№2, 1972/Обзоры и рецензии

Семь муз

И. М. Семенко, Поэты пушкинской поры, «Художественная литература», 1970, 295 стр.

Книга И. Семенко посвящена памяти Г. А. Гуковского, ученого, сделавшего очень много не только для истории русской литературы XVIII и XIX веков, но и для решения важнейших методологических проблем современного литературоведения. Каждый, кто занимается сегодня исследованием поэзии, стремится опереться в собственных поисках на опыт Г. Гуковского. Но далеко но о каждом можно сказать, что в его работах видны черты школы Гуковского, что учеба у Гуковского не прошла для пего бесследно.

Книга И. Семенко, думается, принадлежит к тем, которые имеют право на такую оценку. Ее автору свойственно умение тонко анализировать поэтическое слово, уловить своеобразие творческого почерка писателя, открывать новое в том, что казалось изученным и хорошо известным, способность чувствовать обаяние стиха и побудить читателя проникнуться этим чувством. Это, конечно, не значит, что в рецензируемой работе нет ничего спорного и даже неудачного, неверного. Но спорить с автором приходится все же по более или менее частным поводам. Главное же – подход к материалу, метод его анализа – возражений не вызывает.

Книга «Поэты пушкинской поры» включает очерки о семи поэтах: Батюшкове, Жуковском, Денисе Давыдове, Вяземском, Кюхельбекере, Языкове и Баратынском. Легко понять трудности, с которыми сталкивается историк «золотого века» русской поэзии, ограничивающийся столь небольшим кругом имен. Вспомним, что В. Орлов, готовя антологию «Поэты пушкинской поры» (М. – Л. 1949), включил в нее шестнадцать авторов, а Ю. Верховский, составив аналогичное издание, где их было свыше пятидесяти, счел необходимым подчеркнуть, что «самый подбор поэтов, конечно, нельзя назвать полным» 1.

Разумеется, И. Семенко была вправе остановиться на тех поэтах, исследование которых ей представлялось наиболее интересным и актуальным для современного литературного развития, о которых она чувствовала себя в силах сказать читателю что-то особенно нужное и новое. Но такой принцип отбора превратил бы ее книгу в сборник статей или очерков. Автору же хотелось видеть в ней нечто вроде монографии о поэзии пушкинской эпохи. Поэтому И. Семенко составные части своей книги называет не статьями, а главами. Поэтому она стремится доказать, что именно рассматриваемые ею поэты имеют большее право представлять поэзию пушкинской поры, чем остальные. Однако не все приводимые ею аргументы в равной мере убедительны. Если не считать Вяземского, Языкова и Баратынского, любой из отобранных поэтов может быть с не меньшим основанием заменен другим. Да и как доказать, что из всех поэтов-декабристов в книге «Поэты пушкинской поры» должен фигурировать лишь один, и этот один – Кюхельбекер? Если можно согласиться, что Полежаев или Кольцов «принадлежат уже по проблематике и пафосу своей поэзии к эпохе иной, послепушкинской», то не меньше оснований отнести Жуковского и Батюшкова к предпушкинской эпохе: Батюшков погиб для литературы в 1821 году, а уже годом раньше Пушкин иронически писал о «в бозе почивающем» Жуковском.

Трудно принять и те аргументы, на основании которых «получил отвод» Дельвиг. Из всех значительных поэтов пушкинской поры Дельвиг, быть может, больше других оказался заслонен в глазах историков литературы грандиозной фигурой своего великого современника. Тем не менее и к нему применимы пушкинские слова о художнике, который «никогда не тащился по пятам увлекающего свой век Гения, подбирая им оброненые колосья». Поэтические эксперименты Дельвига намного значительнее, чем это принято считать. Хотя о ней написано немало, в том числе и ценные работы В. Томашевского, думается, что последнее слово о его месте в истории русской лирики еще не сказано.

Из всего этого, разумеется, не следует, что И. Семенко была обязана отдать предпочтение другим поэтам. Но чем более спорен сделанный ею выбор, тем книга эта ближе к сборнику статей и дальше от монографии о поэзии пушкинской поры.

Однако, как бы ни определять жанр книги в целом, следует признать, что для обрисовки каждого из отобранных в ней поэтов найден метод чрезвычайно удачный, наиболее соответствующий задаче, которую ставил перед собой автор. Читатель не найдет здесь описания жизненного и творческого пути поэта, но найдет его творческий портрет, запечатлевший самые существенные и своеобразные стороны его облика.

«Я – поэт, – говорил Маяковский. – Этим и интересен». Каждая глава книги И. Семенко отвечает читателю на вопрос: что за поэт перед нами и чем он интересен. Биографические и эпистолярные материалы, оценки современников и потомков привлекаются автором постольку, поскольку это необходимо для воссоздания поэтического облика каждой из семи муз, и решение этой задачи, на мой взгляд, равно удалось И. Семенко во всех главах ее работы. Найдены точные слова для характеристики соотношения романтизма и классицизма в поэтике Батюшкова, свежо и интересно проанализированы творческие эксперименты Кюхельбекера, постановка неизученного вопроса о восприятии Баратынским традиций Державина позволила по-новому прочесть такие неоднократно разбиравшиеся в прошлом стихи, как «Недоносок» и «Осень», – впрочем, подобных удач в книге настолько много, что перечислить их не представляется возможным.

