Роман-эпопея
А. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи, М. «Советский писатель», 1958, 372 стр.
Быть может, самое подкупающее в книге А. Чичерина «Возникновение романа-эпопеи» – прямота суждений автора, который попытался разобраться в существующей ныне сумятице определений эпопейного жанра. А разобраться в этом вопросе крайне необходимо, В текущей литературе наблюдается некоторая «невоздержанность» в употреблении термина «эпопея», – к нему часто обращаются, когда хотят, к примеру, похвалить автора или хотя бы его замысел. Слово «эпопейный» стало часто звучать как синоним чего-то существенного, значительного в тематическом отношении. В других случаях эпопеей объявляется произведение, в котором сильно дают себя знать хроникальные моменты, историческое рассмотрение событий. В результате такого «всеядного» употребления термина стирается значение эпопеи как специфического жанра, как самостоятельной эстетической категории.
В современном советском литературоведении найдется немного специальных теоретических работ, посвященных эпопее. Однако интересные соображения, выводы и конкретные наблюдения над этим жанром содержатся в монографиях о творчестве крупнейших наших художников слова – в книгах о Л. Толстом, о прозе Горького, о романах Шолохова и А. Толстого, о литературе 20-х годов и прозе периода Великой Отечественной войны. Книга львовского ученого А. Чичерина «Возникновение романа-эпопеи» в известной мере обобщает накопленное советским литературоведением в этом вопросе и намечает ряд новых и интересных проблем. Уже заглянув в оглавление книги, читатель не сможет остаться равнодушным: ему обещана добрая историческая почва, на которой будет вестись исследование – здесь глава о Белинском и его понимании жанра романа, пушкинские замыслы обширного социального романа, и творческая история первой русской эпопеи – романа Толстого «Война и мир», здесь и «Разгром» Золя, и творения Роллана и Голсуорси.
Автор исследует важнейшие особенности романа-Эпопеи, сохранившего все завоевания романического жанра, и прежде всего его «человековедение», и вместе с тем переросшего рамки обычного романа. Он изучает эпопею как жанр, дающий глубинное представление о духовных, нравственных, национальных и социальных качествах народа – творца истории, прослеживает «вхождение» истории в эпопею, рассматривает характер философских элементов в романе-эпопее.
Самый термин «роман-эпопея» принципиально важен для автора. Роман-эпопея для него – не конгломерат жанров, не механическое сочетание древней эпопеи и классического романа, но некое целостное, идейное и эстетическое единство, новый жанр, возникший в прошлом веке. Автор книги в известной мере устраняет тот крен, который стал наблюдаться в последнее время в исследованиях об эпопее и который выражается в неосознанном, быть может, стремлении разделить роман и эпопею. В результате на долю эпопеи «выпадают» массовые, народные сцены, характеристика ряда эпизодических персонажей, образующих «фон», и т. д. На долю же романа приходится «чисто человеческая» сторона произведения – образы главных героев, вопросы психологического анализа и т. д. В противоположность этой весьма печальной традиции А. Чичерин подробно исследует именно те стороны эпопеи, которые представляются развитием лучших достижений романического жанра. Поэтому он рассматривает «Войну и мир» и как историю народа, и как историю человеческих душ, поэтому столь важны в книге страницы, где дается анализ знаменитой «диалектики души» и ее качественно нового значения в эпопее.
Исследование А. Чичерина не оставляет впечатления сухого теоретического трактата: от проблем жанра автор легко «спускается» к «бесконечно малым величинам» формы, вплоть до роли отдельного слова, знаменательного эпитета, пейзажной зарисовки в стилистической ткани романа-эпопеи. Рецензенты уже отмечали достоинства тех глав книги, в которых дается стилистический анализ романа Л. Толстого. Бесспорно, что именно в этих главах много интересного, нового, своего. Приведем лишь один пример. Много писалось и говорилось о философской насыщенности романа «Война и мир». А. Чичерин подходит к этой проблеме с неожиданной стороны – со стороны мельчайших клеточек образного мышления, закрепленных в синтаксисе романа. Анализируя знаменитые синтаксические периоды в эпопее, А. Чичерин прослеживает, как рождается в них образная мысль в ее живом виде, со всеми ее сцеплениями, с выявлением внутренней противоречивости обстоятельств. Не итоги мысли, а именно ее зарождение, развитие и углубление покоряют читателя, который сам участвует в процессе познания, впитывая философию романа вместе с живой тканью его, а не только знакомясь с «историческими отступлениями» эпопеи.
Многосюжетность романа-эпопеи, наличие романов в романе, своеобразие «начинов» и «концовок» и многие другие вопросы формы затрагиваются в рассматриваемой книге.
Трудно, да и нет необходимости рассматривать содержание всех глав исследования: в каждой из них найден свой поворот – будь то стилистический анализ «Жана-Кристофа» или рассмотрение образной концепции «Саги о Форсайтах».
Однако, рекомендуя эту книгу вниманию читателя, мы оставляем за собою право поспорить с некоторым» ее положениями. Мы говорим о тех ее страницах, где завидная прямота суждений переходит у автора в жестковатую прямолинейность, а сам жанр романа-эпопеи превращается в» некоего диктатора, подминающего под себя другие категории прозы. Жанр эпопеи мыслится автором как последняя, крайняя и высшая ипостась реализма. Мы не раз столкнемся с формулировками такого рода: «…роман- эпопея – крайнее и самое полное по своим возможностям проявление реализма» (стр. 23); «…роман-эпопея – вершина эпоса и высшее выражение реализма в литературе нашего времени» (стр. 35); «…это естественное развитие и завершение эпической» прозы: рассказ, повесть, роман и – роман-эпопея» (стр. 35). Несколько-удивленные этой «лестницей славы», кстати не совпадающей с реальным историческим развитием жанров, мы читаем новые выводы автора. «В романе-эпопее, – пишет А. Чичерин, – образ человека… достигает такой полноты и конкретности, которая недоступна обычному роману» (стр. 18). Загипнотизированные действительным, вполне реальным значением жанра эпопеи, мы могли бы со всем этим согласиться, если бы за честь других жанров не вступилась сама литература. Образы Анны Карениной и мадам Бовари, Гобсека и Чичикова, Обломова и чеховского Ионыча, Раскольникова и Печорина – живут в «обычном», не эпопейном романе и даже в новелле. Но право же, не поднимается рука поставить их ступенькой ниже, чем, скажем, образы «Разгрома» Золя или голеуорсовской «Саги», о которых автор говорит как об эпопейных образах. В этом смысле прав критик Е. Эткинд, писавший о книге А. Чичерина («Звезда», 1960, N 1): общеисторическое содержание жизни может быть с одинаковой силой выражено и в романе, и в новелле. Напротив, есть такие стороны жизни и такие типы ее, которым «вольготнее» в новелле: быть может, ни в каком ином жанре омещанивание Ионыча не выступило бы так потрясающе ясно, как в чеховской новелле, с ее лаконизмом и внутренним подтекстом, с ее знаменательными деталями.
Однако и в позиции Е. Эткинда есть своя, как нам кажется, уязвимая сторона. Она дает себя знать, когда критик обращается к конкретным примерам. Возражая, так сказать, против «дискриминации» жанров, Е. Эткинд пишет: «В «Пышке» Мопассан повествует лишь об одном, совершенно незначительном, эпизоде из франко-прусской войны, но эта небольшая новелла говорит о трагической для Франции войне, о характере буржуазного общества, о национальном характере французов, о взаимоотношениях французов и немцев не меньше, чем «Разгром» Золя». С этим утверждением все-таки трудно согласиться. Одно дело, когда мы говорим о психологии Ионыча и возможностях жанра новеллы, другое – когда речь идет об общенародной войне, которая вызвала к жизни все национальные силы народа, быть может, дремавшие до этой трагической встряски. Есть такие моменты в жизни народа, для выражения которых действительно наибольшие возможности представляет жанр эпический. И быть может, А. Чичерин был бы более прав, если бы не ставил жанр эпопеи над всеми прочими категориями прозы, а проследил бы те воистину неограниченные возможности, которые дает роман-эпопея в отражении событий общенародного значения, когда основой повествования становится героическая борьба больших масс народа, представленных судьбами многих действующих лиц, принадлежащих к различным социальным прослойкам и изображенных в их связях и взаимоотношениях.
Без этого существенного уточнения трудно примириться с установленной автором иерархией жанров, которая, кстати, влечет за собой ряд других недостатков.
Точно стремясь поднять жанр романа-эпопеи на пьедестал, А. Чичерин весьма робко ищет истоки первой русской эпопеи, хотя сама тема книги побуждает к этому со всей настойчивостью. У автора брошена фраза о том, что «Войну и мир» Толстого долго готовила история, начиная еще со «Слова о полку Игореве». Но, к сожалению, фраза так и остается фразой. В качестве предшественников первой русской эпопеи А. Чичерин подробно рассматривает лишь черновые варианты незавершенных романов Пушкина, анализируя в специальной, обширной главе отрывки прозаических замыслов поэта.
