Серьезные ошибки в очерке о Новикове-Прибое
Л. Васильев, Алексей Силыч Новиков-Прибой. Очерк творчества, Мордовское книжное издательство, Саранск, 1960, 167 стр.
Последняя работа о Новикове-Прибое – критико-биографический очерк В. Щербины – вышла десять лет тому назад. С тех пор были опубликованы неизвестные ранее материалы, главным образом биографического порядка: «Повесть о писателе и друге» А. Перегудова, сообщения в журналах «Вопросы литературы» и «Новый мир», в «Литературной газете» и в газете «Литература и жизнь», из которых мы узнали много нового о революционной деятельности Новикова-Прибоя, о его литературных и дружеских связях… В журнале «Россия и Япония», выходившем для русских военнопленных в Кобе в 1905 – начале 1906 года, обнаружена статья матроса Затертого (первый псевдоним писателя) «Наши обскуранты». Все это позволяет полнее осветить жизненный и творческий путь писателя.
Книга Л. Васильева, выпущенная Мордовским книжным издательством, могла бы внести в изучение наследия Новикова-Прибоя новые важные данные: исследователь, земляк писателя, имел возможность воспользоваться архивом Новикова-Прибоя, любезно предоставленным ему Марией Людвиговной Новиковой-Прибой. Во введении к своей книге Л. Васильев обещал наибольшее внимание уделить «вопросам, которые не освещены, слабо или неверно освещены нашей критикой». К сожалению, Л. Васильев выполнил свое обещание далеко не в полной мере и при этом сделал ряд серьезных ошибок.
В первой главе, анализирующей предреволюционное творчество Новикова-Прибоя, Л. Васильев действительно привлек некоторые новые материалы. Он упомянул о первом литературном опыте писателя – повести «Живой мертвец», на рукописи которой рукой подростка поставлена дата – 2 октября 1889 года. Подробно остановился на произведении, которое называет «Исповедь матроса Терпигорева» (рукопись не имеет заглавия). Однако для характеристики поистине неутомимой тяги матроса Новикова к писательской деятельности интересны и повесть «Материнская любовь» (1906), и «Рассказ сторожа» (1906), и другие черновики незавершенных ранних произведений. Необходимо было также остановиться на публицистических выступлениях начинающего писателя, особенно на статье «Печальная годовщина», опубликованной в газете «Речь» к пятой годовщине Цусимского сражения. При всей справедливости сказанного исследователем о дореволюционных фрагментах будущей эпопеи и о ранних морских рассказах, не подчеркнута характерная их черта, которую М. Горький, высоко оценивая рассказ «Лишний», определил словами: «Берет за душу суровой правдой». Исследователь прошел мимо личного знакомства и большой переписки Алексея Силыча в эти годы с Николаем Александровичем Рубакиным, а в ней он нашел бы много интересного.
Во второй главе, освещающей послеоктябрьское творчество Новикова-Прибоя (до «Цусимы»), Л. Васильев дал разбор наиболее значительных произведений писателя этих лет, его оценки в основном совпали с оценками В. Щербины и других критиков, но самый разбор сильно пострадал в своей убедительности от смещения хронологии. Например, повесть «Море зовет» (1919) разбирается после «Подводников» (1923) и становится в один ряд с романом «Соленая купель» (1928). Весьма спорно утверждение Л. Васильева, что «в художественном отношении «Соленая купель» – лучшее из произведений писателя до «Цусимы» (стр. 67).
Во второй главе исследователь, справедливо упрекнувший критиков, что они «не высказали четкого отношения к таким рассказам, как «Две души» и «Под южным небом», решил восполнить этот пробел. Но сделал он это крайне неудачно. Он забыл, что «Две души» писались в 1919 году в Барнауле, где свирепствовали колчаковские власти и где силой обстоятельств был вынужден жить автор рассказа. Напряженная обстановка острой классовой борьбы в стране наложила свой отпечаток на творческий замысел «Двух душ». Писатель, изобразив самосуд толпы над военнопленным Куликовым, действительно устами японца-перевозчика сказал, что «у русского человека… две души: черствая, жестокая и добрая, человеческая» (стр. 52). Но там, где Л. Васильев поставил точку, ее нет у писателя. В рассказе «Две души» Новиков-Прибой показал тогдашнее крестьянство (события происходят в лагере военнопленных в 1906 году) восприимчивым к добру и злу, легко поддававшимся обману крикунов. Но когда тяжело избитый Куликов скончался, его хоронили всем лагерем и в помощь его семье собрали значительную сумму денег. Писатель противопоставил торжеству злобного стадного инстинкта победу справедливости, во весь голос сказал, что доброе, человеческое начало побеждает.
