№8, 1963/Полемика

Самопожертвование, которое не состоялось

Книга Гэрольда Свэйза «Политический контроль над литературой в СССР, 1946 – 1959» издана «Русским исследовательским центром» Гарвардского университета, упомянутый же «центр», как гласит скромная справка на титульном листе, «субсидируется корпорацией Карнеги, фондом Форда и фондом Рокфеллера».

Таким образом, гонорарный источник авторского вдохновения становится ясен сразу. Это придает позиции Г. Свэйза, выступающего в амплуа поборника свободного, неконтролируемого, независимого и т. д. искусства, характер несколько двусмысленный и, по меньшей мере, вполне определяемый старой русской пословицей «на воре шапка горит».

Впрочем, судя по всему, данное обстоятельство отнюдь не беспокоит автора, и, откровенно говоря, его можно понять. Вряд ли научные изыскания Гэрольда Свэйза чересчур обременили бюджет гг. Рокфеллера и Форда: серийная продукция столь «незаинтересованной» американской исследовательской мысли, как правило, недорого стоит.

И в самом деле, перед нами, в общем-то, трафаретный идеологический снаряд холодной войны, начиненный традиционной смесью ненависти и клеветы, неуклюжего ханжества и неприкрытого невежества. Об авторской концепции «политического контроля» над литературой в СССР, о глубине постижения новоявленным заморским летописцем советской литературы предмета своего исследования, а заодно и о высоте доступных ему эстетических критериев можно составить себе полное представление хотя бы по такому характерному примеру.

Одним из этапных произведений советской литературы, «знаменующих перемены, происходящие на литературной арене», явился, по искреннему убеждению нашего почтенного историка, роман писательницы Ксении Львовой «Елена».

Почему?

А, видите ли, «политический контроль» над советскими литераторами обычно накладывал строжайшее вето на семейные, бытовые, любовные темы, а в романе Львовой весь этот запретный, интимный букет налицо, вот вам и этапное значение, вот вам и символ «происходящих перемен», перехода от «Расцвета ждановизма, 1946 – 1952» к «Поиску среднего пути, 1963 – 1955» (названия соответствующих глав сочинения Г. Свэйза). Так пишется история, так возникает периодизация, базирующаяся на филигранном критическом анализе.

«Елена, прекрасная молодая героиня романа, – четко излагает Гэрольд Свэйз, – талантливый химик, преданный своей работе, и у читателя создается впечатление, что она должна восприниматься как социально «положительный» характер. Но в отсутствие своего супруга Елена находит время для связи с женатым мужчиной, Решетовым, который описан как хороший член партии и способный ученый». Это «но» поистине умилительно: когда-то буржуазным филистерам на Западе мерещилось, что в Советской России проводится поголовное обобществление женщин; времена меняются, но уровень понимания остается прежним, теперь Гэрольду Свэйзу представляется, видимо, что в СССР за малейшее нарушение брачного обета «социально «положительные» характеры» автоматически разжалуются в «отрицательные»; не потому ли роман, предлагающий иное решение ситуации, вырастает в его глазах в событие экстраординарное? Подумать только: «талантливый химик», «преданность работе», и вдруг связь с «женатым мужчиной» – какой вызов системе «политического контроля»! «Не очень удивительно, – меланхолически замечает Свэйз, – что «Комсомольская правда» опубликовала рецензию, которая упрекала Львову в «поэтизации пошлости»…»

К сожалению, нам приходится честно расписаться в своем бессилии рассеять меланхолию Г. Свэйза и убедить его в том, что критика «Елены» в советской печати и впрямь «не очень удивительна», но только объясняется она мотивами весьма далекими от его «Трактовки романа (за каковую Ксения Львова, разумеется, ничуть не ответственна).

