Рассказы Пантелеймона Романова. Публикация Ст. Никоненко

В 1939 году, спустя год после смерти Пантелеймона Сергеевича Романова (1885 – 1938), вышла его книга «Избранное». Следующая его книга была выпущена Тульским издательством лишь четыре с половиной десятилетия спустя, в 1984 году.

И оказалось, что произведения писателя вовсе не устарели за долгие годы забвения.

Творческое наследие Пантелеймона Романова огромно и разнообразно по жанрам и тематике.

Главным делом всей жизни Романов считал многотомную эпопею «Русь» (первые три части вышли в 1922 – 1926 годах, 4 и 5 – в 1936), воссоздающую широкую панораму жизни русского общества накануне и в период мировой войны. Эпопея осталась неоконченной, последующие части автор хотел посвятить Октябрьской революции.

Громадной популярностью у современников пользовались рассказы Романова. Помимо тонких психологических новелл, им написано более 150 юмористических и сатирических рассказов, ярко и живо запечатлевших быт, проблемы, ситуации первых лет Советской власти и эпохи становления нового общества.

В своей большой теоретической работе «Наука зрения», оставшейся в рукописи, Романов, к сожалению, не рассматривает приемы и принципы создания юмористических рассказов. Однако в одной из его записных книжек сохранилось высказывание, которое делает понятной его творческую установку. «В своих рассказах я не описываю смешных положений; я открываю какое-нибудь национальное свойство, и на нем строится само собой рассказ, благодаря этому в нем все имеет отношение к одному основному смыслу и всякое смешное положение получает высшее художественное оправдание». И все-таки остается тайной, каким образом в своих внешне весьма простых рассказах, вроде бы не прибегая даже к гиперболе и гротеску, не искажая (дабы сделать ее смешной) речь персонажей, не пользуясь яркими метафорами, Романов все-таки добивается замечательного эффекта…

Быть может, потому, что «там не искусство, там – жизнь», как сказал его герой?

Предлагаем читателям ряд малоизвестных рассказов писателя.

ТЕПЛЫЙ ВЕТЕР

Новый заведующий издательством устроил совещание с писателями, на котором сказал:

– Мои предшественники вели, на мой взгляд, неправильную политику: они избегали изображения отрицательных явлений и иногда расписывали о необычайных достижениях там, где нужно было кричать «караул» и тащить этих достиженцев на скамью подсудимых.

– Аллилуйя, значит, петь достаточно? – спросил один из писателей, сдвинув очки на лоб и посмотрев на заведующего.

– Довольно, – сказал тот. – А то писать так, и только так – значит представлять хозяину фальшивые счета…

Речь заведующего произвела на писателей глубокое впечатление.

– Наконец-то теплым ветром повеяло!

– Вот, например, – продолжал заведующий, – я знаю, что в сахарной промышленности назревает жестокий прорыв, потому, что руководство попало к заведомым оппортунистам. Я предлагаю писателям проехать в сахарный район и написать повесть или лучше роман на тему об этом прорыве, чтобы общественность всколыхнулась от тревожного сигнала.

Итак, товарищи, за дело! Поезжайте, пишите не спеша и по совести.

Прошло пять месяцев. Однажды секретарь издательства вбежал к заведующему и, потрясая какою-то рукописью, крикнул:

– Вот она, матушка, получил!

– Что, или о сахаре?

– О нем, дьяволе!

– Ну и что?

– З-замечательно! Вот действительно теплым ветром повеяло. Заведующий взял рукопись и ушел к себе. На другой день он позвал секретаря и взволнованно сказал ему:

– А знаете, ведь и в самом деле значительная по своей новизне и правде вещь.

– Верно, верно.

– И как ловко и беспощадно дана у него картина обжулива-ния, очковтирательства – и в отчетах по сдаче сырья и повышению процентов продукции и ударности выполнения плана. Тогда как в действительности половина выкопанной свеклы поморожена, а целая четверть ее осталась в земле. Вот вам и план.

– Да, да.

– И заметьте, что даже конца не смазал, не свел все к благополучному концу, как в добродетельных и идеологически выдержанных романах.