Так же упрощенно толкует Л. Васильев и рассказ «Под южным небом». В его интерпретации получилось, что бежавший в итальянском порту с русского военного корабля матрос Петрован Силкин – преступник, дезертир, а писатель, не давший достойного осуждения такому антипатриотическому поступку, допустил «досадный срыв». Если бы герой был матросом советского военного судна, написанное Васильевым было бы вполне справедливо. Но в том-то и дело, что Силкин служил во флоте в дореволюционные тяжкие годы бесправия, что он покинул корабль, на котором свирепствовал старший офицер.
Обещание исправить «неверное освещение критикой» некоторых произведений Новикова-Прибоя Л. Васильев выполнил в третьей главе очерка, посвященной «Цусиме», но здесь-то и сделаны им самые серьезные ошибки. Исследователь не оспаривает общей оценки этого произведения, он справедливо написал о его многих достоинствах. Но то, что сказано в его очерке о неверной установке Новикова-Прибоя «на прямолинейно отрицательную оценку Рожественского» (стр. 132) и о «прямой измене» Небогатова (стр. 146), вызывает только недоумение. Об адмирале Рожественском Л. Васильев написал: «Герой русско-турецкой войны, он был известен во флоте как человек с тяжелым, но сильным характером, грубый, но знающий свое дело командир, суровый, но справедливый исполнитель закона… Рожественский пользовался большой популярностью в морских кругах» (стр. 133). Да, но в каких кругах – об этом забыл упомянуть Л. Васильев: у «шефа» флота великого князя, у адмирала Бирилева, у командира миноносца «Бедовый» Баранова, у Вл. Семенова, автора книг о Цусимском сражении, то есть в самых реакционных монархических кругах. А вот В. Костенко, автор книги «На «Орле» в Цусиме», командир броненосца «Бородино» Серебренников, командир «Орла» Юнг, командир «Ушакова» Миклухо-Маклай и другие представители передового офицерства чурались Рожественского как «бешеного адмирала». Л. Васильев назвал адмирала «героем русско-турецкой войны», а в воспоминаниях С. Ю. Витте сказано другое: «Адмирал Рожественский был известен… потому, что он был на пароходе «Весте», который под начальством капитана Баранова дал как говорят, мнимое сражение (курсив мой. – В. К.) в Черном море турецкому военному судну во время нашей последней войны» 1. Васильев назвал адмирала «знающим свое дело командиром», а на самом деле в уже наступивший век бронебойных судов он оставался сторонником марсофлотских традиций и «надраенной команды». Назвать же Рожественского «строгим исполнителем законов» можно только очертя голову. Военные уставы царской России уже запретили физические наказания солдат и матросов, между тем «законник» Рожественский кулаками пользовался совершенно неограниченно, о его «железной руке» был вынужден сказать даже его присяжный летописец Вл. Семенов.
Обоснование упрека Л. Васильева – «…образ (адмирала. – В. К), Созданный в романе, несколько расходится с исторически-конкретной личностью командующего 2-ой Тихоокеанской эскадрой» (стр. 132) – заключается, как можно понять, в совершенно ложном опасении, будто бы в «Цусиме» Рожественский выглядит чуть ли не единственным виновником поражения русского флота. Сила эпопеи Новикова-Прибоя, между прочим, в том, что Рожественский зарисован в качестве «размноженного типа адмирала». В первых главах первой книги автор писал: «Среди наших офицеров были и передовые в своих взглядах на жизнь. Они сами возмущались такими типами, как Рожественский и Курош, но они бессильны были остановить их произвол. Значит, весь ужас заключался не только в отдельных плохих начальниках, потерявших человеческий образ, а в той системе бесправия, которая царила во флоте» 2.
