№2, 1985/Жизнь. Искусство. Критика

«Родом из войны»

(О ПОЭТИЧЕСКИХ ПОКОЛЕНИЯХ)

«Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» (1927) Эдуард Багрицкий заключал примирительно:

Десять лет разницы –

Это пустяки!

Конечно, дружба не знает границ, но комсомолец Николай Дементьев был помимо того поэтом, в литературе же десять, а точнее, и все двенадцать лет – дистанция внушительная, чаще всего порождающая несходство художественных манер. И хотя первые сборники Багрицкого («Юго-Запад») и Дементьева («Шоссе энтузиастов») вышли с мизерным интервалом в два года – в масштабах современной поэзии их авторов разделило более значительное расстояние. Со временем оно лишь увеличивалось, так что «ответом Эдуарду» стало у Дементьева не только одноименное стихотворение того же 1927 года, но и поэма «Мать» (1933) – зрелый отклик поэта строительных будней на романтический призыв своего старшего товарища.

Уже современники увидели в этом вроде бы частном, творческом споре знак общих процессов. В одной из первых стихотворных антологий советской эпохи «Поэзия революции» (М., 1930) «Разговор…» и «Ответ…» появились под разными рубриками. Фактически Багрицкий и Дементьев были представлены составителями как поэты двух различных поколений.

В критике разговор о поэтических поколениях тогда еще только начинался. Одним из первых тему открывает А. В. Луначарский. В 1924 году, когда общее внимание было приковано к борьбе литературных группировок, он дает емкую сравнительную характеристику первого и второго призывов пролетарской поэзии1. В литературе нарождались новые формы развития, поэтические лицаА. В. Луначарский, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 2, М., 1964, с. 270 – 272.

освобождались от групповых шор, и в середине 30-х годов Е. Мустангова вполне уверенно могла говорить «о нескольких поколениях советских поэтов, из которых каждое приносило с собой свои темы, ставило свои поэтические задачи»2. Введение в оборот нового понятия было продиктовано самим характером изменившегося литературного процесса.

«Каждая эпоха имеет свою терминологию для классификации поэтов. Новая классификация является обыкновенно в острые моменты литературных сдвигов и с течением времени, по прошествии остроты момента, теряет свою значимость, – писал И. Н. Розанов и пояснял: – В допушкинскую эпоху поэтов характеризовали по тем литературным жанрам, которые ими преимущественно разрабатывались: одописец, элегик, идиллик, балладник и т. д.»3. Вслед за тем на передний край в поэзии выдвигаются, по мнению Розанова, враждующие литературные течения, но одновременно – добавим от себя – утверждается и другой принцип единения – вокруг крупной художественной индивидуальности («поэты пушкинской поры», «поэты тютчевской плеяды», «поэты некрасовской школы»).

В последнее столетие многое меняется. «В XX веке, – пишет М. Храпченко, – не только значительные, но и просто более или менее заметные изменения в характере образного творчества в гораздо большей степени связаны с коллективными усилиями писателей, чем в XIX веке, когда основные пути литературного развития определялись прежде всего творческими завоеваниями отдельных выдающихся художников слова»4. В русской и советской поэзии такая множественность проявилась вначале в форме возникновения различных школ или иначе – группировок, связанных на сей раз не ведущей традицией (скажем, некрасовской), но оригинальной эстетической программой (акмеизм, футуризм, имажинизм, конструктивизм). Резкое, иногда нарочитое размежевание и самоограничение мыслилось как обязательная предпосылка подобных объединений. «Ведь если создалась группа, значит, она должна чем-то выделяться. Иначе она не имеет права на существование», – говорил И. Сельвинский.

Поэтические поколения, сменившие собой в литературном процессе группировки, органичностью своего появления лишь подчеркнули известную преднамеренность в действиях предшественников. Не заумное слово, самоценный образ или локальный прием – определяющим теперь становится узловое эпохальное событие, пережитое поэтами-сверстниками в молодости и связавшее их творчество воедино.