– То-то и ценно. Литература должна иметь право ставить в интересах той же власти тревожные вопросы при самом зарождении отрицательных явлений, а не после их разрешения административным путем. А то это все равно что вызывать пожарных, когда пожар уже потушен, – сказал секретарь. – Писатели в одно слово говорят, что теплым ветром с вашим выступлением повеяло. Теперь, говорят, можно и об энтузиазме писать.

Заведующий задумался, потом посмотрел на рукопись, как бы вспомнив о ней, и сказал:

– Да, именно теплый ветер.

Потом, почесав брови, прибавил:

– Только вот тут какое обстоятельство: он взял председателя сахаротреста как оппортуниста и даже жулика. Но ведь это не газетная статья, а роман… значит, касается не одного конкретного случая, а является обобщением… Понимаешь, какие выводы из этого могут сделать?

– Понимаю, – сказал секретарь, – это выходит, по-нашему, что все председатели сахарных трестов оппортунисты и жулики.

– А почему только сахарных? – сказал заведующий. – Тут, брат, могут понять шире и обвинить нас в том, что мы хотим такими представить вообще всех председателей всяких трестов.

– Это верно, – согласился секретарь и прибавил: – А почему только председателей трестов. Могут вывести заключение, что всех коммунистов хотим такими представить, потому что ведь председатели трестов-то – коммунисты.

Заведующий почесал в затылке.

– Да, вот это загвоздка. Неужели придется отказаться от романа?

– Невозможно! О нем, оказывается, уже везде раззвонили, все знают, что мы готовим замечательный разоблачительный роман. Председатели трестов и совхозов в панике, потому что у многих есть одинаковые грешки. Все боятся узнать самих себя в романе, а главное, боятся, как бы другие не узнали в них героев романа.

– Как же тогда быть?.. Может быть, его немножко сгладить? Как думаешь? Чтобы не было уж очень больших резкостей?

– А что ж, можно, – согласился секретарь.

– А роман от этого не пострадает?

– Нет, ничего, – ответил секретарь не задумываясь.

– А вдруг автор не согласится на переделки?

– Нет, согласится, они у нас уже привыкли. Да ему и отдавать не нужно, у нас Михаил Иванович хорошо переделывает. Он уж приспособился к требованиям цензуры.

– Ну тогда великолепно, – сказал заведующий. – Обратите его внимание на то, что у автора изображена измена мужа, спутавшегося С фокстротной девицей, ревность жены. Все это жизненно верно, но как-то неудобно по отношению к коммунисту, какая-то обывательская психология. Жена стоит на морозе, чтобы нарочно простудиться. Как-то иначе это нужно сделать.

– Михаил Иванович учтет все.

– Потом в романе половина свеклы осталось в подвале, подвоз организован безобразно, подводы ждут очереди по целым суткам и уезжают обратно. Где же тут хоть сколько-нибудь видна большевистская работа? Если такая работа показана в романе, то, значит, речь опять идет не об одном конкретном случае, налицо опять обобщение.

– Понятно само собой.

– Ну, ладно, валите. Мне потом просматривать не нужно будет?

– Что ж после Михаила Ивановича просматривать? Я и то не буду.

Секретарь взял рукопись и пошел в отдел массовой литературы. Там в углу за небольшим столом сидел скромный и тихий, подслеповатый человек, с корявыми пальцами, желтыми от табака.

Секретарь положил перед ним толстую рукопись.

– К завтрому переделать: уничтожить обывательскую психологию у коммунистов, смягчить изображение главного героя и вообще, что требуется для цензуры.

Михаил Иванович только молча посмотрел на секретаря и, обтерши руку о штаны, подвинул к себе рукопись.

О книге стали говорить раньше, чем она появилась в печати, и с нетерпением ждали ее появления.

Председатель облисполкома, в районе которого был сахаротрест, одним из первых получил книгу. Прочел, в восхищении хлопнул по ней рукой и сказал:

– Вот как надо работать. А я еще сомневался в руководстве сахаротреста. Ведь с натуры писано: