Путь к социалистическому реализму

А. А. Белоусов, Русско-бурятские связи в журналистике и литературе XIX -XX вв., Улан-Удэ, Бурятское книжное изд-во, 1967, 324 стр.

В книге о русско-бурятских литературных связях А. Белоусов поставил целью проследить эти связи с начала их возникновения и до наших дней, показать влияние русской литературы на укрепление дружбы двух народов, на формирование младописьменной бурятской литературы.

Большая часть рецензируемой книги посвящена русско-бурятским связям в XIX веке, когда у бурят еще не было своей письменной литературы.

Особенность идейной жизни дореволюционного Прибайкалья и Забайкалья в значительной мере определялась тем, что этот далекий, дикий край был местом каторги и ссылки деятелей освободительного движения в России. Богатый фактический материал, собранный в книге А. Белоусова, свидетельствует, что ссыльные декабристы, петрашевцы, революционные демократы, герои-народовольцы и, наконец, большевики-ленинцы – вот те силы, которые несли бурятскому народу дух свободы и свет культуры, встречая с его стороны понимание и благодарность. Но А. Белоусов прослеживает не только культурно-просветительскую деятельность политических ссыльных (уже более или менее изученную). Он выявляет и слабо освещенную до сих пор в нашей науке деятельность местной прогрессивной интеллигенции (кяхтинская и нерчинская группы).

Первый русский поэт Забайкалья, современник Пушкина, Ф. Бальдауф, хорошо знавший жизнь бурят и воспевший их во многих своих произведениях, писал о своем герое-буряте, что он «вольность русских полюбил». Общественно-политическая мысль развивалась здесь в тесной связи с передовой мыслью России. Например, в Улан-Удэ (бывшем Верхнеудинске), как установил А. Белоусов, «Весенние мелодии» Горького были опубликованы полностью задолго до того, как они смогли быть полностью опубликованы в центре.

Выявление роли прогрессивной русской интеллигенции в приобщении бурят к русской и мировой культуре – несомненное достоинство книги. На ряде фактов, особенно на судьбе замечательного сына бурятского народа Д. Банзарова, сумевшего в условиях жестокой николаевской реакции доказать миру, что и «дикий инородец» может подняться до высот европейской культуры, А. Белоусов убедительно показывает, что не между бурятами и русскими, а между правящими классами и угнетенными пролегала линия идейной борьбы. И русская и бурятская правящие верхушки объединялись против общего врага – освободительного движения, против передовой мысли. У автора книги нет прямых доказательств того, что Д. Банзаров был насильственно умерщвлен бурятскими мракобесами-церковниками с тихого благословения русских властей и церкви. Но хорошо построенная система косвенных доказательств (стр. 97 – 105) убеждает читателя именно в этом.

Подлинная история бурятской литературы, находившейся до революции лишь в зачаточном состоянии, не имевшей своей единой письменности, началась с Великим Октябрем. И решающим фактором ее ускоренного развития явилась, наряду с новой действительностью, русская литера» тура, которая помогла начинающим бурятским писателям сравнительно быстро найти средства художественного отражения жизни. Сравнительно быстро, но не легко!

Трудности на первых порах усугублялись тем, что окончательное установление советской власти за Байкалом произошло лишь в конце 1922 года. Процесс становления советской литературы осложнялся местными особенностями, связанными наличием «буферной» Дальневосточной республики. Исследователь стремится показать всю сложность и своеобразие культурной и литературной жизни за Байкалом в первые годы революции.

А. Белоусов правильно отмечает, что отсутствие письменных традиций (кроме богатейших фольклорных) делало бурятскую литературу восприимчивой не только к тому сильному, передовому, что несла с собой русская литература, но и к тому наносному, что в ней появлялось в определенные периоды. Он стремится показать это на примере творчества первого профессионального поэта Бурятии – П. Дамбинова (1890 – 1937), становление которого на пути к реализму, по его мнению, сильно осложнялось и тормозилось его близостью к группе «Творчество», во главе которой стояли Н. Асеев, С. Третьяков и критик Н. Чужак-Насимович. В 1919 – 1920 годы группа находилась во Владивостоке, с весны 1921 года до весны 1922 – в Чите.

Однако оценка «Творчества» дается в книге, на мой взгляд, односторонняя. А. Белоусов видит в этой группе главный рассадник модернизма за Байкалом, а ее членов именует «будетлянами». Вульгарно-социологические позиции Н. Чужака-Насимовича распространяются исследователем на всю группу. А. Белоусов так и пишет: «Антипартийная позиция в области литературы и искусства, занятая читинскими литераторами-футуристами…» (стр. 209).

Такой недифференцированный, «оптовый» подход неверен. На Н. Асеева, С. Третьякова А. Белоусов обрушивается как на оторванных от жизни «будетлян».

