Распадающаяся амальгама (О поэтике Бродского)

Интерес к эссеистике Иосифа Бродского изначально подпитывался возможностью использования его текстов либо в качестве автобиографического материала, либо в качестве автометаописания. Именно так обычно описывались эти тексты в монографиях В. Полухиной¹ и Д. Бетея². Однако последние годы внимание стала привлекать специфическая техника, применяемая Бродским в его прозе (см., например, работы Томаса Венцлова³ и Виктора Кривулина ⁴).

В настоящей статье рассматривается фрагмент из прозаических заметок, написанных после посещения конгресса ПЕН-клуба в Бразилии в 1978 году и опубликованных в 1990-м под заглавием «Посвящается позвоночнику». Здесь мы столкнемся с ситуацией, когда именно в прозаическом тексте происходит концентрация мотивов, разрабатывавшихся в стихах. Кроме того, на этом частном примере интересно лишний раз проследить, каким образом рождаются новые, характерные для данного автора смыслы при обращении к неоднократно использованному ранее образу, такому, как «зеркало с поврежденной амальгамой». Приведем полностью интересующий нас абзац:

«В моем номере в «Глории» – довольно шикарном по любым понятиям (как-никак я был почетным членом американской делегации) – висело огромное озероподобное зеркало, потемневшее и сильно зацветшее рыжеватой ряской. Оно не столько отражало, сколько поглощало происходящее в комнате, и я часто, особенно в сумерках, казался себе неким голым окунем, медленно в нем плавающим среди водорослей, то удаляясь, то приближаясь к поверхности. Это ощущение было сильней реальности заседаний, разговоров с делегатами, интервью прессе, так что все происходившее происходило как бы на дне, на заднем плане, затянутое тиной. Может быть, дело было в стоявшей жаре, от которой это озеро было единственной подсознательной защитой, ибо эйр-кондишен в «Глории» не существовало. Так или иначе, спускаясь в зал заседаний или выходя в город, приходилось совершать усилие, как бы вручную наводя сознание, речь и зрение на резкость – также, впрочем, и слух. Так бывает со строчками, неотвязно тебя преследующими и к делу совершенно не относящимися, – своими или чужими; чаще всего с чужими, с английскими даже чаще, чем с русскими, особенно с оденовскими. Строчки – водоросли, и ваша память – тот же окунь, между ними плутающий. С другой стороны, возможно, все объясняется бессознательным нарциссизмом, обретающим посредством распадающейся амальгамы оттенок отстранения, некий вневременной привкус, ибо смысл всякого отражения не столько в интересе к собственной персоне, сколько во взгляде на себя извне. Шведской моей вещи все это было довольно чуждо, и интерес ее к зеркалу был профессионально дамский и отчасти порнографический: вывернув шею, она разглядывала в нем самое себя в процессе, а не водоросли или того же окуня. Слева и справа от озера висели две цветные литографии, изображающие сбор манго полуодетыми негрессами и панораму Каира; ниже серел недействующий телевизор»⁵.

Можно видеть, что в этом фрагменте сконцентрировано несколько мотивов, характерных для творчества Бродского. Это зеркало, рыбы и озеро. Рассмотрим их.

Зеркало. Этот мотив составляется в поэзии Бродского как результат комбинации нескольких мотивов: мотива тусклого, вялого зеркала, мотива зеркала как человеческого тела и мотива зеркала как инструмента остранения. Рассмотрим их последовательно:

Вялое зеркало. Этот мотив – мотив неисправного, плохо-отражающего зеркала, пожалуй, наиболее заметен в разбираемом фрагменте. В поэзии Бродского он тесно связан с мотивом воды:

Здесь можно жить, забыв про календарь

глотать свой бром, не выходить наружу

и в зеркало глядеться, как фонарь

глядится в высыхающую лужу⁶.

 

…пляской волн, отражающих как бы в вялом

зеркале творящееся под одеялом.

 

В северной части мира я отыскал приют,

в ветреной части, где птицы, слетев со скал,

отражаются в рыбах и, падая вниз, клюют

с криком поверхность рябых зеркал.

Вместе с тем «неисправность» зеркала может быть следствием других причин, например, пыли:

Зеркала

копили там дотемна

пыль, оседавшую, как зола

Геркуланума, на

 

обитателей

Пыль, как уже отмечалось ранее, для Бродского атрибут времени, зримое воплощение его действия. Поэтому занесенное пылью зеркало из «Полдня в комнате» может считаться как бы близнецом «вневременного привкуса», вызываемого зеркалом отеля «Глория».

