Преодоление схемы

Ю. Янковский, Патриархально-дворянская утопия. Страница русской общественно-литературной мысли 1840 – 1850-х годов, М., «Художественная литература», 1981, 373 с.

Исследователей славянофильства постоянно подстерегает опасность – углубиться в анализ специальных проблем, упуская из виду целостность учения. При таком подходе почти неизбежно некоторое упрощение, односторонность, схематичность.

Ю. Янковский еще десять лет назад одним из первых поставил вопрос о целостности учения и вместе с тем о двойственности славянофильской доктрины. Преодолевая схему, он попытался с позиций историзма показать, как одни и те же теоретические положения славянофилов приобретали то прогрессивный, то консервативный характер¹.

Новая книга Ю. Янковского уточняет и развивает многие мысли, высказанные им раньше. Автор рассматривает всю совокупность взглядов славянофилов – философских, политических, экономических и эстетических – как разные стороны одного учения.

«Определяющим признаком» Славянофильства исследователь считает идею национальной самобытности. При этом встает важная проблема – соотношение самобытности и мессианизма. Сами славянофилы дают основания для различных точек зрения на эту проблему. Так, И. Аксаков в 1856 году писал своему старшему брату К. Аксакову: «…Штука собственно в том, что ты думаешь, что русское воззрение есть единственно истинное полное и цельное, и не потому только, что таковым является каждому народу его народное воззрение, а что оно действительно таково и отрешено от всякой односторонности, неминуемо сопровождающей всякое народное воззрение, кроме русского» ². А в 1873 году он говорит о поисках 40 – 50-х годов как о попытке решить проблему национальной самобытности: «Спор велся… о том, что без духовной народной самобытности, как психического фактора, не может быть… усвоено и чужое» ³.

Где же истина? Понять и преодолеть противоречие помогает одно замечание И. Аксакова, писавшего, что для славянофилов «слово «народность» знаменует… целый порядок понятий и мыслей…» ⁴. Нам кажется, все дело в многозначности славянофильских «терминов», оборачивающейся и многозначностью концепций.

В книге убедительно раскрыта внутренняя закономерность славянофильских выводов, подчас противоречивших друг другу суждений о различных общественных проблемах. Автор показывает, что стремление к духовному единству славянских народов, к их объединению (вполне понятное и законное) превращается в свою противоположность – в искреннее убеждение, что необходимо политическое объединение славян под эгидой Российской империи и «царистские иллюзии» (стр. 115). Сопоставляя славянскую программу славянофилов и панславизм, автор приходит к выводу о том, что «было бы ошибкой считать славянофильскую программу никоим образом не совместимой с панславизмом» (стр. 123). Пытаясь обосновать особенность России, своеобразие ее исторического и общественного развития, славянофилы – порою незаметно для себя – подменяли одни понятия другими и от мысли о «философской значимости» существования России, о необходимости и существенности влияния русского национального «духа» на общемировой «дух» приходили к утверждению избраннической миссии русского народа и государства среди всех европейских народов. «…Я думаю, – писал И. Киреевский, – что особенность России заключалась в самой полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней» ⁵. Современный исследователь, конечно, не может принять на веру и согласиться с подобным утверждением. Отмечая несомненную религиозность славянофильской теории, Ю. Янковский так объясняет подмену исходного тезиса другим и соответственно – ошибку выводов: «Идея национальной исключительности оправдывалась… призванием, которое возложено на Россию как обладательницу этих (христианских. – В. Г.) начал» (стр. 137). Неоднозначно уже самое восприятие Запада – и как носителя «материального благополучия», технического прогресса, и как нравственного антагониста России (стр. 161). Ю. Янковский убедительно раскрывает ошибку в самом ходе рассуждений славянофилов, показывает сложный характер идейных и теоретических поисков, результаты которых оказываются порою противоречивыми. Они исходят из мысли о том, что «истина хранится в противоположном Западу Востоке», причем в православном Востоке. Поскольку же, как показывает автор, славянофилы были убеждены в превосходстве нравственных, основанных на христианстве, начал русского народа над духовными началами Запада и даже остальных славян, они стали проповедниками «мессианской идеи».

Ю. Янковский раскрывает неоднозначность славянофильства, многообразие его связей с русской общественной мыслью середины прошлого столетия. Так, автор подробно показывает возникновение славянофильского учения, анализирует влияние философии Гегеля и Шеллинга на доктрину национальной самобытности и исключительности. Жаль, что, говоря об истоках славянофильства, Ю. Янковский ограничивается романтической традицией, не касаясь связи славянофильства и русской философской эстетики конца 20-х – начала 40-х годов XIX столетия.