Потребность в понятии «творческое поколение» повышается там, где художник сознательно ориентируется на сближение с действительностью, а различные литературные объединения относятся друг к другу без прежнего антагонизма. Все это особенно актуально для искусства социалистического реализма, а если говорить о поэзии, то – для такой поэзии, в которой жизненная судьба художника воплощается подчеркнуто прямо и непосредственно.

Небезуспешные попытки определения предпринимаются все чаще5, однако некоторые аспекты проблемы до сих пор остаются непроясненными. Это, во-первых, вопрос о соотношении поколений социальных и литературных, а, следовательно, о художественной специфике последних. Во-вторых, нужно задуматься над тем, в какой степени творческая эволюция писателя зависит от момента и характера его совместного с поэтической генерацией самоопределения. Это позволит прояснить диалектику взаимодействия в литературном процессе общего, особенного и индивидуального. В поисках решений обратимся к судьбам так называемого фронтового поэтического поколения – одной из тех немногих творческих генераций, которая прочно укоренилась в сознании читателей и критики именно в этом качестве.

1

Уж если толкуете

Про поколенья,

Кто старше, кто младше –

Тут мерка одна,

Одна роковая

Черта разделенья:

Отечественная война, –

(Перевод И. Фонякова.)

так совсем недавно писал старейший латышский поэт, участник войны Юлий Ванаг. В самом деле, чем дальше мы уходим от победного 45-го, тем острее осознаем особое положение, которое занимают в нашем обществе фронтовики с их уникальным жизненным опытом, испытанными нравственными принципами. По свидетельству социолога, «поколение Великой Отечественной войны – это не только десятиклассники, прямо с выпускного вечера шедшие в бой, но все те, кто вынес на своих плечах тяготы войны, для кого она явилась решающим и неизгладимым переживанием»6.

Решающей, неизгладимой стала героическая борьба и трагедия народа и для всей советской поэзии в целом, для самых разных ее представителей, в том числе для таких сложившихся поэтов, как П. Антокольский и В. Инбер, А. Твардовский и О. Берггольц. На десятый день после Победы А. Твардовский говорил: «Для меня этот период представляется таким, о котором на всю жизнь хватит думать». И все-таки ни Твардовский, ни Берггольц, ни тем более Антокольский никогда не причисляли себя к фронтовому поэтическому поколению. И думается, не без оснований.

Интервалы между поколениями историки и социологи исчисляют тридцатью – тридцатью шестью годами. Для художников подобные циклы гораздо короче: «Человек, родись он на 10 лет раньше или позже, будет совершенно иным в том, что касается его собственного развития и его воздействия на внешний мир», – считал Гёте. В переломные эпохи отрезки сжимаются подчас до трех-четырех лет, потому что писатели наделены повышенной чуткостью к происходящему в действительности.

Литературные генерации подвижнее, мобильней поколений социальных.

Разница, конечно, не исчерпывается статистикой. Талантливые писатели приходят к нам с теми духовными идеалами, практическим опытом и эстетическими представлениями, которые отличают эпоху их художественного становления. Первозданность впечатлений дает им особые преимущества. Недаром «исповедь сына века» чаще всего звучит как голос самого времени, недаром за литературными поколениями – в качестве имен – закрепляются даты их творческого рождения (писатели-шестидесятники, прозаики «потерянного» поколения – времени буржуазного кризиса после первой мировой войны, поэты-фронтовики). Паспортные данные при этом – величина относительная, решающим становится совпадение литературных дебютов.

