Широкие категории и мелкие детали

О. Ильин, Героическая сатира Маяковского, Саратовское книжное изд-во, 1962, 120 стр.

О книге О. Ильина писать трудно. Все время хочется цитировать. Ну как удержаться, чтобы не обнародовать следующее, например, откровение:

«Человеку нового мира дозволено все. Он действительно стоит «по ту сторону добра и зла». Но «добра и зла» буржуазного. Он стоит вне обычных нравственных норм, но «обычных» в обывательском смысле. В фантастической повести И. Ефремова «Сердце змеи» есть замечательная сцена, когда наиболее совершенные физически люди Земли грядущего коммунистического тысячелетия, демонстрируя красоту своих тел, обнаженными предстают перед разумными существами других миров. Но такими выступают самые совершенные люди и перед взором разумных существ. Можно ли мерять эту высокую сцену фактами сегодняшних оголений кафешантанных «герлс» перед стадом буржуазных скотов?»

Однако рассматривать эту книгу только как обильный материал для «Копилки курьезов» – значит явно ее недооценивать. Перед нами труд цельный, последовательный, со своей стройной и от начала и до конца выдержанной концепцией. Со своей продуманной и четко реализованной методологией, которая вправе привлечь внимание.

Впрочем, она проста: все предшественники, все, кто писал в свое время или пишет теперь о сатире Маяковского, объявлены злонамеренными путаниками или, в лучшем случае, добросовестно заблуждающимися. Никто ничего до О. Ильина толком в сатире и в Маяковском не понял. Все делается заново, все открывается впервые…

Оказывается, например, что советские работы 50-х годов «свободны от сколько-нибудь цельной концепции, могущей объединить формальные и содержательные компоненты сатиры, а сатиру поставить в связь с остальным творчеством поэта». Больше того, в нашей науке о Маяковском «кочуют подчас уже отжившие представления, по инерции применяются устаревшие методы исследования». До сих пор поэтому «не появилось ни одной работы, в которой на более или менее широком материале… рассматривалась бы главная линия сатирического творчества поэта, существо его художественного метода и системы». И уж совсем страшно: «В критических суждениях о сатире Маяковского нередко сказываются две порочные тенденции»: «условно говоря, догматическая» и «другая, непосредственно связанная с ревизионистскими и буржуазными концепциями». Какой вопрос творчества Маяковского ни возьми – нигде порядка нет, все искажено и запутано…

Пожалуйста, поймите нас правильно. Мы отнюдь не идеализируем современное состояние «маяковедения». В нем далеко не все вопросы решены, не со всеми, даже общепринятыми решениями можно согласиться. «Критика критики» здесь, как и во всех других областях литературной науки, необходима. Но именно критика – спокойная, конкретная, доказательная. Критика, а не огульное и поголовное отрицание.

Удары, как правило, наносятся О. Ильиным без адреса. Что ж, это бой безопасный: безымянная «тенденция» за себя не заступится, анонимный «устаревший метод» отпора не даст. Обижены все – и в то же время никто.

Правда, в некоторых случаях обличения О. Ильина нацелены весьма точно – тогда, когда он убежден, что «лев мертв» и потому не страшен. Тут уж рука О. Ильина так размашиста, что он буквально «одним махом семерых побивахом». Именно семеро повержены в одном абзаце: Е. Замятин, Б. Пильняк, М. Булгаков, М. Зощенко, Р. Якобсон, Э. Мучник, А. Барсак. Да еще в придачу вся «шаткая конструкция формалистической школы» 20-х годов.

