№3, 1971/Обзоры и рецензии

Реализм Пушкина и литература его времени

«Пушкин. Исследования и материалы», т. VI. Реализм Пушкина и литература его времени, «Наука», Л. 1969, 308 стр.

Статьи и материалы, опубликованные в последнем томе известного пушкиноведческого издания, объединены, как указано в редакционном предисловии, общей темой роли Пушкина в формировании реалистической литературы его времени. Более конкретно – речь идет о периоде конца 1820-х и 1830-х годов, который «является наименее изученным и в истории русской литературы, и в истории общественной мысли и литературной критики». К этому можно добавить, что и сам вопрос о пушкинском реализме принадлежит к числу трудных и недостаточно разработанных. Тем более своевременным следует признать замысел нового труда.Составляющие сборник статьи можно было бы разделить на две группы. В одних – богатых фактическим материалом, интересных многими наблюдениями – преимущественное внимание уделяется перипетиям общественной и литературной борьбы. Проблемы же пушкинского реализма либо отодвинуты на задний план, либо даже вовсе не ставятся.

Например, в статье Р. Иезуитовой «Пушкин и эволюция романтической лирики в конце 20-х и в 30-е годы» охарактеризовано в основном творчество второстепенных и третьестепенных поэтов пушкинской поры (Подолинского, Деларю, Якубовича, Губера, Ершова и др.), а также отношение этих поэтов к Пушкину и Пушкина к ним. Автор показывает, что поэты, так или иначе опиравшиеся на пушкинские традиции или же пользовавшиеся поддержкой Пушкина, противостояли вульгарному романтизму 1830-х годов. Однако итоговый вывод статьи, будто «романтики пушкинской ориентации выступали союзниками и своеобразным «резервом» реалистической русской лирики» (стр. 97), выглядит несколько неожиданным и весьма сомнительным.

В статье И. Сермана «Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов» хорошо показано, сколь сильным было воздействие «Бориса Годунова» на историческую драму 1830-х годов, хотя драматургия той поры смогла усвоить «только некоторые второстепенные принципы пушкинской драматической системы» (стр. 149). И опять-таки: исследователя занимают не столько проблемы художественного метода » исторической драме, сколько сопоставление политической концепции Пушкина с концепциями современных ему драматургов.

Статья Н. Петруниной и Г. Фридлендера «Пушкин и Гоголь в 1831 – 1836 годах» уточняет характер личных и литературных отношений обоих писателей. Вопрос же о типологическом своеобразии их реализма оказался по существу обойденным: ему посвящена лишь краткая и суммарная характеристика, затрагивающая в основном некоторые стилевые отличия пушкинской и гоголевской прозы.И уже откровенно фактологический характер носит статья Н. Петруниной «Вокруг «Истории Пугачева», сама по себе замечательно интересная. В ней убедительно доказывается, что санкция Николая I на печатание пушкинского труда отнюдь не является результатом его оплошности или недосмотра, как это утверждается в большинстве современных исследований. Разрешая печатать «Историю Пугачева», царь руководствовался определенным политическим расчетом: напоминание об угрозе крестьянской войны должно было послужить своего рода уроком крепостникам-помещикам, не желающим поступиться своими правами и противящимся правительственному урегулированию крестьянского вопроса. Историческое сочинение Пушкина имело, таким образом, актуальный политический смысл.

Другая группа статей более или менее непосредственно затрагивает проблему реализма в творчестве Пушкина. Остановимся на них подробнее. Сборник открывается статьей Б. Мейлаха «Реалистическая система Пушкина в восприятии его современников». Соглашаясь, в общем, с распространенным мнением, что «при жизни поэта ни современные ему писатели, ни критики не могли подняться до осмысления его творчества в целом», Б. Мейлах считает все же необходимым выделить «отдельные выступления, авторы которых стремились к постижению деятельности Пушкина именно как системы определенных принципов, рассматривая ее в русле развития русской и мировой литературы» (стр. 11). Для подтверждения этой мысли исследователь обращается к выступлениям Веневитинова по поводу «Евгения Онегина», статьям о Пушкине Ивана Киреевского, а также к известной статье Гоголя «Несколько слов о Пушкине». Во всех этих статьях, показывает Б. Мейлах, «содержалось обобщение принципов его (Пушкина. – А. Г.) художественной системы и доказывалось, что они явились началом и основанием новой школы в русской литературе» (стр. 27). Особенно интересен раздел статьи, посвященный «Литературной газете», на страницах которой разъяснение и защита художественной программы Пушкина проводились в разнообразной и сложной, нередко замаскированной форме. Таким образом, уже при жизни Пушкина, заключает Б. Мейлах, была подготовлена почва для последующей оценки его деятельности в знаменитых статьях Белинского.

В наиболее общем виде вопрос о своеобразии пушкинского художественного метода поставлен в статье И. Тойбина «Вопросы историзма и художественная система Пушкина 1830-х годов». Общепризнанно, что историзм был одной из основ пушкинского реалистического метода. Однако, рассуждает И. Тойбин, историзм является основой реализма вообще. Каковы же особенные, индивидуальные черты именно пушкинского историзма? Отвечая на этот вопрос, исследователь выявляет недостаточность привычных представлений о том, что личность в реалистической системе Пушкина всецело определяется средой и выводится из нее. Для Пушкина, показывает он, более характерна убежденность в сложности отношений между человеком и средой, в том, что личность способна остаться неподвластной гнету обстоятельств, возвыситься над ними. «В произведениях Пушкина акцент ставится не на изображении среды самой по себе («нравы», «интересы», «имущественные отношения» и т. д.) и не на тщательном выявлении психологических и социальных мотивировок или аналитическом исследовании причинных связей. Все это в художественной системе пушкинского творчества скорее присутствует лишь в качестве некоей общей основы; в фокусе же – мера прекрасного, человечности, телесной и духовной красоты, которой поверяется окружающий мир, человек» (стр. 43).

