Райнер Мария Рильке. Сады. Поздние стихотворения / Перевод с немецкого и французского Владимира Микушевича

Начнем с того, чем принято завершать: книга изящно оформлена. Она открывается известным портретом Рильке, выполненным его приятельницей Паулой Модерзон-Беккер (поэт откликнулся на ее смерть стихотворным реквиемом, переложенным на русский язык Борисом Пастернаком). Далее — ряд иллюстраций, со вкусом подобранных и отражающих художественные увлечения самого Рильке (использованы работы Матисса и Сезанна). Сквозной художественный мотив всей книги — тема Орфея, к которой с древнейших времен обращались художники разных стран; хронологически этот ряд венчает работа Мельхиора Лехтера (друга и сподвижника Стефана Георге).

Держать в руках такую книгу — приятно; читать — увлекательно. Искушенному читателю хорошо известно, что судьба «русского Рильке» — совершенно особая. В гораздо большей степени, нежели любой другой немецкий поэт новейшего времени, Рильке «провоцировал» русских переводчиков. Для людей, чутких к поэтическому слову, соблазн передать тончайшее обаяние стихов Рильке, уловить его мелодию и смысловые нюансы, воистину велик, и многие поэты-переводчики готовы были принять этот вызов. Не удивительно, что для некоторых из них перевод поэзии Рильке стал «жизненной задачей», и они остались в нашей культуре благодаря своей преданности его поэзии: Александр Биск, Константин Богатырев… С другой стороны, сказывалась и сказывается глубокая и трогательная любовь поэта к нашей стране, которую он дважды посетил (в 1899 и 1900 годах) и называл своей «духовной родиной».

Подобно своим предшественникам, Владимир Микушевич отдал переводам из Рильке не одно десятилетие. Так, знаменитые «Дуинские элегии» — по названию замка Дуино, где они были задуманы и начаты (мы предпочли бы более звучное: «Дуинезские элегии»), — были переведены В. Микушевичем сорок лет назад. К той же эпохе восходят и первые его переводы «Сонетов к Орфею», а также — отдельных стихов из книги «О бедности и смерти» (третья часть «Часослова»). За истекшее время переводчик полностью завершил ранее начатые элегии и сонеты; появились и новые циклы, в частности, — «Жизнь Девы Марии» (1913) и «Сады» (1926) — каждый из них Рильке публиковал в свое время отдельным сборником.

Однако рецензируемая книга отнюдь не собрание всего, что накопилось за долгие годы. Это — новое издание, составленное по необычному плану. Под одним переплетом объединены произведения зрелого и позднего Рильке (начиная с 1914 года), написанные им на двух языках: немецком и французском; при этом циклы, получившие мировую известность («Дуинские элегии» и «Сонеты к Орфею»), соседствуют с менее известными произведениями, не публиковавшимися при жизни поэта и не включенными ни в один из циклов.

Справился ли переводчик со своей задачей? Ответ на этот вопрос зависит от оценочных критериев — они могут быть разными. Тем более что поэтическое наследие Рильке не однородно; оно состоит из произведений, традиционных по форме, и совершенно новаторских, вызванных к жизни стремлением поэта говорить по-особому, своим языком, — эксперимент, восходящий к поэтическим опытам Гельдерлина и преломившийся у зрелого Рильке в «Пяти песнопениях» и «Дуинезских элегиях». Адекватно передать своеобразие этих циклов означало бы создать в русском языке совершенно новый стихотворческий пласт, со своими ходами, оттенками, смысловыми перекличками — задача столь же поэтическая, сколь и лингвистическая. Если этот «ключ» не найден — возникает неуклюжесть, шероховатость, а то и просто невнятица.

Смоковница, ты для меня знаменательна долгие годы.

Не до славы тебе. Ты, почти минуя цветенье,

в завершающий плод

чистую тайну свою устремляешь.

Это — начало шестой элегии, переведенное достаточно точно, если говорить о наружной словесной оболочке.