстоятельствах. Они искажали и путали шифровки белых, связались с советской радиостанцией в Детском селе и систематически передавали ей военные сведения. А когда прибыла замена, они ухитрились арестовать ее.

Под рубрикой «Этих дней не смолкнет слава» напечатано несколько статей о героях гражданской войны и большевистского подполья в Сибири. Они большей частью написаны непосредственными участниками борьбы с белогвардейцами, являются интереснейшим материалом для изучения тех лет. В шестой книжке опубликованы исследования: Я. Ханинсона «Я. М. Свердлов – корреспондент газеты «Сибирская жизнь», статья Б. Кубалова «Н. Г. Чернышевский, М. Л. Михайлов и гарибальдийцы на Кадаинской каторге», проникнутая мотивами интернационализма в освещении народно-освободительной борьбы. Эти мотивы отчетливо звучат в ряде статей³ и художественных произведений, напечатанных в «Сибирских огнях».

Е. Куклина в предисловии к напечатанным в журнале стихам венгерского коммуниста Карой Лигети рассказывает об его героической деятельности в рядах интернациональных отрядов Красной гвардии. Тема революционного интернационализма роднит цикл стихов «По следам революции» Леонида Чикина со стихами венгерского поэта.

В первой книжке журнала опубликована очень интересная статья Мао Дуня «Китайская литература в борьбе за национальную независимость и дело прогресса человечества». Во второй книжке журнала – подборка стихов современных китайских поэтов в переводах А. Смердова, рассказы Вернера Зальхова и Казимира Завадского о великих изменениях в жизни, психологии крестьянства Германской Демократической Республики и Польши. Здесь напечатана также статья Хан Сер Я «Чаяния корейского народа и его литература»; в третьей – статья И. Лихачева «У норвежских комсомольцев» и любопытная заметка Агея Гатова о дальнейшей судьбе Ван Гула и Ли Сян-сяна -активных участников народно-освободительной войны в Китае, воспетых поэтом Ли Дзи; в шестой – несколько рассказов писателей стран Азии и Африки. Здесь же напечатан рассказ «Поцелуй» чешского прозаика Л. Ашкинази, в основу которого легла переписка между вдовой убитого в Тополянах советского коменданта этого городка капитана Богучарова и Верой Рашковой, работавшей тогда переводчицей в комендатуре.

Обзор наш близится к концу. И, признаюсь, более всего я испытываю затруднение в характеристике критического раздела журнала. И вовсе не потому, что здесь нельзя обнаружить что-либо интересное, заслуживающее внимания. Такой вывод был бы явно несправедлив. Редакция стремится ознакомить читателя с литературным процессом, оценить его в свете современных задач. На страницах «Сибирских огней» печатаются статьи на актуальные темы. В февральской книжке, например, под названием «В гуще жизни» был помещен обзор современной прозы Л. Баландина, в июньской – статья А. Никулькова «О правде большой и маленькой», рассматривающая поэзию сибиряков. Мне представляется доказательной полемика Н. Яновского с негативной критикой творчества Н. Дементьева (N 1); здесь дан вдумчивый анализ произведений молодого писателя, его успехов и просчетов. По статье Н. Яновского можно составить себе представление и о творческой индивидуальности критика, его вкусах и принципах оценки. Этим, кстати сказать, она выделяется из ряда безличных суждений о литературе, часто находящих себе место в том же журнале. Но об этой беде «Сибирских огней» мы скажем позднее. Сначала отметим несомненные удачи.

Очень хорошую статью «Убедительность словесного искусства» написала Лидия Чуковская (N 6). Это глубокие раздумья об особенностях живописи словом, художественного видения мира. На большом конкретном материале дана критика изобразительных средств в ряде произведений иллюстративного характера, присущих им словесных схем и штампов. Л. Чуковской же принадлежит рецензия «Об одной забытой книге», увлекательно рассказывающая об юкагире Тэки Одулоке и его повести «Жизнь Имтеургина – старшего» (N 1). О стихах сибиряка М. Демина хорошо написал И. Гринберг (N 5), тувинца Сарыг-оола-Д. Романенко (N 3).