Зеркало и человеческое тело.Рябь, как атрибут зеркала, выступает уже в своем метафорическом смысле (как нечет кость, расплывчатость, отсутствие резкости) при сравнении человека с зеркалом

Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме,

на его лице, у него в уме

ничего, кроме ряби.

Подобного рода сравнения еще дважды встречаются у Бродского:

Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь,

рухнуть в кровать, прижаться к живой кости.

как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем

нежность не соскрести⁷

я взбиваю подушку мычащим «ты»

в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало повторяя.

Обычно в мировой литературе мотив живого зеркала связан с мотивом двойника. Для Бродского эта корреляция не характерна, что, возможно, связано с тем, что она весьма подробно разрабатывалась поэтами нескольких предшествующих поколений – прежде всего Ахматовой. Единственным примером в позднем творчестве Бродского служит «Литовский ноктюрн. Томасу Бенцлова»:

мы, в сущности, Томас, одно.

 

Друг для друга мы суть

обоюдное дно

амальгамовой лужи,

неспособной блеснуть⁸

В приведенных же примерах речь идет либо о человеке как отражении пейзажа, либо о возлюбленной:

Понимаю, что можно любить сильней,

безупречней. Что можно, как сын Кибелы,

оценить темноту и, смешавшись с ней,

выпасть незримо в твои пределы.

Можно, пору за порой, твои черты

воссоздать из молекул пером сугубым.

Либо, в зеркало вперясь, сказать, что ты

это – я; потому что кого ж мы любим,

как не себя?

Как в этом, так и в особенности в предыдущем случае говорить о теме двойника не приходится.

Зеркало как инструмент остранения. Ранее уже отмечалось, что остранение объекта изображения является для Бродского одним из необходимых условий творчества. На уровне используемых приемов это приводит к использованию классического «остранения»⁹, когда сам автор предстает то как человек, то как тело, то как прохожий¹⁰.

 

Шелест кизилового куста

оглушает сидящего на веранде

человека в коричневом

 

постоялец, несущий в кармане граппу,

совершенный никто, человек в плаще,

потерявший память, отчизну, сына;

 

Тело в плаще, ныряя в сырую полость

рта подворотни…

Этим же целям служит и «эстрагонное описание собственного отражения;

…в ванной комнате, в четыре часа утра.

из овала над раковиной, в которой бур-

лит моча,

на тебя таращится, сжав рукоять меча,

Завоеватель, старающийся выговорить «ча-ча-ча».

 

Месяц спущенных штор и зачехленных стульев,

потного двойника в зеркале над комодом.

 

С помощью мятой куртки и голубой рубахи

что-то еще отражается в зеркале гардероба.

 

Представь, что война окончена, что воцарился мир

Что ты еще отражаешься в зеркале.

Этот мотив был задан еще ранним стихотворением Бродского (1966):

Сумев отгородиться от людей,

я от себя хочу отгородиться.

Не изгородь из тесаных жердей,

а зеркало тут больше пригодится.

Я созерцаю хмурые черты,

щетину, бугорки на подбородке…

 

Трельяж для разводящейся четы,

пожалуй, лучший вид перегородки.

Отметим в большинстве приведенных отрывков мотив телесности, связанный с потом, небритостью, мятой курткой и т.д.

«Полдень в комнате». Перед тем как перейти к анализу мотива рыбы в творчестве Бродского, мне хотелось бы подробнее остановиться на стихотворении «Полдень в комнате», в большой степени аккумулирующем в себе все три смысла образа зеркала и также обнаруживающем большое количество мотивных связей с разбираемым фрагментом.

Существует два варианта стихотворения: первый – напечатанный в 1978 году в «Вестнике РХД» (N 126), второй – в сборнике «Урания». Они существенно отличаются друг от друга как по объему, так и по составу: в «Урании» часть строф заменена на другие и дописаны новые. Не ставя своей задачей полный анализ стихотворения (см., например, работу Дж. Смита ¹¹), я сосредоточу свое внимание на мотивах, связанных с противопоставлением света и звука, голоса и взгляда, отражения и эхо.

