№5, 1999/История литературы

Роскошь в нищете (Размышления по поводу вышедшей за рубежом книги о русской литературе)

Сторонний взгляд полезен и интересен всегда. Даже если взгляд этот – беглый и равнодушный, даже если в нем нет особого желания понять то, что ему открывается.

Наверное, поэтому наши историки, да и другие люди, которым свойственно задумываться о судьбе своей страны, испытывают такой душевный трепет, наткнувшись в старинных или не очень старинных документах на письма, путевые заметки, дневниковые записи, в которых какой-нибудь грамотей-иностранец: дипломат, купец, миссионер, секретарь влиятельной особы – описывает край, по которому проезжает, и туземцев, с которыми сталкивается. Какими-то мы ему показались? Дикарями? Или достойными внимания, пусть не совсем еще цивилизованными людьми? Симпатию или брезгливость внушаем мы в массе? Пытливый, жаждущий знания ум или примитивное обезьянье любопытство видит он в обращенных к нему взглядах?

Согласен: не всякому народу свойствен подобный жадный, почти болезненный интерес. Греки или, скажем, китайцы – народы с многотысячелетней сознательной историей, с уходящими бог знает в какую глубь духовными традициями – долясны быть, как это можно представить, довольно равнодушны к тому, что думают о них другие: им вполне хватает самих себя. Трудно вообразить, например, индуса, с трепетом читающего, напряженно обдумывающего каждую строчку «Хожения за три моря» Афанасия Никитина. Но мы – как и большинство народов Восточной Европы, в том числе венгры, о которых здесь пойдет речь, – нация молодая, и нас неудержимо тянет смотреться в подставленные зеркала и выслушивать, с тяжелой обидой или с детским восторгом, что о нас думают посторонние.

Конечно, это нетерпеливое любопытство связано и с тем, что у нас действительно нет четкого, однозначного мнения о самих себе. «Мы – великий народ!» – то и дело слышишь с трибун разной высоты. И думаешь про себя: «Если мы великий народ, почему же у нас такая нелепая, бестолковая жизнь? Такие победы, похожие на поражения? Такие правители, имеющие в виду что и кого угодно, кроме своего народа?»

А с другой стороны, у нас ведь найдутся действительно великие достижения, причем в такой сфере, где величие, если уж оно есть, наиболее очевидно: в сфере духа, интеллекта, творчества. Русская литература в мировой заметна не менее, чем территория России на карте мира. И есть у нас великие прорывы в музыке, в живописи, театре, кино и т. д. И философов мирового уровня – особенно если убрать баррикады, нагороженные марксизмом-ленинизмом, – в России отыщется и в прошлом, и в настоящем немало. (Не знаю, правда ли, что мы – самый читающий народ, но что самый философствующий – это скорее всего правда.) Так вот, если смотреть с этой стороны, то – можно признаться без всякой ложной скромности – мы в самом деле, пожалуй, находимся в авангарде, на уровне мировых вершин.

Вот эта-то противоречивость, никак не сглаживаемая, а как будто даже усугубляемая с ходом времен, и лишает нас как нацию возможности определить себе цену и спокойно, без нервозности строить свое национальное бытие, осуществлять ту национальную идею, которая не обособляла бы нас от всего мира, а сближала бы, облегчала взаимопонимание с ним. Ту «русскую идею», о которой мечтает значительная часть нынешней нашей интеллигенции, но мечтает, в общем, беспочвенно. Да, конечно, такая идея реальна не в обстановке разлада, разброда, потерянности, а при реальном наличии более или менее единого представления о прошлом, о том, к чему мы как народ должны стремиться, чего избегать, чего бояться как чумы. (Подозреваю, правда, что если такое согласие наступит когда-нибудь, то идея – как некий программный лозунг, тезис – будет и не очень нужна. Идеи, тем более идеология- это, мне кажется, порождение больного, разорванного сознания, это что-то вроде бреда при высокой температуре.)

С точки зрения острейшей, насущнейшей необходимости составить единое определенное мнение о себе и тем самым, может быть, хоть на шаг продвинуться к единству – с этой точки зрения (одной среди прочих) очень полезно прислушиваться к тому, что о нас говорят другие. Прислушиваться даже к случайным, вскользь брошенным репликам.

И уж тем более интересны и полезны для нас мнения компетентные, основанные не на поверхностных впечатлениях равнодушного, иной раз высокомерного созерцателя, а на систематическом и глубоком изучении того, чтó у нас есть действительно ценного.

Воплощением именно такого мнения представляется книга, которую я держу сейчас в руках. Это – «История русской литературы от истоков до 1940 года» под редакцией Жужи Зёльдхейи, изданная в 1997 году в Будапеште Национальным издательством учебной литературы1.

У читателя может возникнуть вопрос: с какой стати я решил выделить эту книгу? Ведь всем известно, что в Венгрии, как и в других странах бывшего социалистического содружества, русистов, в том числе литературоведов, было пруд пруди, книг, брошюр и статей о русской и советской литературе выходило видимо-невидимо. Среди этих работ были очень умные и глубокие. С поворотом, происшедшим в 1989 году, часть русистов переквалифицировалась, иные даже срочно забыли русский язык, – это тоже не новость. Но ведь не все способны оперативно сменить специальность: многие волей-неволей идут по прежней дороге, а значит, что-то из их продукции как-то прорывается и в печать… Словом, банальная история, неизбежная после исторического перелома и практически одинаковая во всех странах, многие десятилетия находившихся под советским влиянием. Так что же такого необычного, интересного, поучительного можно увидеть в появлении еще одной книги, еще одного труда венгерских литературоведов-русистов?