Такой опыт сотрудничества московских критиков в краевом журнале, несомненно, положителен, способствует нормальному кровообращению в литературном организме. Содержательными мне представляются и рецензии ряда местных авторов: И. Фонякова – о стихах А. Кухно (N 1); Ю. Мосткова – о новой повести Ю. Рытхэу; А. Горского – о «Томском альманахе»; Ф. Васильевой – о романе Е. Катерли «Жизнь Грани Соколовой».

«Сибирские огни» стремятся оперативно откликнуться на новые явления литературной жизни края, всего развития советской литературы в целом. Появляются на его страницах и имеющие интерес для всесоюзного читателя статьи по истории литературы, публикации, воспоминания.

Яркую статью к двухсотлетию со дня рождения Роберта Бернса написал А. Коптелов (N 1). Важные сведения о знакомстве зарубежного читателя с творчеством Гоголя сообщает в своей статье Э. Зиннер (N 4). Очень интересна публикация ряда материалов к 70-летию со дня рождения Л. Сейфуллиной (N 4), писем В. Шишкова (N 2).

Все это, несомненно, входит в актив «Сибирских огней». Но нужно предъявить к редакции ряд претензий. И не только потому, что она одновременно печатала ряд скучных, написанных по стандарту статей и рецензий.

Взять, к примеру, статью Н. Бабушкина о Гоголе, изобилующую пустыми, лишенными конкретного смысла фразами и наукообразными определениями (N 4). Раздумье, историко-литературная концепция автора здесь подменены словами, стертыми от частого употребления, равно приложимыми к другим писателям и другим произведениям. Сказано, например, что «Тараса Бульбу» можно «назвать выдающимся образцом синтеза реализма и романтизма», а в «Мертвых душах» этот синтез «закономерно порождает неразрывное единство эпического и лирического, что в свою очередь ведет к использованию и разнообразных языковых стилей…» (N 4, стр. 155). Уже стало трюизмом, что формулировки такого рода воздвигают стену между читателем и поэзией искусства. К тому же они неверны по существу. Единство эпического и лирического, как известно, существует и в реалистическом, без примеси романтических элементов, искусстве. Оно характерно для русского критического реализма. Присуще оно и многоплановым романам А. Толстого и М. Шолохова, поэзии А. Твардовского, кинотрилогии «Юность Максима». Эстетика реализма создает свое единство лирического и эпического, не прибегая при этом к помощи романтизма. Эта формулировка не обогащает и наших представлений о Гоголе и присущем его творчеству лирическом пафосе. Статья Н. Бабушкина принадлежит к тому роду юбилейной литературы, которой редакциям журналов не следует покровительствовать.

Огорчает и частое появление на страницах «Сибирских огней» отзывов, лишенных примет индивидуальности и вкуса критика. Это пагубно сказывается и на статьях, входящих в актив журнала. В уже упомянутой статье А. Никулькова «О правде большой и маленькой» верны исходные позиции его критических оценок и суждений. Сопоставляя Стихи земляков с новыми явлениями жизни, он ищет в них приметы времени, правду о завоеваниях социализма. Включая в сферу эстетического анализа жизненную достоверность искусства характер его участия в коммунистическом строительстве, критик, несомненно, находится на верном пути. Но ему не удалось осветить этот путь творческой мыслью. Характеристика успехов нашего народа подменена беглым, крайне поверхностным перечислением того, что и до статьи А. Никулькова было широко известно. Обойден вопрос о формах эстетического освоения действительности. Вместо того чтобы показать присущую творческому процессу цепную реакцию, механически сцепляет явления литературы с явлениями жизни – сначала социологическая преамбула, затем суждение о стихах. В статье можно встретить такие бьющие мимо цели строки: «Стихотворения Н. Перевалова «За пятитысячной верстой» и К. Лисовского «На Кругобайкальской дороге» посвящены старому участку железной дороги вдоль Байкала, на котором сейчас прекращено движение, потому что проложен новый путь. Перевалов говорит об этом с элегическим оттенком, но и с уверенностью, что «законы жизни святы», когда они оставляют старое, уходя вперед…»»Стихи, – глубокомысленно замечает критик, – дополняют друг друга, несколько граней открывают в изображаемом явлении» (N 6, стр. 173). Мне, признаться, непонятно, как могут «законы жизни» уходить вперед. Но если, оставив в стороне погрешности стиля, попытаться по этому суждению А. Никулькова составить понятие о гражданском звучании стихов и их поэтической сущности, вряд ли это удастся.

