С Хемингуэем по Парижу

Ни в одной из своих книг, ни в романах, ни в рассказах, Эрнест Хемингуэй не говорит так много о себе, о своей жизни, привычках, симпатиях, как в маленькой книге воспоминаний «Праздник, который всегда с тобой». Эта документальная книжка создавалась через много лет после описанных в ней событий. Их разделяют годы войны в Испании и мировой войны – в масштабах истории; превращение газетного репортера в классика литературы – в масштабах человеческой жизни. Но написана она так ярко, сочно, свежо, так цепко удержана феноменальная память писателя множество мелких, удивительно точных деталей, выдумать которые было бы невозможно, что кажется, будто читаешь не мемуары, а дневник.

В книге этой два героя. Один – сам Хемингуэй. Другой – Париж. Он очень любил этот город, его площади, улицы, бульвары, кафе, набережные с книжными развалами букинистов. И как каждый человек, живший долго в Париже, он открывал для себя и для нас Париж заново, вернее, отыскивал и показывал свой Париж. В книге иногда, да и то как-то вскользь, упоминаются Елисейские поля и площадь Этуаль, Тюильри и Монмартр, Эйфелева башня и Булонский лес, Нотр-Дам и площадь Бастилии – всемирно известные места, неотделимые от Парижа Гюго и Дюма, Бальзака и Мопассана, от нашего, ими воспитанного и ставшего уже общепринятым, представления об 8том великом городе. Хемингуэй говорит об этом Париже словно понаслышке, вроде бы Он и не был там. У него свой, им найденный и бесконечно любимый Париж: старинные улочки левобережья Сены, Латинский квартал, Монпарнас. Париж Хемингуэя – это островок, границы которого ближе друг к другу, чем, скажем, Кремль и площадь Пушкина в Москве. И никаких особенных исторических достопримечательностей, если не считать Пантеона и Сорбонны, там нет. Точнее, не было. Теперь достопримечательность появилась: тут жил и работал Эрнест Хемингуэй. Он писал:

«Париж уже никогда не станет таким, каким был прежде, хотя он всегда оставался Парижем и ты менялся вместе с ним…

Париж никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему. Мы всегда возвращались туда, кем бы мы ни были и как бы он ни изменился, как бы трудно или легко ни было попасть туда. Париж стоит этого, и ты всегда получал сполна за все, что отдавал ему».

Нам захотелось совершить маленькое путешествие: пройти с Хемингуэем по его Парижу, посмотреть, как изменился он за полвека, найти осколки того времени, когда никому не известный репортер-американец, сидя за столиком кафе, писал что-то простым карандашом в дешевом блокноте.

Вернувшись из Канады, Хемингуэй жил некоторое время на улице Нотр-Дам-де-Шан, неподалеку от Монпарнаса, а потом переселился в дом N 74 по улице Кардинала Лемуана.

«Нашим домом на улице Кардинала Лемуана была двухкомнатная квартирка без горячей воды и канализации, которую заменял бак, что не было таким уж неудобством для тех, кто привык к мичиганским уборным во дворе. Зато из окна открывался чудесный вид. На полу лежал хороший пружинный матрац, служивший удобной постелью, на стенах висели картины, которые нам нравились, и квартира казалась нам светлой и уютной».

Дом N 74 существует и сегодня. Среди старых и довольно обшарпанных домов узкой улочки он выделяется яркой белизной и радостным блеском хорошо отмытых окон. Этому обязан он вовсе не своему давнему жильцу, а своему новому хозяину. Хемингуэй писал, что его парижский адрес «говорил только о бедности». Сегодня тот же адрес говорит скорее о достатке. Скупая дома в старинных кварталах, богатые домовладельцы не всегда сносят их, чтобы построить на этом месте современное здание. Они понимают, что для настоящего парижанина (а для иностранца тем более!) в облике старой улицы есть своя неповторимая прелесть, своя притягательность, то, что обозначается емким французским словом «шарм». Поэтому внешне дом сохраняют каким был, меняется только «начинка».

В старом доме на улице Кардинала Лемуана все теперь по-новому. Квартира писателя на четвертом этаже не сохранилась: все там перестроено. Внизу, где помещалась раньше танцевальная зала, – респектабельный магазин медицинских препаратов, а рядом торгуют сувенирами. В подвале недавно открылся крошечный театр «Четыреста ударов», который специализируется на эротике. Теперь в старом доме есть горячая вода и канализация, и ночью вы уже не встретите на этой улице лошадей, везущих под луной коричнево-желтые ассенизационные бочки, которые напоминали Хемингуэю картины Брака.