Опровергнув устаревшие методы, отряхнувши прах порочных тенденций, О. Ильин предлагает свою, новую, единственно верную концепцию сатирического творчества Маяковского. Он в полной мере осознает всю ответственность и сложность выпавшей на его долю миссии. Еще бы, ведь «сторона проблемы», которую берется решать исследователь, «наименее изучена и сам подход к ней в маяковедении еще не определился с достаточной четкостью». Так что, предупреждает он, не взыщите, если «во многих случаях речь будет идти скорее о наметке путей, аспектов исследования, нежели о подробной разработке каждого вопроса». Поскольку Маяковский – «поэт широчайшего диапазона», исследователю волей-неволей приходится обязать себя мыслить «предельно широкими философско-эстетическими категориями». С другой стороны, предупреждает О. Ильин, «для исследования нашей проблемы нужен и учет самых мелких деталей».

Познакомимся вначале с выдвинутыми О. Ильиным широкими категориями, а потом перейдем к тому, что он считает «мелкими деталями».

Самая широкая, самая общая и, на поверку, единственная провозглашенная О. Ильиным категория с исчерпывающей полнотой сформулирована уже на обложке его книги: «Героическая сатира Маяковского». «Сатиру поэта по праву можно и нужно назвать героической» – с этого О. Ильин начинает; «его сатира не могла быть иной, нежели героической» – этим он заканчивает.

Что же значит это магическое слово – героическая – в устах нашего автора? Слово претендует на новизну, но по существу ничего нового не сказано. «Героическая сатира» – это всего-навсего сатира, которая отправляется от положительного идеала и утверждает его, это – «действенная сатира», сатира, требующая «героических дел», способствующая «утверждению массового героизма», побуждающая читателей к активному действию.

Все это справедливо, но все это давным-давно стало общим местом в литературе о прогрессивной сатире вообще, о сатире Маяковского в частности. Недаром и сам О. Ильин «классическим примером», образцом «сатиры героического плана» называет «Ревизора» и «Историю одного города». Если принять его терминологию, то «героическим» можно назвать любое произведение передовой сатиры, да и не только сатиры… Границы сатиры О. Ильин склонен раздвигать до бесконечности. Не только «массовый монолог» из второй главы «Хорошо!», но трагическая «Парижанка» отнесены к сатире…

Но мы уже, кажется, завели разговор о «мелких деталях»… Вот еще некоторые из них. О. Ильин пространно, на многих страницах рассуждает о том, как Маяковский в заграничных своих стихах делился «с угнетенными не только теоретическими знаниями о революции, но и практическим советом, как ее делать», как он «показывал людям из народа их собственные недостатки, пороки, слабости и заставлял осмеивать их то горько, то радостно», как он критиковал и воспитывал их. Все вроде складно – упущена одна деталь: стихи эти адресовались поэтом отнюдь не зарубежной аудитории. «Атлантический океан», «Мексика», «Христофор Колумб», «Бруклинский мост», по О. Ильину, – «исторические поэмы 1925 года». В стихотворении «Лев Толстой и Ваня Дылдин» О. Ильин нашел разоблачение чуждой идеологии толстовства. Автор полагает, будто «известная абстрактность» картин общества будущего в ранних произведениях Маяковского «сменяется, после Октября нарастающей исторической конкретностью изображения будущего «товарищей людей» – в то время как именно во второй половине 20-х годов поэт как раз отказывается от попыток конкретного, детализированного изображения «коммунистического далека».

О. Ильин, приступая к исследованию, тщательно продумывал и метод, и даже стиль своего будущего труда. Понимая, что «к Маяковскому нельзя подходить с иной меркой, кроме мерки всемирно-исторической», он решил, что «о нем нельзя писать в приглушенно-камерном тоне». Ведь без «громких слов» просто невозможно воспроизвести «меру самого предмета».

Теперь, когда труд О. Ильина завершен, можно с полной определенностью констатировать, что приглушенно-камерного тона автору, безусловно, избежать удалось. И громких слов произнесено им в полном соответствии с намеченной программой достаточно много. Книга получилась… Но предоставим в последний раз слово ее автору: «Невозможно провести черту, где бы кончалось печальное и начиналось смешное».

г. Душанбе