Простор жизни, простор творчества

Начало 30-х годов, время свершения грандиозных планов социалистического строительства, явилось временем нового расцвета советской литературы. Разнообразие жанров, произведений, писательских имен составляло яркую картину литературной жизни. Укреплению единства литературных сил на позициях партийности, социалистического реализма способствовал Первый всесоюзный съезд писателей.

О том, как укреплялась дружба литератур страны, как шла подготовка к съезду писателей, о работе съезда рассказывает крупнейший советский прозаик и поэт, Герой Социалистического Труда Николай Семенович Тихонов.

Я не историк-исследователь, поэтому постараюсь только как современник, по своим ощущениям немножко рассказать о том далеком времени.

Начало 30-х годов – это уже история. Нас, очевидцев, осталось не так много. Материал огромный, переворошить его – дело довольно сложное, тем более сложно рассказать коротко. Страна переживала такой подъем, какой немыслим был не только в старой России, но и ни в какой другой стране мира. Это были годы первой пятилетки, начало социалистического соревнования, индустриализация, период сплошной коллективизации, ударные стройки, ударные рабочие бригады, выполнение по основным показателям плана ГОЭЛРО. Вот только часть гомеровского списка строек: Днепрострой, Магнитострой, первые домны Кузнецка, Беломор-канал, Турксиб, Комсомольск-на-Амуре…

Масштаб жизни как-то сразу передался литературе. Такого огромного разнообразия жанров мы не имели еще никогда. Писатели писали обо всем: о гражданской войне, об индустриализации, о деревне. Появился производственный роман, связанный прямо со стихией социалистического строительства, – «Большой конвейер» Я. Ильина, «Время, вперед!» В. Катаева, «Соть» Л. Леонова, «День второй» И. Эренбурга и многие другие.

Ожила историческая литература. История – тема, которая, казалось бы, возникла неожиданно в такой бурный период, но посмотрите, как пышно она расцвела. Вышли мастерские романы А. Чапыгина, О. Форш, Ю. Тынянова, А. Толстой работал над «Петром Первым».

Коллективизация, процессы, происходившие в деревне, привлекли к себе многих литераторов. Об этих процессах писали по-разному. Так появились и «Бруски» Ф. Панферова, и «Поднятая целина» М. Шолохова, и «Ненависть» И. Шухова.

В конце 20-х годов по-новому проявился тот важный жанр, без которого мы теперь не обходимся ни один день, – очерк. Книги Я. Ильина подняли на большую высоту значение очерка. Потом к нему потянулись многие и многие писатели. В дискуссиях говорили об очерке как о главном жанре. Все, конечно, знают, что распространению очерка большое внимание уделял Горький.

Мне легче говорить не о всей литературе, а о поэзии. Поэзия представляла зрелище мощное, чрезвычайно богатое, красочное. Тогда мы просто сами не замечали, как были богаты в этом отношении. В конце 20-х – начале 30-х годов ушли от нас незабываемые поэты. Отзвучал голос Есенина. В 1930-м мы слышали последнюю замечательную поэму Маяковского, а через четыре года нас оставил такой прекрасный поэт, как Эдуард Багрицкий. Я видел Багрицкого, когда он в Ленинграде незадолго до смерти читал свои только что законченные произведения – «Последнюю ночь» и «Смерть пионерки». Помню, как он сошел с трибуны, зал аплодировал, но он сидел на ступеньках, за кулисами, задыхаясь от приступа астмы, и в зале тогда и не подозревали, что поэт физически не может выйти на овации.

Это были тяжелые потери. О значении творчества этих поэтов говорить не приходится. Каждый из них оставил в советской поэзии неизгладимый след. Их стихи продолжают жить среди нас. Кроме них, было много разных активных голосов, очень интересных, порой спорящих друг с другом.

В то время у И. Сельвинского уже были написаны его «Улялаевщина» и «Пушторг», Н. Асеев написал «Лирическое отступление», «Семен Проскаков» и «Синие гусары», В. Луговской – «Мускул» и «Европу». Мы уже имели поэмы Б. Пастернака «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт», «Спекторский».

Это все были разные вещи, но большие и современные по звучанию.

