Призвание поэта

Марцелиюс Мартинайтис, Поэзия и слово, «Вага», Вильнюс, 1977, 247 стр. (на литовском языке).

Дистанция между произведением и его истолкователем, порой весьма незначительная, а порой загроможденная ледяными горами, невольно присутствует в работах профессиональных критиков, литературоведов – ив этом есть и свои преимущества, и неизбежная ограниченность.

Лишь поэты рискуют иногда предать забвению постулат научной объективности: «Соблюдай дистанцию!» Они умеют так говорить о поэтическом произведении, словно стоят в центре его, держат в ладонях его трепетную сущность и смотрят на читателя изнутри стихотворения. Это интуитивное соприкосновение с феноменом поэзии уже само по себе достаточно серьезное духовное событие, чтобы быть специально описанным. Так рождается поэтическая эссеистика, самосознание литературы, ее самокомментирование…

Книга статей известного литовского поэта М. Мартинайтиса «Поэзия и слово» интересна, прежде всего, этим проникновением во внутреннюю сущность творчества, пониманием его цели и назначения, раздумьями о роли личности художника… Поэзия является здесь предметом внутренней интроспекции, а не объектом изучения. Поэзия здесь переживается, а не описывается, она превозносится и ниспровергается, вызывает споры и причиняет страдания, но все время пребывает на «территории сердца» как единственное призвание. Книга М. Мартинайтиса – это разговор с самим собой и поучение собратьям по перу, ею движет логика возникающих к случаю раздумий, а не хронологическая последовательность «плановой научной работы».

Статьи М. Мартинайтиса о поэзии, публиковавшиеся на протяжении нескольких лет в периодике, уже спровоцировали небольшой «переворот» в литовской критике: сбили ее излишне патетический тон, показали неуместность в подходе к поэзии «железной» логики, способствовали изгнанию назойливой назидательности.

М. Мартинайтис не взбирается на амвон всеведения, он стоит на почве литературной повседневности. В его оценках нет той «папской непогрешимости», которая в свое время так раздражала Пятраса Цвирку во многих критических выступлениях. В его статьях слышен размышляющий, ищущий голос автора, простой и сердечный, согретый человеческой теплотой и искренностью. Редко кому удается в критической работе так естественно отказаться от нравоучительных поз, освободиться от привычных модуляций хорошо поставленного голоса, быть таким непосредственным и непринужденным. «Для поэта не существует отдыха, у него нет ограниченной территории, его «профессия» – не навык ремесленника. Его профессия – самая древняя: жить, даже бесцельно проводя время на берегу реки, в то время как большинство людей уже разучилось это делать; сидеть и чувствовать, как где-то под сердцем отзывается гул сверхзвукового самолета. Для этого нужна смелость. Жить всеми проявлениями жизни – более совершенного художественного средства со времен самого Гомера еще никто не изобрел. Лишь тогда можно что-то делать с поэзией, лишь это оправдывает все ее средства, как новые, так и старые».

Эта внутренняя раскованность, как бы идущая от самой природы поэзии, доверительный тон автора не могут не подкупать в выступлениях М. Мартинайтиса. Критическое слово исходит тут от личности поэта, продиктованное ее характером, индивидуально произнесенное, наэлектризованное ее изменяющимися отношениями с миром. Пусть это не художественное слово, но оно наделено даром общения с человеком, даром, который мы ищем в литературе. Иногда критическое слово даже полнее выражает личность пишущего, его кругозор и интересы, чем слово поэтическое, выполняющее сложные задания художественной трансформации. А главное – это слово реализует решимость остаться в литературе естественным, эту величайшую добродетель писателя…

Ежегодно в наших республиканских газетах и журналах появляются первые произведения примерно двухсот молодых литераторов. Куда они деваются после своих радостных дебютов? Что требуется для того, чтобы лауреат литературного конкурса стал писателем?