И тем не менее.

Я и сам считал какое-то время, что венгерской русистике (равно как и советской, российской унгаристике) пришел конец, а если она еще жива, то лишь по инерции. Однако факты (о них мне уже доводилось писать, в том числе и на страницах этого журнала2) свидетельствуют: инерцией дело тут далеко не исчерпывается. Едва ли можно инерцией объяснить то обстоятельство, что количество школьников и студентов, изучающих русский язык, в последние несколько лет – после резкого сокращения в конце 80-х – снова пусть медленно, но растет (к сожалению, статистических данных у меня нет: я опираюсь лишь на рассказы знакомых, живущих в Венгрии). Едва ли можно инерцией объяснить то, что именно в 90-х годах увидел свет четвертый (!), самый точный и близкий к оригиналу, – близкий, в числе прочего, и по живой, легкой и емкой, истинно пушкинской поэтической интонации, – перевод «Евгения Онегина» (ну хорошо, переводить его Арпад Галгоци, тринадцать лет изучавший русский язык в гулаговских университетах, начал не сразу, тут скорее всего сработала некоторая инерция, заставившая его от Лермонтова, которого он полюбил еще в Сибири, перейти к творчеству Пушкина, но ведь напечатан-то был перевод уже в постсоциалистической Венгрии, когда о разнарядках на издание произведений русской и советской литературы давно забыли). И едва ли можно инерцией объяснить появление нескольких основательных, умных книг, посвященных русской литературе XIX века, да и не только ей: упомянем, например, монографию Агнеш Геребен о Бабеле.

В свете всего этого «История русской литературы от истоков до 1940 года» выглядит изданием совсем не случайным, а, как сейчас говорят, знаковым: это еще одно свидетельство весомости русской литературы в мировом культурном контексте. Свидетельство тем более убедительное, что оно не просто лишено всяких признаков политического и идеологического пристрастия, но, напротив, высказано в обстановке, когда авторитет всего русского в мире, а тем более в бывших странах социалистического содружества, очень низок.

В этой связи уместно привести один сообщаемый Жужей Зельдхейи в ее предисловии к книге факт: оказывается, в Венгрии подобного рода исторические обзоры русской литературы появлялись до сих пор лишь дважды: в 1897 (Лайош Подхраски, «Введение в историю русской литературы X-XVII столетий») и в 1924 годах (Шандор Бонкало, «История русской литературы»). То есть даже высокая политическая конъюнктура периода 1945 – 1989 годов не подвигла венгерских русистов на создание синтетического труда: видимо, здесь, сознательно или подсознательно, действовало соображение, что полноценная история литературы не может быть написана в обстановке, когда значительное количество крупных писателей было как бы вычеркнуто из литературного процесса (это относится, конечно, в основном к XX веку), а в отношении других существовали готовые, проштампованные идеологическими инстанциями схемы, от которых не рекомендовалось отступать.

Таким образом, не только объяснимо, но и вполне закономерно, что объективная, правдивая, без пропусков и умолчаний, картина развития русской литературы была создана – впервые после 1924 года! – лишь сейчас, в ситуации, когда внелитературные факторы, мешающие объективному подходу, отошли в прошлое; добавлю: а новые внелитературные факторы не обрели (будем надеяться, и не обретут) обязательного характера.

Но все же, повторю, отсутствие или наличие привходящих факторов – обстоятельство важное, но не решающее. Решающим же является все-таки то, что сам объект исследования, русская литература, не просто достоин, но и требует к себе внимания как не зависящая от конъюнктуры, от политики ценность.

При всем том не хотелось бы оставить у читателя впечатление, будто об этой книге я говорю лишь с целью лишний раз пощекотать национальное самолюбие. «История русской литературы…», о которой идет речь, представляет собой плод совместного труда вполне зрелых, опытных литературоведов, у которых за плечами немалый стаж преподавательской и исследовательской работы. Жужа Зельдхейи, титульный редактор книги и автор глав о Тургеневе и Гончарове, – признанный мэтр венгерских русистов. Не менее маститыми авторами являются Мария Тетени, исследователь литературы XVIII века, Лена Силард, написавшая раздел о литературе рубежа веков (1890 – 1917), и Жужа Хетени, которой принадлежит раздел о литературе после 1917 до 1940 года. Меньше знакомо мне имя Иштвана Феринца, написавшего раздел о древнерусской литературе; думаю, виноват в этом не он, а круг моих собственных интересов, которые больше склоняются к современности. Наконец, Агнеш Дуккон, которой принадлежит, почти полностью, один из центральных разделов книги – «Литература ХГХ века», относится не к самому старшему поколению (она ученица Жужи Зельдхейи), но очень решительно заявила о себе именно в последнее десятилетие, быстро выделившись среди венгерских русистов своей основательностью и в то же время эрудированностью, широтой познаний.

  1. »Az orosz irodalom torténete a kezdetektöl 1940-ig». Szerkesztette Zöldhelyi Zsuzsa. Nemzeti Tankönyvkiadó, Budapest, 1997. []
  2. См., например: «Русская литература в Венгрии». – «Вопросы литературы», 1995, вып. IV.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 1999

Цитировать

Гусев, Ю.П. Роскошь в нищете (Размышления по поводу вышедшей за рубежом книги о русской литературе) / Ю.П. Гусев // Вопросы литературы. - 1999 - №5. - C. 93-107
Копировать