Продолжение трудного диалога

Е. А. Некрасова, М. А. Бакина, Языковые процессы в современной русской поэзии, М.. «Наука», 1982, 312 с.

Работы по лингвопоэтике – «на полпути между бывшей лингвистической поэтикой и поэтикой в литературоведческом смысле этого слова, на полпути настолько, что ясно ощутима возможность снятия самого этого противопоставления», – сделала знаменательный вывод в 1979 году на страницах «Вопросов литературы» И. Подгаецкая¹. Наконец один из лингвистов – В. Григорьев – с удовлетворением констатировал: «Происходит примечательное освоение литературоведением опыта лингвистики. В свою очередь, лингвисты учатся у… литературоведов…» ².Так спор в отечественной филологии, порой драматично складывавшийся, казалось, перерос в спокойный диалог.

В предисловии к книге «Языковые процессы в современной русской поэзии» ответственный редактор А. Григорьева даже не употребляет столь еще пугающий некоторых лингвистов и литературоведов термин «лингвопоэтика». Однако исследования М. Бакиной и особенно Е. Некрасовой тесно связаны с поворотом лингвистики в сторону изучения поэтики. Рабочий, ровный тон рецензируемой книги позволяет спокойно обдумать, что нового принесло в изучение поэтики слова наметившееся в 70-е годы наступление лингвистики…

Под одной обложкой книги с довольно общим названием, которое скорее может принадлежать серии трудов, посвященных современной поэзии, сплетены по существу две самостоятельные работы: «Сравнения в стихотворных текстах (А. Блок, Б. Пастернак, С. Есенин)» Е. Некрасовой и «Общеязыковая фразеология как выразительное средство современной поэзии» М. Бакиной. Степень вторжения Е. Некрасовой и М. Бакиной в поэтику различна. Е. Некрасова, хотя и пишет о своем стремлении «сохранить лингвистическую основу исследования», подчеркивает необходимость «изучения определенного языкового явления применительно к его функциональной значимости в структуре поэтического текста» (стр. 6). М. Бакина в качестве своей задачи скромно видит «описание различных приемов использования общеязыковой фразеологии в современной поэзии» (подчеркнуто мной. – О. К.; стр. 189), хотя и в ее работе много наблюдений, интересных для литературоведов.

Е. Некрасова свое исследование называет лингвопоэтическим. Одна из задач ее труда разработка метода лингвопоэтического анализа, своеобразного мостика между лингвистикой и литературоведением.

Сначала может показаться несколько узким угол зрения исследователя – сопоставление художественных систем Блока, Пастернака и Есенина через анализ связи сравнений с союзом «как» и стихотворного текста. Однако Е. Некрасову, в отличие от авторов традиционных лингвистических работ, в которых поэтический текст служит способом демонстрации «механизма» языка, сравнения интересуют не с точки зрения их нормативности, ас точки зрения особенностей жизни стиха.

Сторонников лингвопоэтики иногда упрекают, со ссылкой на авторитет Бахтина, в том, что они сводят анализ произведения к неким лингвистическим единствам и не учитывают целостность художественной системы (В. Кожинов). С этой точки зрения не в пользу Е. Некрасовой говорит выбор материала для наблюдений – «фрагменты художественной структуры, обладающие строго определенным языковым выражением» (стр. 6 – 7). Но если задуматься, то станет ясно, что, преодолевая эмпиричность некоторых литературоведческих работ, в основе которых лежит непоколебимая уверенность в охвате всего литературного материала, Е. Некрасова четко обозначает способ отбора материала. Нечеткое представление о «поэтическом пространстве», на основании которого делаются выводы, приводит, как показала Е. Некрасова, к неточности выводов. Например, один из литературоведов называет устойчивой чертой стиля Есенина обилие синего цвета, тогда как анализ творчества Есенина в широком контексте показывает, что это не так: «даже в таком стихотворении, как «Голубень», синий и голубой тона разбросаны весьма сдержанно» (стр. 171).

Безусловно, исследовательский путь Е. Некрасовой не единственный. Но есть ли он, этот единственно возможный путь? Кстати, Е. Некрасова сама полна раздумий о продуктивности разрабатываемого ею в рамках лингвопоэтики подхода, не скрывает его несовершенства.

Основываясь на наблюдениях В. Жирмунского, З. Минц и других литературоведов над поэтикой Блока, Е. Некрасова поставила перед собой задачу выявить через лингвопоэтические параметры «механизм создания того или иного художественного эффекта» ³ (стр. 26), например, «мерцания символов», эффекта «двоемирия».

Стержневым для Е. Некрасовой является введенное Д. Максимовым понятие поэтической модальности. Литературоведческий термин, заимствованный из лингвистики, подчеркивает специфику соотношения поэтического и реального мира. В свете современных представлений о поэтике символизма трудно обвинить Блока, Брюсова, Белого, Вяч. Иванова и других в отрыве от «земного» и обращении к «потустороннему». Тревожит другое: нежелание считаться с символическим планом произведений. В связи с этим актуально исследование эффекта «двоемирия» – «перемежения и наплывов реального и символического планов в поэзии Блока» (стр. 13). А так как элемент конкретности может вноситься в текст, насыщенный символическими наслоениями, и с помощью сравнения, лексический состав которого повторяется в тексте, то Е. Некрасова закономерно выявляет приемы создания той или иной поэтической модальности в связи с типами взаимодействия сравнения с текстом. В этом отношении убедителен анализ, например, стихотворения «В ресторане». Как пишет Е. Некрасова, начинается оно «с приема затемнения реального плана, введения модальности условности, возможно, ирреальности описываемых в нем событий» (стр. 15), однако затем с помощью сравнения («Золотого, как небо, аи»), точнее, признака сравнения (золотое), указывающего на цвет конкретного, освещенного вечерней зарей неба, за счет повторения цветовой характеристики (бледное небо – на желтой заре – золотое, как небо…) подчеркивается реальность места и времени действия. Ощущение реальности то усиливается, то теряется в сгустке ассоциаций, уводящих в мир блоковских символов. Так, согласно выводу Е. Некрасовой, «в стихотворении, построенном на перемежении реального и символического планов, сравнение и его лексический дублет (небо) в совокупности поддерживают мотив реальности места и времени действия» (стр. 15 – 16).

Применение лингвопоэтического анализа позволило Е. Некрасовой сделать интересные наблюдения о композиционной структуре стихов Блока. Убедительно показано употребление сравнения в качестве композиционного шва, стягивающего отдельные части стихотворения.

Можно согласиться с выводом Е. Некрасовой об особенностях художественного почерка Блока: для него характерно повторение лексического состава сравнения в тексте стихотворения, что и создает эффект «мерцания смыслов, многоаспектность восприятия художественного образа» (стр. 81).

В свое время на эту черту поэтики Блока указывал Жирмунский. Впрочем, он видел в «обилии лирических повторений»»стилистическое единство», характеризующее символизм⁴. В свете этого любопытно сопоставить выводы Е. Некрасовой о Блоке с наблюдениями над идиостилем Пастернака. Пастернак не раз признавался в мощном воздействии на него символизма, в том числе Блока. Правда, исследователи литературы большее внимание уделяют различию, нежели сходству, приемов Пастернака и символистов. Вероятно, одновременное исследование притяжения и отталкивания Пастернака от художественных открытий символизма ныне более актуально.

У Пастернака остался прием лексического повтора содержания сравнения в стихотворениях, который характерен для Блока. Вероятно, не случайно, воссоздавая образ поэта в «Четырех отрывках о Блоке», Пастернак ключевым делает повторяющееся слово «ветер», делает, начиная со сравнения в первой строке «он ветрен, как ветер», на основе которого строится все стихотворение. Е. Некрасова подчеркивает, что «этим сравнением начинается второй отрывок, вводящий и развивающий символическую тему ветра, вынесенную в заглавие» (стр. 86).

