Русская литература переходного периода

А. С. Демин, Русская литература второй половины XVII – начала XVIII века. Новые художественные представления о мире, природе, человеке, «Наука», М. 1977, 296 стр.

В книге А. Демина многое необычно. Прежде всего необычен период, избранный для изучения. Автор объединил вторую половину XVII века и первую треть XVIII века в единую изученную им эпоху. Ведь до сих пор и те исследователи литературы, которые считали так называемую Петровскую эпоху полным разрывом в развитии русской литературы, и те литературоведы, которые этот разрыв отрицали, а считали переход от древней литературы к новой закономерным, все же делили русскую литературу на два периода с границей где-то около 1700 года. Любой курс древней русской литературы всегда заканчивался перед эпохой петровских реформ, а любой курс литературы нового времени начинался именно с 1700 года¹. Поэтому по существу перед нами уже в самом факте объединения второй половины XVII века с первой третью XVIII века своеобразный вызов традиционному литературоведению: нет привычного самого большого рубежа в тысячелетнем развитии русской литературы. Но этого мало. Есть и еще больший вызов литературоведческой традиции в книге А. Демина: в ней нет привычного отдельного рассмотрения Петровской эпохи. Последняя включена в хронологический охват книги, она никак не выделена в ней. Исследования отдельных явлений все время как бы «перекатываются» через пороги петровских реформ. Характеристики тех или иных новых эстетических принципов охватывают и допетровские и послепетровские явления так, будто бы между ними нет никаких рубежей. И самое удивительное: мы убеждаемся, что их и действительно нет. Переходная эпоха охватывает почти век, и вся, в ее целом, подчинена единой «эстетической модели». Мы почти уже убеждены автором в том, что это так и есть, но… в последний момент отказываемся соглашаться с ним.

В самом деле, когда А. Демин сообщает нам, что новые представления о человеке пронизывали собой во второй половине XVII – первой трети XVIII века не только литературу, но и весь жизненный уклад, и в качестве образца нового поведения монарха предлагает нам царя Алексея Михайловича, вовсе не характеризуя Петра, нам начинает казаться: да не нарочитый ли это вызов нашим традиционным представлениям и не слишком ли перегнул палку автор, стремясь оторваться от традиции?

Но прежде, чем начать полемизировать с автором, позволим себе изложить основные положения его во многом чрезвычайно интересной и ценной книги.

А. Демин в течение уже многих последних лет специализируется по ранней русской драматургии, по эпистолярной культуре XVII века, стихотворству и другим «молодым» жанрам русской литературы XVII столетия. В этих областях он освоил огромный рукописный материал и именно из этого первоисточника – рукописной литературы – добыл он и свои обобщения, позволившие ему сделать вывод о единстве эстетических принципов второй половины XVII – первой трети XVIII века, и свою «исследовательскую свободу», которую дают только рукописи и только широкое обращение к истории культуры в ее целом.

Характеристики стиля всегда очень трудны, особенно если понимать стиль широко – не только как стиль языка, но и как стиль эстетического видения мира. Требуется выделить во множестве очень пестрых явлений литературы определенные доминанты – доминанты, которые были бы убедительно связаны и с исторической действительностью своего времени, и с другими искусствами, и с другими родами творческой деятельности человека. Затем необходимо, чтобы эти доминанты охватывали если не все, то большинство явлений как формы, так и содержания литературы, ибо стиль прежде всего объединяет форму и содержание произведений едиными принципами, и нет ничего более ошибочного в литературоведении, чем считать стиль только проявлением формы. Для того чтобы найти эти доминанты, необходимо обладать не только прекрасным знанием изучаемой эпохи, но и знанием предшествующих эпох, чтобы иметь прочный материал для сравнений и противопоставлений.

Кратко перечислю те новые явления в области художественных представлений, которые исследует автор. Вот они: «сгущение» событий в жизни человека в XVII и первой трети XVIII века. Появление представлений о мире как о сплошь, до отказа «заполненном» событиями, людьми, предметами, просто бытом. Появление представлений об «энергичности» человека, о «живости» литературных героев, их предприимчивости в разных областях деятельности – в торговле, политике, военном деле, даже в любовной сфере. Эти представления об энергичности людей усиливаются детальностью в изображении физических действий героев в литературных произведениях, начиная с середины XVII века. Вместе с тем развиваются представления о «пременности», об изменчивости мира – особенно в драматургии и в произведениях барочного характера. Господствующими связями между событиями в конце XVII и первой трети XVIII века становятся связи «механические». С этим согласуется особая «неконтактность» и «недоверчивость» драматических героев конца 1720 – 1730-х годов. Эта «неконтактность» позволяет легко совершаться различным перестановкам, переменам в литературных произведениях, обуславливает их «событийность», обуславливает как бы «сыпучесть» мотивов и сюжетных ситуаций, легкость перемен в пьесах и в авантюрных повестях. Все в литературе этой большой эпохи приведено в движение, все готово к переменам, находится как бы в ожидании этих перемен и в связи с этим отличается особой восприимчивостью к иноземным влияниям.