В 1930 году вышла первая книга А. Суркова «Запев», которая показала, что мы имеем дело с будущим крупным поэтом. Были закончены первые части из «Трагедийной ночи» А. Безыменского, «Гренада» и другие стихи М. Светлова. Появились стихи Михаила Голодного. П. Антокольский выступил со своими поэмами, посвященными Западу: «Коммуна 71 года», «Франсуа Вийон», «Запад». Работал и Дм. Петровский, участник гражданской войны, друг Хлебникова.

В Ленинграде, где я тогда жил, был очень сильный литературный отряд. Работали там К. Федин, А. Толстой, С. Маршак, Вс. Вишневский, Л. Соболев, О. Форш, В. Шишков.

Я имел непосредственное отношение к журналу «Звезда». На вечере молодых поэтов в группе «Резец» мое внимание остановили стихи четырех поэтов. Я попросил их принести стихи в журнал. Это были А. Прокофьев, М. Троицкий, А. Гитович, А. Чуркин. Это были поэты разной судьбы. Талант А. Прокофьева нам известен, он вырос в большого поэта. А. Гитович стал хорошим переводчиком, М. Троицкий погиб во время войны, не успев многое раскрыть и рассказать, А. Чуркин стал автором популярных песен.

В то время в Ленинграде работали такие известные поэты, как Е. Полонская, Н. Браун, М. Комиссарова, В. Саянов – человек очень большого и живого темперамента, написавший перед съездом писателей новую книгу стихов о Сибири «Золотая Олекма». Начинала тогда же и талантливая Ольга Берггольц.

Николай Заболоцкий после «Столбцов» написал поэму «Торжество земледелия», вызвавшую острую дискуссию. Пришлось защищать его от наскоков критики. Журнал «Звезда» напечатал поэму, и дискуссии о ней продолжались с большой остротой еще долго.

Наконец, в ту пору был такой поэт трагической судьбы, как Б. Корнилов. Он заставил о себе говорить очень сильными стихотворениями и героями, которые входили в тогдашнюю животрепещущую тему коллективизации. Затем он написал поэму «Моя Африка», «Триполье». Это была заявка молодого интересного поэта, совершенно другого ритма, чем А. Прокофьев и В. Саянов.

Словом, можно было бы вести перечисление и дальше, но и то, что я назвал, говорит о явлениях ярких и сильных. Можно смело сказать, что в Европе в то время не было поэзии, равной нашей, не говоря уже о том, что эта поэзия была своеобразной, не повторяющей нашу классику. Это была поэзия ищущая, атакующая и мятежная, ставящая большие темы. Мы, поэты, это очень чувствовали, несмотря на разницу возрастов, темпераментов, стиля и исканий. Мы составляли единую поэтическую семью, хотя в этой семье происходили и столкновения, шла известная борьба честолюбий, которая всегда бывает среди поэтов. Не может быть поэзии, похожей на обедню протестантов, скучную и нейтральную. Появилось и множество поэтов, образовавших, условно говоря, ту школу, которую я иронически назвал «школой равнодушных» и даже написал статью под этим названием; меня поддержал Горький.

В том круге исканий, которые вели поэты, мне хотелось бы отметить особо одну тему – тему доверия к человеку. Отгремели годы гражданской войны, наступило время мирной героики, размышлений о том, что воспитывает в нас революция. Трагические темы, темы «разлома», разлада между людьми, вызванного переломной эпохой, стали сменяться темой доверия.

В 1927 году, к 10-летию Октябрьской революции, я написал поэму о гражданской войне «Выра». Я выделил в ней не тот «лобовой» героизм, который так часто звучал в нашей ранней поэзии на заре революции, а именно тему доверия. Выра – это деревня около Гатчины, в которой в 1919 году на сторону белых перешел Семеновский полк. Здесь погиб член исполкома, комиссар рабочей бригады товарищ Раков. Я лично знал Ракова, коммуниста, члена фракции большевиков в Государственной думе. Он принимал активное участие в гражданской войне в Финляндии. Когда финский пролетариат был разгромлен, комитет 42-го корпуса, председателем которого являлся Раков, белые уничтожили под деревней Раута. Ракову тогда чудом удалось спастись. Белогвардейцы назначили за его голову крупную сумму и даже подсылали своих агентов в Петроград, чтобы убить его.

Раков был человек прямой и честнейший. Имея дело с чрезвычайно пестрым составом бывшего Семеновского полка, входившего в состав рабочей бригады, комиссаром которой он был, —

Тут бывшие семеновцы мешались с тем загадочным,

Как лавочный пирог, народом отовсюду, –