Однако для Пастернака, по данным Е. Некрасовой, более характерен лексико-тематический повтор в сравнениях, что связано с принципиально новым по сравнению с Блоком построением стиха. Е. Некрасова верно, но все же узко связала этот тип организации текста с «одной из существенных стилеобразующих черт художественного почерка поэта – его филологичностью» (стр. 87). Да, у Пастернака важно отметить тенденцию к «использованию чисто языковых нюансов слова» (стр. 99), однако своеобразие стиля поэта связано с принципиально новым углом зрения на мир, что и определило поэтику Пастернака на всех уровнях. Характерна в этом отношении начальная строфа в последнем отрывке о Блоке, в котором есть и сравнение, взятое Е. Некрасовой в качестве лингвопоэтического параметра: «Зловещ горизонт и внезапен, И в кровоподтеках заря, Как след незаживших царапин И кровь на ногах косаря». «Горизонт», что «зловещ», «заря» – это цитаты, устойчивые символы Блока и «аргонавтов». Но они включены в контекст реального хода истории, который уловил Блок и с большей степенью отчетливости осознал Пастернак. Поэтому такое движение в стихе к реальности – «в кровоподтеках заря» – и с помощью сравнения с союзом «как» переключение к конкретности («след… царапин», «кровь на ногах»).

«Вещная», как подчеркивает Е. Некрасова, основа Поэтики Пастернака (стр. 185) обусловила «метафорический сдвиг» (стр. 99), который проявляется в том, что конкретное представление сопоставляется с абстрактным (стр. 101). С помощью сравнения соединяются далеко разошедшиеся значения; например, говоря в стихотворении «Сегодня с первым светом встанут…» о теме жизненного пути, Пастернак пишет: «Обоим надлежит отныне Пройти его во весь объем, Как рашпилем, как краской синей, Как брод, как полосу вдвоем» (подчеркнуто мной. – О. К.). Можно добавить, что соединение абстрактного и конкретного объясняется здесь опять же новым решением самого мотива пути: путь в одноименном стихотворении предстает и в своем «вещном» значении, и в философском.

Исследование М. Бакиной «Общеязыковая фразеология как выразительное средство современной поэзии» – при всем тяготении к чисто лингвистическому подходу к тексту – тоже представляет интерес для литературоведов. Е. Некрасова показала, как обогащает мысль лингвистов обращение к достижениям литературоведов. В свою очередь литературоведы могут перенять методику работы с поэтическим словом, предложенную М. Бакиной.

В последние годы литературоведы, да и сами писатели все настойчивее обращаются к вопросу о соотношении жизни слова в языке и слова в поэзии.

В свое время Андрей Белый на основе идей А. Потебни установил, что чем больше многозначности в слове, тем оно поэтичнее. Может показаться, что общеязыковые фразеологизмы для поэта – материал неблагодатный, поскольку, как напоминает М. Бакина, «фразеологизм не только называет какие-то предметы, явления, действия и т. п., но одновременно оценивает их» (стр. 194). В таком случае поэт оказывается ограниченным в своей свободе на пути создания неповторимой образности. Но здесь-то и начинается работа художника с материалом, поскольку слово, включенное в стихотворный текст, наполняется новым содержанием и подчиняется воле и видению мира автором.

Обращаясь к творчеству советских поэтов нашего времени, М. Бакина показывает множество способов обновления стертого содержания фразеологизмов. Это обновление возможно даже без структурно-семантического преобразования устойчивых словосочетаний: контекст, в котором употреблен фразеологизм, привносит новые экспрессивные и стилистические оттенки. Б. Слуцкий, используя устойчивое словосочетание «переть против рожна», «контекстом нейтрализует отрицательную эмоциональную окраску сочетания, употребив его применительно к природе… Речку, а также птичку, прущих против рожна, проверяет на стычку весна…» (стр. 208).

Вообще проблема контекста, поставленная Бахтиным и разрабатываемая ныне в основном лингвистами, закономерно возвращается в поле зрения литературоведов. И здесь пригодится опыт лингвистов, которые на основании многих исследований пришли к выводу о том, что ложность или истинность слова выявляется лишь в контексте, что контекст выявляет «потенциал» слова. М. Бакина не случайно основное внимание в своей работе уделяет жизни фразеологизма в необычном контексте.

В работе поэта важнейшим является преодоление энергии привычной сочетаемости слов. Художники наших дней, как показывает М. Бакина, широко пользуются этими возможностями в поисках новой образности. Иногда изменения касаются лишь внешней формы фразеологизма и не затрагивают его содержания. Например, Ю. Мориц устойчивое словосочетание «ловить в сети» употребляет в традиционном значении, преобразовано только само сочетание: «Бессмертье – это анекдот, Воображаемые сети, Ловящие на этом свете тех, кто отправится на тот» (подчеркнуто мной. – О. К.). Однако в сквозной для русской лирики теме смерти и бессмертия по-новому прозвучала мысль о конечности человеческого бытия.