Стремясь воссоздать художественные представления второй половины XVII – первой трети XVIII века, А. Демин рисует своего рода художественную же картину. И дело не только в том, что книга А. Демина превосходно написана и с увлечением читается, – дело в том, что он создал «образ эпохи» русской литературы. Работ, воссоздающих «образы эпох», не так уж много. Яркое изображение XVI века содержится в трудах академика А. Орлова². Для XVII века «образы эпохи» были созданы в замечательных трудах А. Панченко³, посвященных стихотворной культуре XVII века, и А. Робинсона, типологически исследовавшего литературную борьбу второй половины XVII века⁴.

Остроумная и стимулирующая исследовательскую мысль концепция А. Демина не лишена, однако, некоторых недостатков. Недостатки сводятся в основном к преувеличениям. И преувеличения эти в известной мере типичны для такого рода тем. Дело в том, что, характеризуя стиль, разыскивая доминанты стиля, исследователю так или иначе приходится самому «сгущать» краски, «уплотнять» факты. Преувеличение – это один из приемов художественного обобщения. Поэтому, когда автор, характеризуя стиль литературы второй половины XVII – первой трети XVIII века, пишет о «заполненности» мира литературы объектами, событиями и явлениями, то, стремясь дать убедительную характеристику этой «заполненности», он сам в своей книге создает ту же «перегруженность» – как прием. Совпадает объект изучения автора и сам автор, когда он многообразно, неустанно и живо характеризует энергию и живость литературных героев изучаемой им эпохи. Перед нами любопытное явление перевоплощения исследователя в исследуемых им персонажей.

Однако все же следует отличать действительно закономерные художественные преувеличения и «сгущения» черт стиля от незакономерных и даже «незаконных» включений и противопоставлений. Так, в известной мере «незаконной» является мысль автора о том, что вторая половина XVII и начало XVIII века были обращением к движению от предшествующей «тихости», неподвижности или медлительности – как в литературе, так и в жизни.

Представление о косности и неподвижности древнерусской жизни – это один из самых больших предрассудков и самое печальное недоразумение нашего литературоведения. «Движение», динамичность и активность были важной чертой всей древнерусской культуры. Уже в XI-XIII веках с их склонностью к монументальности эта черта определилась с полной ясностью. Монументализм XI-XIII веков не был монументализмом неподвижности и косности. Летописи видят события только в движении – в движении больших масс войск, в далеких походах дружин, в неустанных переездах князей из княжества в княжество в силу их «лестничного восхождения» к киевскому столу.

Постоянные походы и длинные переезды подчеркивает Владимир Мономах в своем «Поучении». Он пишет, что «нестижды» (то есть более ста раз) ездил к своему отцу из Чернигова в Киев, совершал далекие походы – 80 больших, «а прока не испомню менших», гнался «о двою коню» за Олегом Гориславичем и т. д. Необычайной динамичностью отличается «Слово о полку Игореве». Даже в «Житии Бориса и Глеба» события разворачиваются в неустанных переездах и в самых различных пунктах Руси. Само население Руси в XI и последующие века все время переселяется на новые территории на севере и северо-востоке страны.

В XIV и XV веках наступает новый период в развитии представлений о движении. Движение в «эмоционально-экспрессивном стиле» этого времени охватывает внутреннюю жизнь литературных персонажей. В конце XV и в XVI веке – новый этап в развитии представлений о движении – это движение «церемониального монументализма». Московские великие князья все время переезжают с места на место. Василий III, даже умирая, непрерывно требует везти себя из одного места в другое. Походы русского войска и казаков Ермака свидетельствуют о том, что не исчезло и старое представление о красоте больших передвижений войск и об «удали», то есть о храбрости в наступательном движении (кстати, слово «удаль» непереводимо ни на один из языков).

Для изучаемой А. Деминым эпохи движение снова чрезвычайно характерно, и в этом он безусловно прав. Нет только необходимости противопоставлять эту новую фазу в развитии движения якобы неподвижности и «тихости» предшествующих веков. Эстетика движения, действительно очень характерная для второй половины XVII – первой трети XVIII века, – это эстетика особого рода. Писатели этого периода научились видеть бытовое движение, жест, движение труда, обнаружили, что движение эстетически привлекательно не только на войне и на охоте, в церемониальных шествиях, но и в бытовом труде, в торговле, в любовных поисках, в погоне за личным счастьем. Всю историю русской литературы XI – первой трети XVIII века можно было бы показать как историю развития представлений о движении, как динамизм разного типа.