Если в отношении к Рожественскому Л. Васильев выступил как адвокат, взявший под защиту позорные поступки адмирала, в том числе и сдачу в плен японцам, то совсем по-другому он расценил поведение адмирала Небогатова. Он забыл все лучшее, что, безусловно, выделяло этого демократически настроенного командира, – такую характеристику ему дал не только Новиков-Прибой, но и В. П. Костенко, Вс. Вишневский, – и предъявил Новикову-Прибою обвинение в том, что он показал Небогатова чуть ли не противником самодержавного строя. Прямым врагом царизма Небогатое не был, но цусимское поражение научило его многому. Так мотивировать сдачу в плен кораблей, как Небогатов сделал в своей объяснительной записке, Рожественский и всякий другой адмирал, привыкший считать матросов пешками, бесспорно бы, не смог: «С точки зрения моих судей, приговоривших меня к позорному наказанию, я должен был взорвать суда в открытом море и обратить две тысячи матросов в окровавленные клочья. Я должен был открыть кингстоны и утопить две тысячи человек в течение нескольких минут. Во имя чего? Во имя» чести Андреевского флага… Но этот флаг является символом той России, которая, в проникновенном сознании обязанностей великой страны, бережет достоинство и жизнь своих сыновей, а не посылает людей на смерть на старых кораблях для того, чтобы скрыть и утопить в море свое нравственное банкротство и хищение, свое бездарное служение, ошибки, умственную слепоту и мрак неведения элементарнейших начал морского дела. Для представителей такой России я не имел права топить людей» 3.
Столь же безответственно обращается Л. Васильев и с некоторыми другими фактами. На стр. 11 он написал: «В начале 1903 года в газете «Кронштадтский вестник» была опубликована первая статья Новикова. Автор призывал своих товарищей посещать воскресные школы». Номер газеты не проставлен, и это не по забывчивости: все дело в том, что никакой статьи матроса Новикова газета в 1903 году не помещала, В публикации «Первая статья автора «Цусимы» 4 мной было высказано предположение, что Алексей Силыч назвал статьей заметку «Начало занятий в воскресной школе», помещенную в газете «Кронштадтский вестник» без подписи в N 116 (5017) от 3 октября 1901 года. За Л. Васильевым оставалось право не согласиться с моим предположением, но ссылаться на факт публикации несуществующей статьи матроса Новикова не стоило.
На стр. 53 Л. Васильев отнес создание рассказа «Певцы» ко времени написания «Подводников» (1923), на стр. 44, противореча самому себе, он назвал другую дату – 1919 год. На самом деле обе даты неверны. «Певцы» – сокращенный вариант рассказа «Живая история», опубликованного в журнале «Живое слово», N 11 – 12 за 1914 год.
Нет историзма и в оценке, которую дает Л. Васильев литературной группе «Кузница», куда вошел Новиков-Прибой через несколько месяцев после ее организации. Обвинение «теоретиков «Кузницы» в попытках изолировать литературу от политики Коммунистической партии и Советского государства» (стр. 45) показывает, что исследователь по-прежнему не видит никаких различий между «Кузницей» и Пролеткультом, что он совершенно не понял значения «разрыва» 5 между ними, закрепленного выходом в феврале 1920 года из московского Пролеткульта группы поэтов. Напомню, что в деятельности Пролеткульта В. И. Ленина больше всего тревожила тенденция к «автономности», к «независимости» от органов партии и советской власти. С первых же дней своей истории «Кузница» решила этот вопрос в полном согласии с установкой партии, организовав свою работу под крышей ЛИТО Наркомпроса.
Ошибочность оценки роли и значения «Кузницы» в истории советской литературы, забвение того, что «кузнецам» – Серафимовичу, Неверову, Гладкову, Ляшко, Бахметьеву – принадлежали многие значительные произведения советской прозы 20-х годов, помешали Л. Васильеву понять и объяснить связи Новикова-Прибоя с этой организацией.
В заключение следует пожалеть, что Л. Васильев в своём очерке слабо использовал местный материал. По существу, кроме раскрытия прототипов героев охотничьих рассказов Новикова-Прибоя, ничего нового в этой области им не сказано.
- С. Ю. Витте, Воспоминания, т. 2, Соцэкгиз, М. 1960, стр. 384.[↩]
- А. С. Новиков-Прибой. Собр. соч., т. 3, Гослитиздат, М. 1950, стр. 71.[↩]
- Газета «Новое время», N 10745, 11(24) февраля 1906 года.[↩]
- «Вопросы литературы«, 1857, N 4.[↩]
- Термин «разрыв» употреблен одним и» организаторов и активных деятелей «Кузницы» – В. Казиным («Стихотворения и поэмы», Библиотека «Советская поэзия», Гослитиздат, М. 1957, стр. 7).[↩]