Свет и звук. Как уже отмечалось, свет соотносится в поэтике Бродского с пространством, а звук – со временем. Поэтому, наряду с возникающим их противопоставлением, Бродский актуализирует в «Полдне в комнате» и общие для них семы, прежде всего – способность существовать на бесконечном расстоянии от своего источника. Кроме того, в приводимом ниже отрывке традиционному мотиву Бродского тихому звуку поставлен в соответствие мотив сумерек:

Звук уступает свету не в

скорости, но в вещах,

внятных даже окаменев,

обветшав, обнищав.

 

Оба преломлены, искажены,

сокращены: сперва —

до потемок, до тишины;

превращены в слова.

 

Можно вспомнить закат в окне,

либо – мольбу, отказ.

Оба счастливы только вне

тела. Вдали от нас.

Обращают на себя внимание многочисленные пересечения с «Посвящается позвоночнику», связанные не только с мотивом сумерек, но и с мотивом дефектной вещи, – обветшавшие и обнищавшие вещи – потемневшее и зацветшее ряской зеркало. Следующие две строки также задают мотив дефектности зеркала:

сколько в зеркало ни смотрись,

оно эха не даст.

То есть зеркало есть инструмент, порождающий визуальный отклик (отражение), а не акустический (эхо). Позже мы еще вернемся к этим строкам.

В окончательном варианте автор ассоциирует себя со звуком, как в силу его традиционных коннотаций, связанных с поэтической речью, так и по причине крепкой мотивной связи с темой времени.

Я был скорее звуком, чем —

стыдно сказать – лучом,

в царстве, где торжествует чернь,

прикидываясь грачом

 

в воздухе. Я ночевал в ушных

раковинах, ласкал

впадины, как иной жених —

выпуклости; пускал

 

петуха. Но, устремляясь ввысь,

звук скидывает балласт:

сколько в зеркало ни смотрись,

оно эха не даст.

Эти строфы отсутствуют в журнальном варианте, где автор, напротив, отождествлял себя с зеркалом;

Все, что я говорю, могло

быть сказано до меня.

Я – лишь действующее стекло,

отражение дня.

 

Я готов повторить точь-в-точь

коридор, календарь,

комнату в полдень, число и проч. —

пищу для взгляда вдаль¹².

По всей видимости, изменения в тексте в большой степени связаны с тем, что на этапе работы над ранним вариантом различия между звуком и светом, эхом и отражением еще не выступили на первый план. Введение этой темы потребовало также коррекции одной из заключительных строф (окончательный вариант смотри ниже):

Я не умру, когда час придет.

Но посредством ногтя

с амальгамы меня сотрет

какое-нибудь дитя.

Изменение единственного числа на множественное, продиктованное отпадением мотива автор как отражение, вызвало, в качестве побочного эффекта, ослабление личностной темы в стихотворении и усиление отмеченных выше параллелей с «Сидя в тени».

Эхо. Мотив эха в творчестве Бродского не выступает, в отличие от пушкинской традиции, аллегорией поэтического слова, а, наоборот, является откликом, рождаемым речью самого автора, суррогатом – или даже символом – акта коммуникации.

Ночью мы разговариваем

с собственным эхом;

оно обдает теплом

мраморный, гулкий, пустой аквариум

с запотевшим стеклом.

 

Вот эту фразу

хочу я прокричать и посмотреть

вперед – раз перспектива умереть

доступна глазу —

кто издали

откликнется? Последует ли эхо?

Благодаря этому эхо попадает в положительное семантическое поле и поэтому в земле, «взысканной мечтой», —

…будут площади с эхом, в сто

превосходящим раз

звук.

А автор и адресат «Литовского ноктюрна», сравниваемые с Диоскурами, являются друг для друга, среди прочего, «эхом возгласа».

С этим мотивом связан также мотив преград и помех, отражающих звук:

потому что эхо

возвращает того воробья неизменно в ухо

от китайской стены;

 

…кто издали

откликнется? Последует ли эхо?

Иль ей и там не встретится помеха,

как на земли?

 

Ибо в чистом времени нет преград,

порождающих эхо.

Этот фрагмент «Колыбельной Трескового мыса» содержит то же представление, что цитируемый выше «Разговор с небожителем» – об отсутствии отзыва с небес, опять-таки связанное с мотивом эха:

Только если, вздохнувши, лечь

на спину, можно направить сухую речь

вверх – в направленье исконно немых губерний.