Повторяя известные слова А. Блока о том, что «в стихах всякого поэта 9/10, может быть, принадлежит не ему, а среде, эпохе, ветру, но 1/10 – все-таки от личности», мы обыкновенно подчеркиваем социальную обусловленность искусства. Между тем логическое ударение у Блока явно располагается на последнем Слове, отчего несоизмеримые дроби несколько уравновешиваются. Впитывая, писатель всегда претворяет, характер художественного дарования не обязательно созвучен жизни, окружающей поэта в его юности, и литературному процессу этого времени. Вспомним судьбы К. Случевского, И. Анненского, С. Щипачева, творческая деятельность которых начиналась задолго до того, как они нашли в поэзии себя. Подобные отклонения, несоответствия, поздние дебюты мы встретим впоследствии даже у поэтов-фронтовиков. Это весомое свидетельство в пользу сложной художественной специфики поэтических поколений.

И все-таки на переднем плане для читателей, критиков, самих представителей любой творческой генерации – единство. Для «фронтового солдатского братства поэзии» (М. Дудин) – это единство биографии, миропонимания, идейной и нравственной позиции. Это общность, продиктованная временем, которое нарекло, выпестовало и привело их в литературу большой – несмотря на огромные потери – и сплоченной когортой. Привело именно как поколение.

«Известно, – писал Ю. Кузьменко, – что есть некоторые закономерности формирования художественных талантов. В полосы мирного, будничного развития таланты появляются поодиночке, входят в искусство сравнительно неприметно, Крупные общественные катаклизмы рождают таланты целыми созвездиями, группируют их в отчетливо выделенные поколения. Так было в пору Великой Октябрьской социалистической революции, так было в пору Великой Отечественной войны»7. Сила ударной волны военного урагана и пережитое вместе со всеми сопротивление ему заслонили от вчерашних студентов и школьников все иные жизненные впечатления. Даже воспоминания о детстве – этот вечный родник индивидуального творчества:

Я родом не из детства – из войны…

Прости меня, в том нет моей вины…

(Ю. Друнина)

«Меньше всего я хотел быть военным писателем… Я хотел писать все то, что я знал и любил, детство мое и деревню, лес, который я очень любил. Да, может быть, больше всего именно это – детство мое и природу, которая казалась мне неотделимой от детства. Новой биографии не создашь, осталась эта, какая есть» (В. Субботин). Конечно, чувство сожаления здесь присутствует, но оно отступает перед неизбежностью.

Те же изменения происходят в отношении к другому первоисточнику творческой личности – малой родине. Л. Решетников в своих размышлениях о ней прямо отталкивается от известных строк из «Автобиографии» Твардовского, – но как принципиально он их переосмысляет: «У каждого поэта есть свой «смоленский край»… «Смоленский край» – это привязанность юности, это дом, где поэт вырос и в который возвращается время от времени в поезде или в стихах, это – родник, который питает его, и плацдарм, на котором он работает. Я провел свою молодость и многие годы зрелой жизни в армии. Армия для меня – не тема, она – мой родной дом и моя школа, она – моя «Смоленщина»…» По существу Решетников смыкается не с Твардовским, а с Гудзенко, для которого малой родиной, где он осознал себя, где ему открылась великая Отчизна, стала «далекая провинция – Война…».

Индивидуальная биография – то, из чего обычно проистекает самая интимная, сокровенная струя поэзии, – оказалась общим плацдармом. Для писателей, на себе испытавших непреложность фронтового братства, личное отступало. Неоднократно они заявляли об этом в стихах, написанных самыми разными поэтами в форме множественного, а не единственного числа.

С творческими манифестами литературные поколения выступают ничуть не реже, чем группировки. Здесь они так же необходимы как акт самоосознания. Но если декларации поэтических школ имеют чаще всего опережающий и эстетический характер, то для творческих генераций «поэтика здесь вовсе ни при чем» (С. Орлов). Их манифесты – о пройденном пути, о судьбе сверстников («Мое поколение» С. Гудзенко, «Второе письмо ровеснику» М. Максимова, «Сороковые…» Д. Самойлова и многое другое).