Улица Кардинала Лемуана проходит совсем рядом с улицей Муфтар, «этой чудесной многолюдной улицей, которая выходит на площадь Контрэскарп». Улица такой и осталась. Маленький зеленый рынок, прилавки которого завалены фруктами, овощами и «дарами моря», манит к себе не только деловитых хозяек, но и художников. Здесь говорят громко и отчаянно жестикулируют, быстро ссорятся и мгновенно мирятся. Нравы на Муфтар меняются мало: таверна «Старый дуб» основана в 1265 году и работает уже восьмую сотню лет. Колбасная лавка как раз напротив площади Контрэскарп куда моложе – основана в 1748 году. Подумать только, она не только Хемингуэя, она Вольтера помнит! Да, она очень старая, улица Муфтар. Многие ее дома уже заваливаются набок или клонятся фасадом вперед, их подпирают деревянными брусьями, пломбируют цементом, кое-как реставрируют. В Париже давно спорят, что же делать с улицей Муфтар. Находились охотники поломать «всю эту рухлядь» и построить домики из стекла и бетона, но «под настоящий Ренессанс» и продавать в них квартиры, разумеется, с солидной доплатой за «экзотику». Жители Муфтар дружно встали на защиту уникальной улицы, создавали комитеты борьбы со спекулянтами недвижимостью. В конце концов муниципалитет Парижа решил произвести разумную реконструкцию: кое-что реставрировали, кое-где подновили, подкрасили, совсем ветхие дома на перекрестке с улицей Деревянного Меча – снесли. Но, в общем, решили ничего особенно не трогать и оставить улицу такой, какая она есть.

Наверное, сохранить облик старой улицы легче, чем облик ее обитателей, – люди меняются куда больше, чем дома и дворы. В Париже постоянно возникает много маленьких национальных колоний: жить рядом с земляками уютнее и спокойнее. Впрочем, землячество это иногда относительное. В Лагинском квартале, например, уйма китайских ресторанчиков, но было бы трудно разыскать там человека, который когда-нибудь был в Китае. Одни такие маленькие колонии иногда прочно закрепляются в каком-то определенном месте города, другие – мигрируют. Улица Дарю, например, уже больше полувека слывет русской улицей. Там русская церковь и русские продовольственные магазинчики, в витринах которых можно прочесть ошеломляюще неожиданную надпись по-русски: «Сегодня у нас щи с пирожками». Хозяева ресторанчика непременно сообщат вам, что у них есть русская водка: «Только не думайте, месье, – самая настоящая», а узнав, что вы из Советского Союза, робко спросят, очень ли изменилась Мясницкая улица с 1918 года. В книжном магазине, где продаются учебники русского языка, пожелтевшие подшивки «Нивы», воспоминания фрейлин двора и новейшие «изыскания советологов», висит плакат, оставшийся еще со времен оккупации: «Посетителей просят не говорить здесь о политике». Мы не слышали разговоров о политике, но язык улицы Дарю послушать интересно. Многие ее обитатели, покинувшие родину очень давно, говорят на каком-то непередаваемо странном языке, который похож на русский язык так же, как живой цветок на цветок, засушенный в книге…

Так вот, старая улица Муфтар в последние годы становится улицей, где обосновалось много греков и киприотов. Почему именно греков и киприотов – объяснить трудно. Скорее всего сначала поселился тут один какой-нибудь предприимчивый грек, оборудовал ресторанчик, дела пошли хорошо, написал брату «приезжай», а рядом с братом поселился его зять, сват, знакомый свата. Сегодня по улице Муфтар разносятся острые экзотические запахи греческой кухни, тут вам предложат диковинные даже для всезнающих парижан блюда, вроде испеченного на вертеле поросенка или котлет, жаренных в виноградных листьях, которые у нас на Кавказе зовутся «далма». На старых домах сразу бросаются в глаза новенькие вывески: «Грек», «Пирей», «Греческая деревня», на которых узнаешь буквы, известные только из учебников физики и математики, и хотя это смешно, но именно поэтому люди в лавчонках кажутся очень образованными.

Муфтар и улица Кардинала Лемуана, как мы уже говорили, выходят на маленькую площадь Контрэскарп, наверное, одну из самых маленьких и самых уютных площадей Парижа, которую, особенно вечером, когда вспыхивают окошки окружающих ее стареньких домов, можно принять за декорацию кинематографистов. Крошечный зеленый островок из нескольких деревьев посередине площади стал прибежищем клошаров. Эти вечные беззлобные парижские бродяги обычно располагаются маленькими группками – два-три человека – вокруг большой бутылки красного вина. В бумажном пакете припасена закуска – оплата за мелкие услуги в ресторанчиках и кафе, уборку мусора или что-нибудь в этом роде. Осушив бутылку, они укладываются спать тут же, под деревьями площади Контрэскарп, прислонившись спинами к тоненьким загородкам из металлических трубок, которыми обнесено каждое дерево. Наверное, загородки эти сделали, чтобы спящие клошары не перетерли деревья в щепки, словно бобры.

Кафе «Для любителей», с которого Хемингуэй начинает свой рассказ о Париже, больше нет на площади Контрэскарп, а в других кафе, здесь обосновавшихся, никто не смог припомнить такое название: «Для любителей». В трех новых кафе – «Шоп», «Искусство», «Ирландец» – уже не сидят те горькие пьяницы, что сиживали здесь полвека назад. Кафе как кафе, с медными стойками, с блестящим, как пожарная машина, кофейным «экспрессе», а за стойкой на самой верхней полке, выше зеркала, куда бармену и не дотянуться, пылятся огромные рекламные бутылки виски, джина и коньяка – непременный элемент оформления всякого кафе. В углу тихо позвенькивают далеким ночным трамвайным звоном игральные автоматы, здесь тепло, шумно и пахнет дешевыми сигаретами.

Днем в кафе на площадь Контрэскарп приходят заниматься студенты.