Трудно по статье представить себе и особенности дарования другого сибирского поэта – В. Киселева. Рассматривая его книгу «Хороший обычай», критик находит в ней «предметное знание описываемой действительности». У писателя, как известно, – это прежде всего знание художественное, поэтическое. Но по словам критика оказывается, что В. Киселеву явно недостает второго компонента мастерства – умения воплотить в поэзию познанный жизненный материал. Даже когда у него есть своеобразная мысль, он преподносит ее «художественно необработанной». И язык у него «какой-то среднестатистический». Выходит, что Киселев не поэт. Но тогда о каком «предметном знании жизни как «компоненте мастерства» может идти речь?

В статье А. Никулькова не ощущается личность автора. Верные социальные и эстетические идеи не нашли индивидуального преломления в его мыслях, логике критического анализа. Статья состоит преимущественно из каких-то, пользуясь терминологией автора, среднестатистических понятий и оценок.

Этот недостаток присущ и некоторым другим критическим выступлениям журнала. Порой в «Сибирских огнях» печатаются рецензии, написанные раздраженно. Таковы, например, суждения А. Китайника о рассказах С. Снегова, чье творчество, думается, заслуживает более объективной и доброжелательной оценки (N 4). Встречаются здесь и проходные рецензии о несущественных явлениях литературы. Иной раз непонятно, что побудило редакцию к оценке того или иного произведения, каковы ее вкусы, эстетические критерии, пристрастия, антипатии. Но еще большая беда в том, что в критических выступлениях журнала далеко не всегда чувствуется направленность, целеустремленность. Характерные черты, довольно четко проступающие в разделах прозы и поэзии, явно расплываются, исчезают при переходе к разделу критики.

«Сибирские огни» завоевали право на внимание всесоюзного читателя. Тем важнее, чтобы уровень журнала определялся всеми его отделами, в том числе и литературной критикой.

1. М. Горький, О литературе, «Советский писатель», М. 1953, стр. 417.[↩]
2. Это обстоятельство явно озадачило автора реплики «Все хорошо, прекрасная маркиза» («Литературная газета», 20 августа 1959 года?. Стрелы сарказма обрушились на П. Воронина, пытавшегося в «Советской Сибири» проанализировать достоинства и недостатки «Междуречья». Очень смешно, мол, что одни главы рецензент хвалит, другие ругает. И как он может при этом сохранять благожелательное отношение к творчеству Молостнова, утверждать, что тот «а трудном, но верном пути»! Но забавным может уж скорее представиться то обстоятельство, что безыменный автор, как и сама «Литературная газета», уклоняется от изложения своего взгляда на «Междуречье».[↩]
3. См. «Сибирские огни» за 1959 год, статьи Я. Замураева «Простые герои» (N 2); Н. Краснопольского «В рядах 5-й Красной Армии» (N 3, Н. Геласимовой «Война с интервентами и белогвардейцами на Уссурийском фронте» (N 4); Е. Федорова «По зову партии» (N 5).[↩]