Но дело не только в отдельных верных мыслях и наблюдениях. Есть причины, делающие книгу в целом нужной и актуальной. Известно, что большинство поэтов, о которых рассказывает И. Семенко, долгое время объединялись традицией в так называемую «пушкинскую плеяду». Этот термин вызвал не лишенную оснований критику, потому что создавал о ряде значительных и своеобразных художников слова неверное представление как о безликих и бескрылых спутниках Пушкина, нивелировал их и преуменьшал вклад, внесенный каждым из них в общее дело обновления и подъема русской литературы2. Термин «пушкинская плеяда» действительно вышел или почти вышел из употребления. Но односторонние представления о поэзии первой трети XIX века, следствием которых он был, не исчезли. Продолжали и продолжают выходить статьи и даже книги, авторы которых убеждены, что единственный способ прославить Пушкина и создать выгодный фон для изучения его творчества – это принизить всех его современников, особенно Жуковского, Батюшкова, Баратынского и поэтов-декабристов. Было бы нетрудно составить целую хрестоматию оценок, которые давались этим поэтам: от, мягко говоря, неаргументированных до полуанекдотических. Именно потому, что несправедливые воззрения на поэтических спутников Пушкина все еще достаточно распространены, нужна книга И. Семенко, восстанавливающая историческую перспективу, позволяющая читателю более правильно представить себе «золотой век» русской поэзии.

Если своеобразие музы каждого из анализируемых поэтов автору удалось показать во всех главах книги, то эволюция их творчества уловлена и прослежена не везде. Это нанесло заметный ущерб главе о Вяземском, где увидеть существо произошедших изменений было бы особенно важно. «Я более и более уединяюсь, особняюсь в своем образе мыслей», – сказал Вяземский в начале 1830-х годов, но мог бы сказать и в 1870-х», – читаем мы в книге И. Семенко (стр. 126). Но какое же разное это было уединение и как вуалируется эта разница подобной постановкой вопроса! Мне скажут: это не более чем неудачное выражение. Согласен. Но поскольку подобные неудачные выражения в книге хоть изредка, но встречаются, нельзя умолчать и о них. Сказать, что слова Татьяны: «А счастье было так возможно, так близко…» – это и есть «пушкинское понимание любовной трагедии» (стр. 238 – 239), -значит употребить неудачное выражение. Еще один пример. Называя стихи Баратынского «Когда твой голос, о поэт…»»стихотворением о гибели Пушкина» (а не Лермонтова, как полагали ранее), И. Семенко, видимо, присоединяется к толкованию, предложенному Е. Купреяновой, которая характеризовала их как «косвенный ответ на критический отзыв Белинского о «Сумерках»… Называя Белинского «памеднишним зоилом», то есть зоилом Пушкина», Баратынский в заключительном четверостишии напоминает о прошлых неодобрительных высказываниях Белинского о Пушкине3. Но далее И. Семенко пишет: «Тема заключительного четверостишия – наглое лицемерие врагов, использующих славу умершего в своих низких целях» (стр. 285). Невозможно представить себе, чтобы эти слова относились к Белинскому. Но поскольку стихотворение, как только что было сказано, – «о гибели Пушкина», а никакие другие «зоилы» не названы, нелегко избавиться от тягостного недоумения.

Полезны читателю библиографические сведения, которые он найдет в подстрочных примечаниях. Они не обширны, но здесь упомянуто, пожалуй, все лучшее и значительное, что было написано о поэтах пушкинской поры. Мне бросилось в глаза только одно (правда, существенное) упущение. Сказав, что «дневники и переписка, воспоминания современников свидетельствуют об очень большой близости поэта к декабристам» (стр. 123), И. Семенко справедливо ссылается на статьи Л. Гинзбург и В. Нечаевой, содержащие общую характеристику мировоззрения Вяземского. Но не называет работу Ю. Лотмана «П. А. Вяземский и движение декабристов» 4, где эти дневники, переписка, воспоминания и многие другие документы наиболее полно собраны и основательно проанализированы. Отсутствие упоминания о ней тем более непонятно, что старая и не столь исчерпывающая статья на ту же тему С. Дурылина «Декабрист без декабря» (1932) в книге названа (стр. 124). Как уже было сказано, возражения, которые вызывает книга «Поэты пушкинской поры», касаются частностей. В целом же впечатление, которое она производит, весьма отрадно. Она делает каждого из описанных в ней лириков более понятным, дорогим и близким сегодняшнему любителю поэзии. Поэты пушкинской поры предстают под пером И. Семенко во всем многообразии связей с литературным движением своего времени и других эпох – от античных авторов, которые оказали на них воздействие, до А. Блока, А. Ахматовой, О. Мандельштама и других деятелей литературы XX столетия, связанных с «золотым веком» русской поэзии нитями животворных традиций. И каждый неповторим – перед нашими глазами семь творческих портретов, семь путей поэтических исканий, семь литературных судеб, семь муз…

г.Харьков

  1. »Поэты пушкинской поры». Сборник стихов, М. 1919, стр. 56. []
  2. См., например: «История русской литературы», т. VI, Изд. АН СССР, М., – Л. 1953, стр. 371 – 372.[]
  3. См.: Е. А. Баратынский, Полн., собр. стихотворений, «Советский писатель», Л. 1957, стр. 374.[]
  4. «Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 98. Труды по русской и славянской филологии, т. III, Тарту, 1860.[]

Цитировать

Фризман, Л. Семь муз / Л. Фризман // Вопросы литературы. - 1972 - №2. - C. 211-213
Копировать