Отсутствие эха объединяет в поэтическом мире Бродского зеркало,«исконно немые губернии»неба и чистое время. Ранее¹³ отмечалась связь между двумя последними мотивами; зеркало в свою очередь тоже связано с темой времени:

В будущем, суть в амальгаме, суть

в отраженном вчера…

Здесь плоскость зеркала расположена непосредственно в точке настоящего времени.

Возможно, противопоставление эха и отражения также связано с тем, что последнее для Бродского полностью отчуждено от человека в отличие от эха, сохраняющею тембр его голоса. Этот факт и служит основанием для одной из линий, по которым идет противопоставление звука и света, взгляда и голоса:

Это только для звука пространство всегда помеха

глаз не посетует на недостаток эха

 

И голосу, подробнее, чем взор,

знакомому с ландшафтом неуспеха,

сподручней выбрать большее из зол

в расчете на чувствительное эхо.

Однако в финале «Полдня в комнате» взгляд приобретает черты голоса, в чем, возможно, сказывается античная концепция природы зрения, согласно которой зрение осуществляется посредством особого «зрительного луча», исходящего из глаз человека, изложенная, в частности, у Аристотеля:

Но, как звезда через тыщу лет,

не нужная никому,

что не так источает свет,

как поглощает тьму¹⁴,

следуя дальше, чем тело, взгляд

глаз, уходя вперед,

станет назад посылать подряд

все, что в себя вберет.

 

«Полдень в комнате» – итоги. Можно видеть, что все рассмотренные выше мотивы, входящие в «Полдень в комнате» могут быть объединены в комплекс отклика-эха-отражения, связанный также с темой самопознания:

Так, по выпуклому лицу

памяти всеми пятью скребя,

ваше сегодня, под стать слепцу,

опознает себя

Неслучайным в связи с этим является и изобилие метафор самоотождествления – «Я был скорее звуком…», «Я лишь действующее стекло…» и т. д.

Проведенный анализ также показал, что наряду с отмеченными ранее мотивами дефектного зеркала и зеркала как человека, стихотворение содержит важную для целей нашей статьи связь темы времени и мотива зеркала, осуществляющуюся через мотив тишины.

Рыбы. При анализе мотивного пучка рыб в творчестве Бродского рассмотрим сначала те мотивы, посредством которых достигается взаимодействие с рассмотренным выше мотивом зеркала, а после – несколько других его составляющих.

Рыбы и зеркала. Сопряжения этих двух мотивов в «Посвящается позвоночнику» не единичны в творчестве Бродского:

1. V. Polukhina, Joseph Brodsky: A poet for our time. Cambridge, 1989.[↩]
2. D. Bethea, Joseph Brodsky and the Creation of Exile. Princeton, 1994.[↩]
3. T. Venclova, A Journey from Petersburg to Istambul. – In: «Brodsky’s Poetics and Aesthetics», ed. by L. Loseff and V. Polukhina, Macmillan, 1990.[↩]
4. В. Кривулин, Литературные портреты в эссеистике Иосифа Бродского. – «Russian Literature». XXXVII, 1995.[↩]
5.  «Сочинения Иосифа Бродского», т. IV, СПб., MCMXCV, с. 59 – 60.[↩]
6. Курсив здесь и далее в цитатах мой – С. К.[↩]
7. В журнальном варианте «вас больше не соскрести» – параллель к приводимой ниже цитате из «Полдня в комнате».[↩]
8. Отметим здесь также мотив дефектного зеркала («неспособной блеснуть»).[↩]
9. Виктор Шкловский, О теории прозы, М. 1983 с. 15.[↩]
10. С. Кузнецов, Иосиф Бродский: тело в пространстве – «Начало», 1995, вып. 3.[↩]
11. G. S Smith, «Polden’ v komnate» – In: «Brodsky’s Poetics and Aesthetics».[↩]
12. Отметим еще один пример мотива живого зеркала.[↩]
13. С. Кузнецов, Мандельштам и Бродский. Тезисы московской мандельштамовской конференции (Москва, 21 – 23 декабря 1991 г.) 1991[↩]
14. Отметим еще одну параллель с «Посвящается позвоночнику»»Оно не столько отражало, сколько поглощало происходящее в комнате»[↩]