Мы вправе спросить исследователя: что же внес русский классический роман, роман Пушкина и Лермонтова, Гончарова и Герцена, Тургенева и Гоголя, в формирование эпопейного жанра? Менее всего мы ждали бы от автора елейных фраз о том, что все лучшие качества русского романа нашли воплощение в «Войне и мире» Толстого. Нам хотелось бы представить себе живой, реальный процесс рождения нового жанра, быть может, в спорах и сопротивлении существующей традиции (как это было, по всей очевидности, с романами Тургенева), но этого-то и нет в книге А. Чичерина.
Конечно, проще всего связать рождение «Войны и мира» с эпохой 60-х годов, как никогда требовавшей выражения народного самосознания. Но эта общественная сторона вопроса требует и своего эстетического, историко-литературного эквивалента. Между тем, обратимся ли мы к сочинениям Гоголя или к критическим заметкам Салтыкова-Щедрина, к письмам Л. Толстого или к статьям Белинского, везде мы почерпнем массу ценнейших соображений о своеобразии русского романа, о стремлении крупнейших русских писателей раздвинуть традиционные рамки этого жанра, подступиться к созданию эпического жанра. Достаточно вспомнить одно из высказываний Гоголя, чтобы в полной мере почувствовать это: «Величайшее, полнейшее, огромнейшее и многостороннейщее из всех созданий драматическо-повествовательных есть эпопея. Она избирает в герои всегда лицо значительное, которое было в связях, в отношениях и в соприкосновении со множеством людей, событий и явлений, вокруг которого необходимо должен созидаться весь век его и время, в которое он жил. Эпопея объемлет не некоторые черты, но всю эпоху времени, среди которого действовал герой с образом мыслей, верований и даже познаний, какие сделало в то время человечество. Весь мир на великое пространство освещается вокруг самого героя, и не одни частные лица, но весь народ, а и часто и многие народы, совокупись в эпопею, оживают на миг и восстают точно в таком виде перед читателем, в каком представляет только намеки и догадки история». Можно сказать, что эпопея – «жданный» жанр, и его возникновение – действительно настоящая революция в истории литературы. А вот этого духа «революционности» мы и не почувствовали в книге, его подменил некий пиэтет перед жанром эпического размаха.
Когда автор хочет во что бы то ни стало сделать жанр романа-эпопеи образцом для подражания, возникает натянутость в анализе. Так, говоря о романах Золя, Роллана, Голсуорси, автор как-то постоянно чувствует себя «настороже»: а «дотягивают» ли они до жанра эпопеи? Всякий раз оказывается – дотягивают. Хотя и с оговорками. Иногда оговорки столь значительны, что автору приходится жертвовать многим, чтобы все-таки отнести излюбленное произведение к жанру эпопеи.
В «Саге о Форсайтах», признает исследователь, нет места народу как главной действующей силе истории; сами исторические события, определявшие судьбы поколений, свершаются за сценой, а многие из них, весьма существенные, и вовсе обойдены молчанием. Историчность «Саги» автор видит в показе жизни от поколения к поколению, от эпохи к эпохе, В свою очередь столь своеобразно понимаемая историчность рассмотрения судеб буржуазного класса, идущего к своему краху, и мысль о будущем народа и делают «Сагу», по мысли А. Чичерина, произведением эпопейного склада. Право, все это вызывает сомнения. И думается, не будь у автора необходимости «подключить»»Сагу о Форсайтах» к эпическим проблемам, анализ сильных и слабых сторон этого произведения был бы куда более глубок и многосторонен.
Значение жанра романа-эпопеи осознается в наши дни так отчетливо, как никогда раньше. Сегодня чаще, чем всегда, вспоминаются слова Горького: «Нужно учиться давать синтезы, не отрывки и клочья». В наши дни невиданного подъема всех творческих сил народа, быть может как никогда раньше, нужно «широкое обобщение, большие картины». Все это бесспорно, но бесспорно и то, что к синтезу, к большим обобщениям ведут тысячи дорог. Создание романа-эпопеи – одна из многих. И нет никакой необходимости выстраивать жанры по ранжиру.
Хочется думать, что автор книги «Возникновение романа-эпопеи» не остановится на сделанном. За возникновением эпопеи следует ее плодотворная жизнь в искусстве. И здесь богатейший материал дает эпопея последнего времени. О романах М. Шолохова и Л. Арагона, А. Толстого и А. Упита А. Чичерин говорит лишь в послесловии. Но это богатейшая тема для большой, самостоятельной и очень нужной работы.