А в их стихах той поры отчетливо проступает социально-политическая тематика, которой почти не было у «правоверных» футуристов до Октября. Нельзя недооценивать того, что активное участие этих поэтов в острой политической борьбе на стороне революции – их многочисленные газетные стихи-агитки, фельетоны, частушки – не только помогало большевикам Дальнего Востока защищать завоевания Октября, но и способствовало творческому росту самих поэтов, преодолению традиций формализма, о чем они сами впоследствии говорили. Должно же было заставить исследователя задуматься приведенное им на стр. 221 – 222 признание П. Незнамова о том времени: «Стихи были связаны с футуристической традицией, но жесткость политических каждодневных заданий все время контролировала поэтов и учила писать доходчиво. Становилось ясным, что читательская аудитория это тоже – компонент стиля и его со счетов не сбросить. Все время в таких случаях в газетах стоял пример Маяковского» ¹.

Во многих дальневосточных стихах Н. Асеева, С. Третьякова, П. Незнамова сквозь «паутину рифм» проступало живое лицо революционной эпохи, совершенно отчетливо была видна позиция поэтов на стороне революционного народа.

В борьбу против футуристической зауми внесла немалый вклад дальневосточная большевистская пресса тех лет, правильно, хотя порою и слишком резко, выступавшая против футуристов, против их притязаний на роль гегемона в пролетарской литературе. Партия учила и тому, чтобы подходить к различным литературным течениям дифференцированно, учила видеть, как постепенно, но неуклонно совершался великий процесс «перековки» талантливых представителей тех или иных модернистских групп в горниле классовых битв. Бурная, напряженная эпоха способствовала не только идейному формированию писателей, которые приняли революцию и стали ей служить, – она несла в себе и формообразующие начала.

В книге, пожалуй, впервые раскрывается значение поездки в 1921 году в Читу группы русских писателей: Новикова-Прибоя, Гусева-Оренбургского, Петрова-Скитальца, Сивачева, которые были направлены туда Наркомпросом для оказания практической помощи литераторам Сибири и Дальнего Востока.

Работа русских писателей на Дальнем Востоке, как и вообще достижения всей советской литературы, способствовала росту молодой бурятской литературы. Первый бурятский поэт-профессионал П. Дамбинов под псевдонимом Солобонэ Туя (что означает по-бурятски «утренняя звезда») опубликовал в Чите в 1922 году на русском языке свой первый сборник стихов «Цветостепь». В первой половине 20-х годов П. Дамбинов был центральной фигурой зарождавшейся советской бурятской литературы, поэтому освещение его идейно-эстетических позиций имеет особо важное значение.

П. Дамбинов был близок членам группы «Творчество», участвовал в проводимых ими литературных вечерах. А. Белоусов пишет о нем, что он «с завидным усердием «осваивал» формалистическую заумь, выдаваемую за новое пролетарское искусство».

В книге не дается четкой и компактной характеристики идейно-эстетических позиций П. Дамбинова. Как поэт, говорит автор, он был воспитан на традициях русской классики и бурятского фольклора, но близость к футуристам оказала на него отрицательное влияние и сильно затруднила его движение к социалистическому реализму. Однако исследователь не приводит ни единого доказательства в подтверждение своей мысли. Ни единого высказывания самого поэта в духе футуризма! Ни единой строчки из его стихов! Казалось бы, чего проще – возьми этот единственный сборник стихов, который готовился к печати как раз в пору непосредственного общения поэта с группой «Творчество», и покажи нам примеры влияния футуризма. И это не случайно. Сборник «Цветостепь» не подтверждает мысли А. Белоусова о вредном влиянии группы «Творчество» на П. Дамбинова. Здесь предвзятость взяла верх над объективностью.

Нельзя забывать также о том, что к сборнику трудно подходить как к чему-то однородному – ведь в него вошли стихи разных лет, в том числе и дореволюционные. Пассивно-созерцательный гуманизм и идеализация улусной тишины, противопоставляемые городу в духе Клюева и Клычкова, вытекают из нейтралистской позиции П. Дамбинова в политике. Эта позиция к 1922 году начинает поэтом преодолеваться, хотя и нелегко, не сразу, По крайней мере в более поздних стихах сборника, написанных в нору общения с группой «Творчество», явно ощущается преодоление политической индифферентности, у поэта появляется стремление понять революционную новь. Он пишет уже: «Тяжела ты, жизнь улусная». В стихах «Солнце новое взошло», «Цветы» и других он поэтизирует новую, революционную действительность.

Дамбинов, пишет А. Белоусов, усердно пропагандировал в печати пресловутый нейтрализм, выступал против призыва в Красную Армию бурят, в вопросах строительства национальной культуры ориентировался на дацанское культовое искусство (стр. 212). Применительно к П. Дамбинову первых лет революции это верно. Ориентация на дацанское культовое искусство, в котором сторонники этой точки зрения видели не реакционные, классово чуждые новой культуре элементы, а истинно национальную поэзию, представляла серьезную опасность для судеб формирующейся бурятской советской литературы. Эта линия поддерживалась тогда не только П. Дамбиновым, но и другими деятелями бурятской культуры, страдавшими буржуазным национализмом. Другой опасной тенденцией была тенденция национального нигилизма, отрицание необходимости развивать бурятскую культуру, язык, искусство.

Проблема строительства новой культуры сильно осложнялась исторически сложившейся разъединенностью бурят, отсутствием единого литературного языка, единой письменности. Решающую роль в преодолении этих трудностей, что обстоятельно и на большом фактическом материале прослеживает А. Белоусов, сыграла национальная политика партии, взятый коммунистами Бурятии курс на широкое развитие народной самодеятельности, на планомерное выращивание и воспитание национальных кадров писателей, артистов, художников, на повышение идейно-художественного уровня их творчества.

Несмотря на целый ряд особенностей в развитии культурной революции в Бурятии, порожденных историческими обстоятельствами (они верно раскрываются в рецензируемой книге), и здесь проявилась общая закономерность, характерная для становления младописьменных литератур в СССР: решающим условием ее быстрого роста явились опора на богатейшие истоки национального фольклора и ориентация на достижения передовых, более развитых культур, прежде всего русской. Она восприняла от русской литературы ее реалистическую основу, психологизм характеров, обусловленность их общественными связями людей, а также умение видеть и изображать жизнь в ее революционном развитии. Этому способствовало то, что в 20-е годы многие начинающие бурятские писатели знали русский язык.

Более того: говоря о 20-х годах, А. Белоусов пишет, что «многие из начинающих авторов той поры печатали свои стихи и рассказы на русском языке» (стр. 236), то есть художественное сознание начинающих бурятских писателей формировалось на русской культуре и литературе, опережая тогдашний уровень национального художественного сознания и литературного языка; рождалось естественное стремление подтянуть их до более высокого уровня.

Некоторые исследователи считают, что национальные культуры, рожденные Октябрем, не могли от фольклорных традиций совершить скачок сразу к социалистическому реализму, что они в своем развитии должны были непременно пройти этап или период критического реализма. Опыт бурятской литературы не подтверждает этого.

Проделанное А. Белоусовым конкретное сопоставление зрелых произведений современной бурятской прозы и поэзии с ранними произведениями (стр. 292 – 308) убеждает в том, что под влиянием изменяющихся условий жизни народа и под воздействием опыта русской литературы происходит благотворный процесс изменения, обогащения форм в бурятской литературе. Причем, как справедливо утверждает исследователь, учеба у русской литературы не лишала и не лишает произведений бурятской литературы национальной специфики. Напротив, овладение бурятскими писателями методом социалистического реализма позволяет национальной специфике их произведений проявиться полнее, богаче. Именно на этой основе, как верно пишет А. Белоусов, был возможен тот вклад, который внесла бурятская литература в нашу общесоюзную литературу такими самобытными произведениями последних полутора-двух десятилетий, как «Степь проснулась» Ж. Тумунова, «Поющие стрелы» А. Бальбурова, «Хилок наш бурливый» Б. Мунгонова. Эпичность, углубленный психологизм подлинно реалистического романа отнюдь не лишают эти произведения ярких национальных примет.

Однако общие правильные положения о национальной специфике бурятской литературы раскрываются в книге, к сожалению, чаще всего декларативно. Глубоко понять проблему воздействия русской литературы возможно лишь в том случае, когда будут прослежены внутренние закономерности развития самой бурятской литературы, вскрыта необходимость для нее именно тех, а не иных влияний, их взаимодействие с ее собственным художественным опытом.

Конкретные факты позволяют нам сегодня говорить и о другой стороне русско-бурятских литературных связей, которой, к сожалению, не касается А. Белоусов, – о влиянии бурятской культуры, всего мировосприятия на русских писателей, пишущих о жизни бурят. Перечитайте внимательно повесть Б. Костюковского «Куда прячется солнце», повесть О. Хавкина «Месяц диких коз» – и вы почувствуете не только своеобразную прелесть пейзажа бурятских степей, но и неповторимость нравов, обычаев, специфику психологического склада бурятского народа. Этому способствовало, бесспорно, и знакомство русских писателей с бурятской литературой, фольклором.

Книга А. Белоусова, поднимающая тему, которая до этого не ставилась специально, освещая литературные связи русского и бурятского народов, даст немало нового материала литературоведам для понимания и раскрытия как общих закономерностей развития младописьменных литератур народов СССР, так и конкретных особенностей формирования бурятской советской литературы, ее пути к новому художественному методу. И хотя в книге не обошлось без схематизма и предвзятости, она поможет выявить те конкретные условия, которые позволили бурятской литературе за годы советской власти совершить поистине грандиозный скачок к социалистическому реализму.

г. Чита

1. «Маяковский в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М. 1963, стр. 357.[↩]