Прежде всего, надо стать человеком – таков ответ М. Мартинайтиса. Умение рифмовать еще ничего не значит. В свое время по жемайтийским базарам ходил человек с гармошкой и за несколько центов сочинял стихи о чем угодно. Первое настоящее стихотворение рождается тогда, когда пишущий осознает себя «как личность, как идею всего живого мира». Это не простое дело: надо быть открытым для всех явлений и изменений мира, надо определиться в вихре истории, найти точку опоры и большую цель, которая жгла бы тебя изнутри, – когда она становится глубже, тогда совершенствуется и слово; когда же душа покрывается плесенью, гниет и слово. Поэзия, говорит Мартинайтис, «это средство для выявления человечности, для того, чтобы связать ее, человечность, с природой, обществом, культурой, идеями своей эпохи». Поэзия – это «отношение личности к тому или иному явлению», это отношение ко всему сущему на земле. Поэт, по словам Мартинайтиса, – «целый социальный, духовный и психологический комплекс», тут сходятся проблемы не только литературы, но и культуры, философии, проблемы политические и социальные.

Главные положения книги М. Мартинайтиса не содержат нового в плане теоретическом. Но долг художника перед своей эпохой, обществом и культурой автор трактует как внутренний императив творчества, как его этическую норму. Только воплощение в слове человеческой судьбы может уберечь творчество поэта от мельчания и исчезновения. Только стремясь к высокой идее, горя ею, художник реализует свое призвание. Без духовной энергии невозможно творчество, ибо только личность человека, вся его жизнь приводят слова в движение, выстраивают их и наделяют каким-либо смыслом.

Охарактеризовав творчество как «вещь глубоко человеческую», интегрированную в ситуацию своего времени, М. Мартинайтис с этой традиционной платформы начинает активный поход против «олитературивания» литературы. Язвительная ирония, беспощадные цитаты, злые пародии, острые афоризмы обрушиваются на начинающего литератора, который пытается запереться в «книжном шкафу». Вот такой автор декламирует свои стихи «при свечах и изысканном наборе напитков, в полумраке, на коврах». Какая глубокая сосредоточенность! Как отважно скачет он на турнир новаторов! А при ближайшем рассмотрении – лишь экзальтированная пустота, лишь «заблудшие слова», ловко нахватанные в чужих текстах. Это не плагиат. Литературный обиход в изобилии предлагает расхожие образы, формулы, модели, отшлифованные приемы, и надо только подладиться под моду. Вместе с талонами на проезд в троллейбусе в карманах завалялись поэтические слова – «бытие», «изначальный» и т. д. Умелая версификация становится коллективным навыком. Все мало-мальски новое немедленно осваивается и присваивается. Огромная масса стихов паразитически кормится литературой, обращена к литературе, а не к человеку. Так поэзия превращается «в письменный стол, в специфический образ жизни». Так число пишущих в несколько десятков раз превышает число новых идей или даже просто хороших стихотворений, «а упитанные крылатые Пегасы все скачут и скачут, выдувая из ноздрей легкий парок вечности…».

Иногда даже жалко становится молодого поэта – так строго судит его М. Мартинайтис. Разве легко выстоять против могучих сил нивелировки, толкающих к стандарту? Почему, собственно, начинающий литератор должен быть козлом отпущения, если его творчество – лишь зеркало распространенных литературных стереотипов? Его фигура становится фанерной мишенью, в которую стреляют, как в символ бед, присущих отнюдь не только молодым и неопытным…

А может быть, всем следовало бы прислушаться к предостережениям М. Мартинайтиса: творчество – жизнетворная сила, этический поступок, форма существования в обществе, культурная миссия, а не набор красивых слов; оно хиреет, удаляясь от жизни в специфическую сферу узко литературных интересов.