И, пожалуй, еще менее удивительным покажется нам и то удивление, которое неминуемо охватит Г. Свэйза, когда после романа К. Львовой он откроет для себя и ряд других, несколько более ранних и куда более известных произведений советской литературы, скажем, первую книгу замечательной «Поднятой целины» Шолохова, чтобы обнаружить там члена партии Давыдова, «нашедшего время для связи» (воспользуемся изящной терминологией Г. Свэйза) с женой другого члена партии – Нагульнова.

Правда, Лушка не «химик», но зато ведь и муж Елены не краснознаменец, да и Решетов не двадцатипятитысячник… Так что Г, Свэйзу, вероятно, все-таки предстоит еще раз задуматься над своей периодизацией.

Тем более, что в освещении пути, пройденного советской литературой за тринадцать послевоенных лет, у него и без того явно не сходятся концы с концами. Впрочем, такова, наверное, участь любых попыток выдать белое за черное: чем клевета назойливей, тем неохотней укладывается она в русло элементарной логики. Вот почему, читая сочинение Г. Свэйза, мы неизменно становимся зрителями своеобразного противоборства взаимоисключающих инсинуаций.

Попробуйте, например, «увязать» крикливые «динамичные» заголовки и подзаголовки, выдержанные, как мы уже убедились, в духе самых убогих стандартов «специализирующегося на России» буржуазного литературоведения, все эти «расцветы ждановизма», «поиски среднего пути», «оттепели», «заморозки», «вызовы 1956 года» и т. д. с категорическим утверждением того же автора:

«Это постановление (имеется в виду постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года. – Л. И.) совместно с его разработкой в двух речах Андрея Жданова излагало политику, которой суждено было преобладать в течение первых пятнадцати лет послевоенной эры».

Итак, с одной стороны, какое-то движение, чередование «заморозков» и «оттепелей», какие-то знаменательные «перемены, происходящие на литературной арене», с другой же стороны, все, в сущности, неподвижно и незыблемо, как вселенная по Пармениду… Злобствующий лжеисторик считает даже необходимым перепрыгнуть через самого себя, выходя из рамок собственных изысканий, ограниченных 1959 годом, и распространяя «преобладание ждановизма» в СССР аж до года 1961.

Кстати, 1959 год избран в качестве исторической вехи развития советской литературы скорей всего потому, что именно в этом году Г. Свэйз, как выясняется из авторского предисловия, обучался в стенах Московского государственного университета и, стало быть, имел счастливую возможность завершать и отшлифовывать свой труд, так сказать, непосредственно приобщаясь к тому источнику, в который он заранее намеревался впоследствии плюнуть. Справедливости ради надо, однако, отметить, что Г. Свэйз мало чем обязан Московскому университету: создается впечатление, что весь 1958/59 академический год этот большой ученый работал над повышением своего профессионального уровня вполне самостоятельно. В результате американский читатель может теперь, кроме всего прочего, почерпнуть в книге Г. Свэйза еще и массу полезнейших сведений чисто фактического порядка: узнать о том, что известной поэтессе Ольге Берггольц в 1959 году исполнилось 29 лет (все лгут советские календари!), о том, что ставшая нарицательной фамилия героя леоновского «Русского леса» отнюдь не Грацианский, а Границкий, и т. д. и т. п.

Как видим, «историко-обзорная», основная часть пространного труда Гэрольда Свэйза даже в мельчайших деталях не грешит проблесками оригинальности; сколько-нибудь развернутой и более обстоятельной полемики она попросту не заслуживает: стоит ли в тысяча первый раз опровергать давным-давно опровергнутое?

Так что мы с легким сердцем могли бы поставить здесь точку, если бы на «ракету», запущенную с полигона «Русского исследовательского центра» при Гарвардском университете (Кембридж, штат Массачузетс) и столь неискусно пилотируемую Г. Свэйзом, не была навинчена своеобразная теоретическая «боеголовка».

Вот тут-то Г. Свэйз, пожалуй, все-таки проявил себя до некоторой степени «новатором».

Цитировать

Ильинский, Л. Самопожертвование, которое не состоялось / Л. Ильинский // Вопросы литературы. - 1963 - №8. - C. 131-138
Копировать