№11, 1958/На темы современности

Реакция под маской морали

Во Франции идет напряженная борьба всех подлинно демократических сил против открытого наступления империалистической реакции. Как всегда, художественная литература отражает процессы, происходящие в стране.

Для лучшего понимания настоящего, полезно сопоставить его с недавним прошлым и, может быть, более широко, детально и верно уяснить себе действительное значение, действительный идейно-политический смысл некоторых заметных явлений в современной французской литературе, их философского содержания и эстетических особенностей.

Одним из таких явлений, несомненно, является и сама фигура писателя Луи-Фердинанда Селина, и отношение к нему французской литературной общественности. Этот писатель, вызвавший большой шум своим первым романом «Путешествие на край ночи» и пьесой «Церковь» (1933), в послевоенные годы по весьма важной причине ушел из литературно-общественной жизни и скрывался в тени; в 1957 году он вдруг выступил с новой книгой «Из замка в замок», вновь вызвавшей большой шум.

Коммунистическая печать со всей ясностью оценила эту книгу как проявление петэновско-фашистского реваншизма. Но часть либеральных газет и журналов, не пытаясь отрицать того, что отрицать невозможно, все же высказалась в пользу Селина. В этом смысле очень характерна статья известного критика Робера Кемпа в «Нувель литерер». Он писал, что, когда читаешь последнюю книгу Селина, «кажется, будто полощешь рот помоями или госпитальными гнойными нечистотами». Но все же он призывал оправдать Луи-Фердинанда Селина. Да, писал критик, это писатель грубый, циничный, бесстыдный, грязный, исполненный ненависти к людям и миру. Да, он человек не только бесчестный, но и преступный. Я сам его терпеть не мог, я выступал против него, требовал для него суровой кары. И он меня ненавидит и презирает, он упомянул обо мне в этой книге, перечисляя негодяев. Все так. Но, прочитав «Из замка в замок», я стал добрее к Селину. Посмотрите, как страдает этот «необыкновенно сильный артист, утонченный ум»! Ведь «он ненавидит не только меня и вас, он ненавидит и самого себя»! Давайте же смягчим наше отношение к нему и отпустим ему его грехи.

В то время, когда газета «Нувель литерер» печатала это добросердечнейшее воззвание, Селин, посмеиваясь над своими заступниками, изъяснялся в интервью, данном корреспонденту газеты «Экспресс».

«Чего вы ждете от вашей новой книги?» – спрашивал корреспондент. «Аванса из кассы издательства Галлимар», – издевался в ответ страдалец Селин. «Чего вы хотите, во что верите?» – «Я верю в ненависть и смерть».

Селин не пошел ни на малейшие уступки. Он не усомнился в своем праве проповедовать ненависть, особенно к людям, верящим в лучшее будущее и борющимся за него, в своем праве чернить человечество и призывать на него смерть. Эта непоколебимость Селина в сравнении с слабостью и уступчивостью его «критиков» – вещь, конечно, примечательная.

В чем же состоят грехи Селина? И что написано в его последней книге? Разобраться в этом тем легче, что «Из замка в замок» – нечто вроде автобиографической публицистики.

«Я глубоко несчастлив, – рассказывает Селин, – я вынужден укрываться от врагов, забиваться в норы и щели, чтобы не погибнуть совсем, чтобы спрятать от злых негодяев, окружающих меня со всех сторон, мою жену, единственного на свете любимого человека. Всякое жилище становится для меня замком, крепостью и в то же время тюрьмой. Все за стенами ненавидят меня и хотят обобрать до нитки, уморить голодом. А я готов в любую минуту защищаться, как затравленный зверь, рвать в клочья всех, кто за стеной».

Почему же так случилось? Когда это началось? Селин рассказывает это и называет дату: он страдает именно с тех дней, когда французская армия, соединившаяся с разрозненными прежде силами Сопротивления, воспользовалась ослаблением гитлеровцев, терпящих поражение на советском фронте, и, поддержанная десантом союзных войск, погнала оккупантов и начала освобождать Францию. Тут-то, во время торжества французского народа, и началась черная беда для Селина.