Опыт пережитого на фронте в молодые годы, когда других жизненных школ за плечами еще не было, – вот что связывает разных по своей художественной манере поэтов, раньше или позже пришедших в литературу. В 1944 году К. Симонов подчеркивал: «Молодой человек, который сегодня хочет стать писателем, должен пройти через войну. Только тогда он будет жить, как писатель». Те, к кому обращался опытный военный литератор, хорошо понимали его: все они находились в действующей армии. Недаром статья Симонова называлась «Подумаем об отсутствующих».

Общие испытания определили тематическую близость, сквозной пафос стихов. Поэтами рождаются, но солдатами становятся, – из этого противоречия и вырос основной конфликт. Юноша, от природы одаренный талантом чуткого ощущения жизни, внимания ко всему на свете, восхищения бытием, должен был преградить путь смертоносной фашистской машине – преградить встречным огнем, а подчас и собственным живым телом. И он, не колеблясь, делал это – ради той самой жизни, о которой так мечтал, Вспомним Дудинского пулеметчика и его предсмертную просьбу – написать любимой: «У нас сегодня пели соловьи», вспомним строки Г. Суворова, сложенные им за несколько дней до гибели:

Свой добрый век мы прожили как люди –

И для людей…

Поэзия фронтовиков по главной своей сути гуманистична. Дудин не устает повторять: «Мы стали поэтами не благодаря войне, а вопреки ей». «Именно в преодолении трагедии войны родилась и могла только родиться поэзия этого поколения», – соглашается В. Кожинов. И все же, уточняет литературовед, она «рождалась на почве трагедии»8. С памятью о погибших друзьях и ровесниках, с болью от незаживающих ран, с грузом по-юношески остро воспринятых и тяжело отложившихся военных впечатлений пришли поэты-фронтовики к читателю. Пришли, чтобы напоминать о войне и противостоять ей.

Еще в 1930 году немецкий литературовед Юлиус Петерсен назвал и рассмотрел факторы образования литературных поколений. Это: сходное идейное наследие, дата рождения, образование, личная связь, единство пережитого, один и тот же образец для подражания и стиль, а также застой в творчестве предшествующей генерации9. Система признаков полная и выверенная. Пожалуй, только последний из них в нашем случае не действует.

Нетрудно заметить, что некоторые из перечисленных Петерсеном слагаемых связывают всех поэтов-фронтовиков. В своих статьях, ответах на анкеты, интервью «юноши сорок первого года» единодушно подчеркивали, что именно участие в Великой Отечественной войне сделало их активными продолжателями дела отцов-революционеров, личностно сформировало, определило творческое развитие. Но достаточно ли этого, чтобы воспринимать фронтовое поколение как идейно-художественное единство? Ведь даже о личной связи и образовании, несмотря на Литературный институт и совещания молодых писателей, нам надо упоминать с оговорками: их участниками и выпускниками поэты-сверстники становились в разные годы. Что же касается общих традиций и стиля, то об этом говорить попросту не приходится.

Все это очевидно. С одной стороны, со стороны содержательной – жизненных судеб, гражданской позиции – явное сходство. С другой стороны, со стороны, так сказать, формальной – столь же явное расхождение. Уйти от разговора о том или другом, рассматривая поэзию фронтовиков, невозможно, и постепенно сложилась схема «поколение – творческая индивидуальность», которая камуфлировала, но отнюдь не разрушала лежащего в ее основе противоречия между содержанием и формой. Кроме того, она дискредитирует эстетические возможности понятия «литературное поколение», которое в подобном виде на самом деле почти исключительно становится социологическим.

Наряду с этим складываются иные взгляды. От внимательных критиков и писателей не ускользнуло наличие как бы нескольких волн или нескольких эшелонов в единой по своим основам поэзии фронтовиков. Стилевая дифференциация, а порою и творческая полемика были вызваны, по их мысли, некоторой разницей военного и литературного опыта, художественной ориентации10. Эти наблюдения кажутся нам верными и чрезвычайно перспективными. При условии уточнения и развития они могут дать то недостающее промежуточное (а возможно, и центральное) звено, которое снимет дуализм содержания и формы и позволит определить особенности уже собственно поэтических поколений.