В других случаях поэты, работая со словом, преобразуют фразеологизмы. Тем самым происходит «обновление образно «опустошенных» от частого употребления фразеологических единиц», которое «заостряет внимание читателей на… сочетании и тем самым подчеркивает его содержание» (стр. 216, 219). М. Бакина это подтвердила анализом стихотворения «Памяти Франсуа Рабле» Ю. Мориц В нем фразеологизм «душа ушла из тела» в значении «кто-то умер» перефразирован: «Возможны всякие потери! Душа найдет прореху в теле, А возвратит ее потом Рогатый скот у адской двери» (подчеркнуто мной. – О. К.).

Стихия поэтического текста подчиняет любое слово вообще, а словосочетание особенно, своему ритму. Литературовед М. Гаспаров исследовал соотношение ритма и синтаксиса на примере лесенки Маяковского⁵, но взаимоотношение ритма и синтаксиса проявляется на многих других текстовых уровнях. Например, фразеологизмы, порой состоящие из нескольких составных слов, обладают не только своей композицией, но и ритмом. Поэтому при столкновении двух разнонаправленных ритмических рисунков – стихотворного текста и фразеологизма, тяготеющего больше к прозе, изменяется и становится более свободным порядок слов (см. стр. 213).

Это и другие наблюдения М. Бакиной над поэтическим словом могут быть использованы литературоведами, критиками. Однако искания лингвистов интересны с точки зрения не только их достижений, но и просчетов. В тех случаях, когда исследователь сознательно ослабляет связь «объекта описания» с художественной заданностью словесного приема, невольно встает проблема ценностного анализа литературного произведения. Если полноправность художественных открытий Блока или Пастернака не требует доказательств, то в связи с некоторыми находками современных поэтов, комментируемыми М. Бакиной, возникает, может быть, и наивный, но все же закономерный вопрос: а приблизил ли поэта используемый языковой нюанс к тайне поэтического слова, знает ли вообще данный поэт эту тайну? Правда, эта «осторожность» в оценках порождена парадоксальной ситуацией… Казалось бы, теоретически вопрос о границах литературоведения в лингвистике решен и спор ученых двух филологических дисциплин потерял свою драматичность и перерос в диалог.

Однако право лингвистов изучать поэтический язык все еще вызывает скептическое недоверие как литературоведов, так и части лингвистов.

Книга «Языковые процессы в современной русской поэзии» опровергает этот скептицизм, а результаты исследований Е. Некрасовой и М. Бакиной продемонстрировали качественное изменение диалога литературоведов и лингвистов. Но не произойдет ли с лингвопоэтикой то, о чем писал в свое время Пастернак П. Медведеву по поводу отнюдь не отрицаемых поэтом формалистов, – «замиранье на самых обещающих подъемах» ⁶? Это покажет будущее.

И еще: надо ли, чтобы теперь все филологи увлеклись лингвистикой? Вряд ли. Необходимо понимание «не своих» идей, но, как справедливо напоминает Л. Гинзбург, «лучшие исследования литературы не были всесторонними и не стремились охватить свой предмет со всех точек зрения, по пунктам» ⁷. Поэтому в филологии нужны разные пути

1. И. Подгаецкая, Г. Белая. Лингвистика и литературный процесс. – «Вопросы литературы», 1979, N 5, с. 240.[↩]
2. В. Григорьев. Вкус слова. – «Литературное обозрение», 1979, N 4, с. 28.[↩]
3. Е. Некрасова напоминает о сходном употреблении термина «механизм» у литературоведов, например у З. Минц (с. 26).[↩]
4. В. М. Жирмунский, Теория литературы. Поэтика. Стилистика, Л., «Наука», 1977, с 200.[↩]
5. См.: «Проблемы структурной лингвистики. 1979», М., «Наука», 1981, с. 148 – 168.[↩]
6. «Литературное наследство», 1983, т. 93, «Из истории советской литературы 1920 – 1930-х годов», с. 709.[↩]
7. »Вопросы литературы», 1978, N 4, с. 185. [↩]