Раньше было не так! Он жил на парижской улице Норвен в обычном доме, а не в крепости-тюрьме. Не надо было никого бояться, – его боялись. Не надо было прятаться от людей, – многие тысячи людей прятались от него и его приятелей-гестаповцев. Как свободно и дружелюбно общался он с Абецом, Лавалем, с самим Петэном, де Бриноном… И литературная работа спорилась. Взять хотя бы его публицистические произведения, опубликованные в эти годы. Легко, как бы между делом, писал Селин о необходимости казнить французских патриотов, расправляться с партизанами, передушить всех евреев только за то, что они евреи. И читатели у Селина были отличные: появление его книг, широко разрекламированных немецкой и французской фашистской пропагандой, совпало с началом массовых арестов, пыток, казней. Врачебная практика Селина (Селин – врач) также не заставляла желать ничего лучшего: он стал лечащим врачом Петэна, Абеца и прочих.

И вот вся эта вольготная жизнь кончилась. 1042 французских военных преступника убежали от французского народа, воодушевленного жаждой национального освобождения. Куда бежать? Конечно, в Германию, за спины гитлеровских солдат.

Селин прибывает в свой первый замок. Это Зигмаринген в Шварцвальде, старинный замок Гогенцоллернов. Гитлеровские хозяева не слишком-то ценят прошлые услуги коллаборационистов, ставших ненужной обузой. Впрочем, самим гитлеровцам приходится очень туго. Поэтому, кто из беженцев поважнее, вроде Лаваля, тому еще доступен кое-какой комфорт, прочие живут скверно. А те, кого поселили в гостинице, тем уже почти и невыносимо. Даже уборных не хватало, жалуется Селин, а желудки расстроены, пища была скверная, да и авиабомбы вызывали нервные диспепсии («медвежью болезнь») у этих трусов, бывших такими храбрецами под защитой эсэсовцев.

Мы пропустим в нашем пересказе омерзительные сцены кишечных и половых эксцессов (Селин, по-видимому, считает их важным аргументом в своем грязном споре и пишет об этом десятки страниц). Возможно, что описание жизни 1042 бежавших от своего народа предателей точны, но они производят впечатление уродливого вымысла, тем более что Селин временами просто бредит, сплетая чудовищные образы действительности с фантастическими видениями. Замок Гогенцоллернов – это лодка Харона, в ней мертвецы. Да и в домах и на улицах города нет жизни в обычном человеческом смысле этого слова. В гостинице, по лестницам которой из лопнувших канализационных труб льются потоки нечистот, человек в белом халате с ножом хирурга в руке готовится оперировать лежащего на кровати больного. Но это не хирург, а самозванец, он сумасшедший, он попросту зарежет доверившегося ему человека. В привокзальном ресторане под бешеный визг радиолы беременные на девятом месяце женщины обнимаются с военными и предаются самым чудовищным видам разврата. Всем совершенно ясно, что окончательная катастрофа не за горами; тем большей жутью веет от того безжизненного автоматизма, марионеточной регулярности, с которой вишисты продолжают выполнять функции «государственного аппарата».

Садистически наслаждаясь мертвечиной и тлением, Селин стирает грани между бредом и действительностью для того, чтобы сказать: весь мир таков, как этот мирок зигмарингенцев; весь мир – гниющая куча человеческого мяса; весь мир – это бред, и всякое иное отношение к жизни, к людям есть худшая пошлость, глупость, мерзость. Все это написано еще невиданным в литературе нечистоплотным языком.

Попав в этот «замок», Селин начинает оценивать и переоценивать все вокруг себя. Всюду – враги. Враги – французы, которым вновь принадлежит Франция. Враги – немцы; теперь Селин дает волю своей шовинистической ненависти к ним, «тупым бошам», «недочеловекам»; они ведь побеждены, они оказались слабы, – и Селин выливает на их головы потоки ругательств в истинно расистском духе. Петэн и все вишисты тоже враги, – они не удержались у власти, они больше едят, чем Селин, у них лучшие помещения, они богаче и проч., и проч. Все они мелочь и негодяи, все перегрызлись между собою; писатель-коллаборационист Шатобриан бьет Абеца за то, что тот фальшиво насвистывает мелодию.