Это понятие включает в себя специфическое содержание (скажем, не сам по себе военный материал, но и его осмысление с различной временной дистанции) и преобладающий стиль. Исторический фактор продолжает оставаться ведущим, – он и сообщает творческой генерации единство, – но выступая в данном случае в облике не только социальных, но и собственно эстетических условий – в характере историко-литературного процесса.

У того же Ю. Петерсена мы находим далеко ведущий вывод: «Сейчас «поколение» заменяет суммарное и едва ли уловимое понятие «дух времени» и является коренной предпосылкой понятия «стиль эпохи»11. Под стилем эпохи в данном случае можно понимать доминирующую, хотя, разумеется, и не единственную, стилевую тенденцию в литературе определенного периода. Входящая в нее молодежь всегда безошибочно чувствует, поддерживает и развивает эту тенденцию, поскольку именно она выражает сущность той эпохи, тот взгляд на событие, которые формируют молодых писателей. Сходно складывается отношение к актуальным классическим традициям, и все-таки чаще для дебютантов, как заметил недавно один из них, Г. Касмынин, «наиболее значительные из современных поэтов заслоняют историческую перспективу». Именно к поре дебюта поэтов-фронтовиков разных «волн» – времени, когда творческий строй особенно хорошо обозрим, а характерные черты новой генерации проявляются наиболее непосредственно, – мы и обращаемся в первую очередь.

2

В воспоминаниях о Семене Гудзенко М. Луконин рассказал с его слов об одном эпизоде из литературной жизни предвоенных лет, который выглядит теперь как символический. Речь идет о встрече двух поэтических поколений – набиравшего силу и грядущего, пока еще не узнанного:

  1. []
  2. Е. Мустангова, Советская поэзия сегодня. – «Резец», 1936, N 1, с. 17.[]
  3. И. Розанов, Русские лирики. Очерки, М., 1929, с. 7. []
  4. М. Б. Храпченко, Горизонты художественного образа, М., 1982, с. 50. []
  5. См.: J. Petersen, Die literarischen Generationen, Berlin, 1930; Г. Маркевич, Основные проблемы науки о литературе, М., 1980, с. 210 – 211; Г. Диас-Плаха, От Сервантеса до наших дней, М., 1981, с. 106 – 161; Л. Лазарев, Это наша судьба. Заметки о литературе, посвященной Великой Отечественной войне, изд. 2-е, дополненное, М., 1983, с. 56 – 58; В. Е. Ковский, Литературный процесс 60 – 70-х годов (Динамика развития и проблемы изучения современной советской литературы), М., 1983, с. 47.[]
  6. И. С. Кон, Социология личности, М., 1967, с. 110.[]
  7. Ю. Кузьменко, Советская литература вчера, сегодня, завтра, М., 1981, с. 420. ;.

    []

  8. В. Кожинов, Лирика военного поколения. – В сб.: «Социалистический реализм и художественное развитие человечества», М., 1966, с. 276.[]
  9. J. Petersen, Die literarischen Generationen, S. 28 – 52.[]
  10. См.: Л. Лавлинский, Не оставляя линии огня (О лирической поэзии наших дней), М., 1975, с. 278; Ал. Михайлов, Поэты и поэзия. Портреты, проблемы, тенденции развития современной поэзии, М., 1978, с. 81 – 83; К. Ваншенкин, Лица и голоса, М., 1978, с. 17; Л. Лазарев, Это наша судьба…, с. 100 – 101.[]
  11. J. Petersen, Die literarischen Generationen, S. 3.[]

Цитировать

Страшнов, С.Л. «Родом из войны» / С.Л. Страшнов // Вопросы литературы. - 1985 - №2. - C. 3-30
Копировать