М. Мартинайтис скептически относится к культу поэтического новаторства, которое еще недавно все мы так свято чтили. Погоня за новациями подхлестывает таланты, и они без передышки, не давая себе возможности поразмыслить, вслушаться в себя, несутся вперед, как загнанные лошади. Полтысячи пишущих становятся вдруг в один прекрасный день «интеллектуалами» или «примитивистами». Поэты меняют бутафорный декор стихотворения, однако не меняют образа мышления, этического поведения и целей своего творчества. Они априорно проектируют новаторскую форму, в то время как в акте творчества формальные средства оказываются в динамическом комплексе мировоззрения, характера, жизненного опыта, культуры и становятся новым художественным качеством. И вообще поэзия не находится в сфере формальных средств – она является частью человеческого существования, действием, выражающим себя в слове. С одной только формальной техникой немногого добьешься в литературе. «Мастерство – это способность личности самобытно реагировать на окружающий мир», – утверждает автор.

С помощью таких определений М. Мартинайтис полемически снижает значение подсознательных импульсов в творческом процессе (которые, мы знаем, существенно усложняют создание стихотворения). Творчество целиком выводится из масштабов человеческой ценности, сознательных убеждений и духовной культуры личности. В свете современных научных представлений такое понимание могло бы показаться чрезмерно рационалистическим, если бы превратилось в теоретическую догму. Но в книге М. Мартинайтиса это глубоко пережитый этический тезис, на основе которого автор требует от пишущего глубокой человечности, духовного совершенствования, широкого горизонта, активного «социального тонуса», а от литературы – вторжения в действительность, в жизнь других людей.

Ни один поэт не может сохранять «полную» объективность, когда он пишет о поэзии. Ему трудно оторваться от собственных художественных принципов и своей творческой практики. В своих критических выступлениях он обычно лишь расширяет границы своей индивидуальности с помощью логических категорий, резюмируя свой литературный путь или ища для него новых направлений. И тут он бывает прав, прежде всего, в отношении собственной жизненной философии и эстетической веры. Смело можно сказать, что сколько поэтов, столько и толкований поэзии. М. Мартинайтис говорит, что нельзя выскочить из традиции, а Н. Асеев утверждает, что поэзия начинается там, где неожиданность, где новизна. По мнению Ж. Кокто, поэзия выражает действительность, которая воспринимается лишь с помощью интуиции, а П. Валери, другой французский поэт, заявляет, что стихотворение создается конструктивной мощью интеллекта. Все они исходят из своего творчества, и, разумеется, ни один из них не говорит последнего слова о поэзии (едва ли такое слово вообще будет когда-нибудь сказано, пока поэзия продолжает оставаться «динамичной системой»).

М. Мартинайтис написал книгу воспитательной, поучительной эссеистики, исполненную нравственного пафоса, весьма редкого в критических изданиях. Ее состав довольно пестр: тут и социологические этюды о дебютах молодых литераторов, и рассуждения о взаимосвязях поэзии и фольклора, и тонкие наблюдения о том, например, как встречаются в строке два слова, будто они – давно не видевшие друг друга влюбленные…

Исследователь литературы найдет здесь интересные наблюдения о поэтическом языке, перед которым должны быть открыты все исторические пласты литературного языка, об антинормативной поэтике наших дней («кажется, тут все перемешалось – все века, поэтика всех эпох»), о психологических кризисах, в которых зреет слово истинного поэта.

Разнородный материал «Поэзии и слова» скреплен не повторяющимися лейтмотивами, как, скажем, в книгах Э. Межелайтиса, а разговорной интонацией автора, неповторимой, как голос каждого человека. Она полна интимного обаяния и иронической веселости. Она по-своему отбирает и выстраивает слова, направляемая не столько последовательной логикой рассуждений, сколько внезапными вспышками мысли. («Бедные первые стихи – заброшенные болезненные дети, обутые в стоптанные башмаки учебников»), стратегией афористических ударов («Возвращаются погибшие на войне, возвращаются всеми забытые, только из поэзии никогда не возвращаются призванные»), эмоциональным настроем и внутренней простотой как главным состоянием души.

М. Мартинайтис написал книгу о призвании поэта. Точнее говоря, о призвании человека, ибо призвание поэта и человека для него – неразделимые вещи. Вот почему книга обращена не только к молодому литератору, но и к каждому молодому человеку, размышляющему о высоком предназначении жизни.

г. Вильнюс