Менее удачна вторая половина статьи, где автор пытается показать, в каких художественных формах раскрывается своеобразие пушкинского историзма. Источник этого своеобразия он видит в неразрывном единстве истории, вноса и лирики в пушкинской художественной системе 30-х годов. Однако подобный вывод носит несколько абстрактный характер, а обосновывающие его разборы пушкинских произведений («Медного Всадника», «маленьких трагедий», «Кирджали» и др.) не выглядят убедительными.

В последующих статьях сборника проблемы реализма Пушкина рассматриваются уже на материале отдельных родов и жанров. Особый интерес среди них представляют две работы о пушкинской прозе: В. Вацуро «Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов» и Я. Левкович «Принципы документального повествования в исторической прозе пушкинской поры».

В статье В. Вацуро превосходно показано, как в литературно-общественной борьбе 30-х годов Пушкин приходил к отрицанию самих основ сложившейся системы бытописания. При этом он отталкивался не только от практики булгаринского «нравственно-сатирического» романа, но и от «бесконечно более значительного и авторитетного сатирического метода Грибоедова» (стр. 170). Пушкинское изображение современного быта враждебно бытописанию в традиционном смысле слова. Само понятие быта в творчестве Пушкина изменилось и расширилось. Оно предстает у него «как совокупность всех внешних форм национального общественного бытия», причем «каждая из этих форм мыслится как социально обусловленная и исторически детерминированная» (стр. 155). Поэтому художественная достоверность факта обусловлена теперь не эмпирической точностью описаний, но тем, насколько верно уловлено его положение в целостной исторически детерминированной системе.

Эту мысль В. Вацуро словно бы подхватывает Я. Левкович. Анализируя исторические источники «Арапа Петра Великого» и их использование в романе, она говорит об искусстве Пушкина видеть в документе характерную черту эпохи, извлекать «из документа его скрытое, обобщающее значение». «Вымысел развивается так, чтобы фактическим данным, почерпнутым из документа, придать наибольшую типическую характерность» (стр. 182). Так, в отступление от реальных исторических фактов, Пушкин делает невестой Ганнибала боярышню Ржевскую, что дает возможность ввести столь важный для Петровской эпохи конфликт старого боярства с новыми людьми. Вымышленный факт становится, таким образом, едва ли не более достоверным, чем реальный. С этим связан и пушкинский принцип предельно экономного отбора деталей. Они нужны не сами по себе, не для эмпирического воссоздания «местного колорита» (как в исторических романах романтического толка), а для того, чтобы раскрыть наиболее важные, существенные особенности данного исторического лица или явления. Дальнейшее развитие, показывает Я. Левкович, историзм получает в позднейшем пушкинском творчестве. Автор «Капитанской дочки» более свободно «компонует исторические факты, создавая типическую ситуацию», он стремится теперь к раскрытию «социальной сущности исторического процесса» (стр. 195).

«Философская поэзия Пушкина и любомудров» – так озаглавлена статья Е. Маймина. Основное различие их творческих методов автор усматривает в следующем. Романтическая по своей природе, поэзия любомудров отличается априорной концепционностью, заданностью поэтической идеи и – как следствие этого – дидактичностью и недостатком художественности. Напротив, поэтическая идея Пушкина не предрешена заранее, но «возбуждена действительностью», она словно бы рождается в определенной жизненной ситуации. Эта тесная связь с действительностью, справедливо замечает автор, «с жизнью, исполненной трагических противоречий и неразрешимых проблем, и не позволяет Пушкину быть слишком прямолинейным и категоричным. В своих стихах, как правило, он избегает «примерных уроков» и окончательных решений…» (стр. 109). Однако Е. Маймин чересчур прямо связывает пушкинский отказ от готовых решений и прямых уроков с реализмом. Строго говоря, отмеченная особенность пушкинской поэзия не является особенностью художественного метода в собственном смысле слова. Более того, возникает естественный вопрос: всегда ли нежелание давать уроки и проповедовать готовые идеи является необходимой предпосылкой реализма? Как обстоит дело на сей счет, скажем, у Некрасова или Маяковского? И с другой стороны, если идейная и художественная слабость творчества любомудров действительно вызвана их романтическим миросозерцанием, как утверждает автор, то чем же можно объяснить величайшие художественные достижения поэтов-романтиков? Вообще представления участников сборника о реализме не отличаются ни теоретической определенностью, ни единством. Реализм трактуется ими то как творческий метод, то как стиль, то как «художественная система». Правомерность этого последнего понятия обосновывает в начале своей статьи Б. Мейлах. К сожалению, он не разъясняет, как соотносится оно с более традиционными понятиями метода и стиля, так что оценить целесообразность предложенного нововведения пока затруднительно.

Цитировать

Гуревич, А. Реализм Пушкина и литература его времени / А. Гуревич // Вопросы литературы. - 1971 - №3. - C. 207-209
Копировать