А. Демин прав, когда видит в литературных героях второй половины XVII века их энергичность как характерную черту. Но при этом энергичность спустилась с высот военного или даже хозяйственного героизма (вспомним хозяйственное освоение огромных территорий на Севере как черту, особенно подчеркиваемую в житиях святых XIV-XVI веков) в бытовую сферу, в сферу бытового труда.

И вот здесь автору следовало бы вспомнить о Петре I. именно Петр мог бы блестяще помочь автору в определении характерных черт «живства» на рубеже XVII и XVIII веков. Демонстративно стремясь представить Петровскую эпоху без Петра, А. Демин даже и не упоминает его. Между тем Петр не нарушает закономерности всего процесса. Напротив, сам Петр в известной мере закономерен. Характер Петра не с неба упал в России. Он как раз того «стиля», о котором пишет А. Демин. Петр – «труженик на престоле», он вечно в походах и путешествиях, он полон «живства», разрушая при этом торжественность движения, предпочитая церемониальности движение бытовое, торговое, индивидуальное, движение с топором или рубанком, у токарного станка или на ассамблее.

Петр воспитывался в определенной среде и на определенной литературе второй половины XVII века. С этой точки зрения характер Петра – «допетровский». На нем можно было бы гораздо легче и убедительнее, чем на его отце – Алексее Михайловиче (как это пытается делать автор), показать все человеческие идеалы второй половины XVII века и показать отличия его трудолюбия («царь-плотник») от трудолюбия (а вовсе не от бездеятельности) его предков, его энергии – от энергии русских людей XV- XVI веков, которые вовсе не были такими уж «тихими».

Характерно, что Петр сам начал создавать свой образ – образ «труженика на престоле». Петр действовал при этом не стихийно, а под влиянием некоего эстетического идеала, появившегося еще в XVII веке. Не следует забывать и о Петре как о своеобразном писателе. Я имею в виду не только его письма, его указания переводчикам, написанные им самим официальные документы, но и его замечательные речи, в частности его речь при спуске корабля «Илья Пророк», в которой он дал собственную концепцию кругового движения мировой цивилизации.

На этом я поставлю точку своим уточнениям к книге А. Демина. Было бы неразумно перед лицом огромной историко-литературной концепции, созданной А. Деминым, указывать на различные мелкие промахи, которые в книге есть и которые, несомненно, легко могут быть устранены в последующих изданиях. Важно подчеркнуть большое значение замечательной книги А. Демина. Она дает обобщение важнейшей эпохи в тысячелетнем развитии русской литературы – эпохи переходной, а потому и особенно трудной для характеристики. Она впервые выделяет эту эпоху как некое стилистическое целое, смело объединяя вторую половину XVII века с первой третью XVIII века. Тем самым она еще раз и очень убедительно опровергает до сих пор бытующее в истории русской литературы представление о разрыве между древней русской литературой и новой, якобы имеющей только западноевропейские корни.

Наконец, читателя не может не заинтересовать самый подход А. Демина к проблемам стиля и истории литературы. Он выступает как историк стиля в его искусствоведческой интерпретации, и этот подход, с моей точки зрения, чрезвычайно плодотворен в литературоведении, но об этом надлежит говорить в особой статье.

г. Ленинград

1. Из наиболее обстоятельных работ на эти темы упомяну: В. П. Адрианова-Перетц, О связи между древним и новым периодами в истории славянских литератур, «Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР», т. XIX, М. -Л. 1963, стр. 427 – 447; В. Д. Кузьмина, Изучение преемственных связей древнерусской литературы с русской литературой и устным народным творчеством нового времени, там же, т. XX, 1964, стр. 274 – 287; а также сб. «Русская, литература на рубеже двух эпох XVII – начала XVIII в.», «Наука», М. 1971; «Древнерусская литература и ее связи с новым временем», «Наука», М. 1967; «История русской литературы XVII-XVIII веков», «Высшая школа», М. 1969. В этих книгах – остальная литература вопроса.[↩]
2. А. С. Орлов, Древняя русская литература XI-XVII веков, Изд. АН СССР, М. -Л. 1945.[↩]
3. А. М. Панченко, Русская стихотворная культура XVII века, «Наука», Л. 1973.[↩]
4. См.: сб. «Новые черты в русской литературе и искусстве (XVII – начало XVIII в.)». «Наука», М. 1976.[↩]