Селин не жалеет, что он был «коллабо», то есть сотрудничал с оккупационными властями, – он продолжает твердить, что надо было служить гитлеризму, «другого выхода не было», «в этом была единственная надежда» – надежда на то, что кончится переживаемая с начала XX века «проклятая полоса истории». Беда лишь в том, что «дело» не доведено до конца: не всех, кого хотели, зарезали! Теперь, может быть, его самого, Селина, повесят, как предателя. Ну и пусть, он не лучше других… Впрочем, нет, он лучше, но только потому, что он знает и говорит: жизнь несерьезна и мерзка, в конце ее все равно стоит смерть, человек вообще дрянь, и я сам дрянь, и это сознание есть лучшее, на что способен человек…

Так или иначе, но когда французская армия перешла границы Германии, Селин, при всем презрении к жизни, бежал, спасаясь от справедливого возмездия. Он в Дании, и там его второй «замок» – интернирование в тюрьме, закончившееся выдачей военного преступника французским властям.

Шесть лет тюрьмы, и вот Селин на свободе, в Париже. Нет уже квартиры на улице Норвен, она занята другими жильцами, а имущество Селина исчезло, пока он скитался вместе со своими гитлеровскими приятелями. Он беден. И кто в этом виноват? Все те же «агенты». Писатель «Тартр» (нетрудно понять намек) был когда-то его учеником и последователем, и вот теперь – только благодаря тому, что участвовал в движении Сопротивления – он на коне, он богат, а Селин под копытами коня, он нищий, нищий… Но погодите, он все скажет, он крикнет, что Тартр такой-сякой! И бывшие друзья-единомышленники не лучше: вот Селина, небось, посадили в тюрьму, а Жюль Ромен и Саша Гитри живут себе в почете.

Имена, длинные списки имен, иногда едва измененных, а часто и неизмененных вовсе. Ругательства, непристойные клички. Все враги!

Селин добровольно удаляется в свой последний «замок» в Медоне. Медон – предместье Парижа, невысокий холм, покрытый садами, на берегу Сены. Когда-то в Медоне был расположен один из самых прекрасных французских замков; но теперь лишь на старинных гравюрах и планах XVIII века можно любоваться его архитектурой, самого же медонского замка давно нет: еще во время франко-прусской войны немцы превратили его в развалины.

Небольшой дом в глубине сада, за высокой железной оградой, похожий на многие другие дома Медона, ничем не напоминает замка. Однако Селин, хозяин этого дома, не называет его иначе, как замком. Он живет, как в осажденной крепости. Спущенные с цепи огромные псы защищают дом от вторжения посетителей, в каждом из которых писатель видит врага. Ненависть, страх, безумие.

Однако пить-есть все-таки нужно. Нужно прокормить жену. Нужны уголь, макароны, морковка. И Селин вновь принимается за врачевание. Он называет себя «врачом для бедняков». Он говорит, что будто бы всегда был им. (Полно, так ли? Разве не был Селин еще недавно лейб-медиком Петэна, Абеца, Лаваля?) Когда бедняки стучатся в его ворота, он усмиряет своих собак, и тогда «крепость» преображается в скромное, гостеприимное жилье доброго старика-врача. Однако, признается Селин, больные, даже самые бедные, редко обращаются к нему за помощью. С иронической гримасой он объясняет это своей бедностью. У него нет ни прислуги, ни автомобиля, он сам выносит помойные ведра и ходит с кошелкой в лавочку. А бедняки, вы понимаете, ненавидят бедняков, боятся их, не доверяют им. Страх, недоверие и ненависть обступают Селина и здесь, в Медоне.

Вот эта ненависть, эта злоба, не находящая себе выхода, и есть то «страдание», за которое некоторые французские литераторы морально реабилитируют Селина. Своеобразная это «гуманность» -сострадание к убийце, который лишился возможности убивать и задыхается от бессильной злобы.

На вопрос:

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №11, 1958

Цитировать

Шкунаева, И. Реакция под маской морали / И. Шкунаева // Вопросы литературы. - 1958 - №11. - C. 111-128
Копировать