Мы знаем, что сами славянофилы затруднялись четко определить свою «общую платформу». Но значит ли это, что такой платформы не существовало? Как справедливо полагает Ю. Янковский, славянофилы «составляли единую, хоть и разношерстную, школу», основанную «на известной взаимности всех ее участников» (стр. 73). Действительно, в 1847 году в письме московским друзьям И. Киреевский пишет о серьезных разногласиях в московском кружке и лишь намечает «общий круг проблем», важных для всех. Спор шел о содержании, о понимании этих проблем.

Что же это за проблемы? Во-первых, славянизм. Во-вторых, народность, в-третьих, «понятие об отношениях народа к государственности» ⁶.

Эти проблемы оказались и в центре исследования Ю. Янковского. Он рассматривает славянофильство «в системе социальных сил» эпохи (так, кстати, и называется одна из глав книги). Славянофилы то брали на себя роль наставников правительства (К. Аксаков дважды подавал «Записки» императору), то становились в решительную оппозицию режиму (вспомним хотя бы аресты Ю. Самарина, Ф. Чижова, И. Аксакова, многочисленные цензурные преследования).

Известно, что славянофилы были сторонниками самодержавия. Самодержавие, по их мнению, не исключало ни одной из «общественных» свобод (слова, печати, совести и т. п.), могло способствовать развитию России.

Как видим, превратные представления у славянофилов относительно роли самодержавия в России действительно существовали, не говоря уже о том, что они идеализировали прошлое. Но это не мешало им добиваться политической свободы, ревностно защищать народ. Ю. Янковский отмечает, что славянофилы считали существовавший политический строй «чуждым… природе русской нации» и нисколько не оправдывали действия правительства (стр. 76). Вполне закономерен вывод автора об истинности, то есть глубокой искренности и осознанности славянофильской оппозиции самодержавию. Однако тут же автор ограничивает сферу применения этого вывода, пожалуй, даже ставит его под сомнение: «…Было бы непростительной ошибкой объявлять славянофилов сколько-нибудь серьезными врагами самодержавия» (стр. 76 – 77).

Если говорить о самодержавии как об историческом принципе, то Ю. Янковский прав: славянофилы разделяли народную веру в «доброго царя». Но это в принципе. Когда же приходилось оценивать конкретные действия конкретного самодержца, они выступали с резкой критикой, становились на сторону народа, а не правительства. Эта особенность «русского направления», уже отмеченная в последних исследованиях⁷, настоятельно требовала объяснения. Двойственный характер славянофильства проявился в этом очень ярко.

Конечно, если сравнивать славянофилов и революционных демократов, то оппозиционность первых выглядит безусловно скромной. Но когда Ю. Янковский говорит, что «наблюдения над русской действительностью превращали славянофилов в убежденных противников крепостничества» (стр. 78), он указывает фактически и на позитивный вклад славянофилов в решение экономических и политических проблем России, на их содействие освободительному движению.

В связи с этим автор поддерживает уже высказывавшееся в нашем литературоведении предположение о том, что славянофильство отражает судьбу «декабристской традиции дворянской мысли» ⁸. Точнее говоря, как правильно отмечает Ю. Янковский, славянофилы – не столько антагонисты декабристов, сколько декабристы в период «спада дворянской революционности» (стр. 85).

Давно и часто отмечается противоречивость и сложность славянофильского учения. По мнению Ю. Янковского, противоречия славянофилов отражают «основное противоречие доктрины – ее консервативный прогрессизм» (стр. 370).

Все славянофильские воззрения исходят так или иначе из представления о потребностях народа, о его духовной и бытовой особенности. Большая часть книги посвящена анализу славянофильской концепции национальной самобытности и национальной исключительности.

Преодолевая схему, Ю. Янковский рассматривает сложную систему славянофильских взглядов, которые никак не сводятся к знаменитой уваровской формуле «православие, самодержавие, народность». При этом автор не изолирует отдельные начала, как это делало большинство исследователей до него, а анализирует их взаимосвязь, показывая целостность славянофильской концепции. Это очень важно: ведь известно, что сами славянофилы стремились раскрыть историческое единство, силу характеров, психологии, быта и идеалов русского народа. Целостность означала для славянофилов непротиворечивость, осознание общности нравственных идеалов и исторической судьбы.

Однако, отмечает Ю. Янковский, «славянофилы даже там, где занимавшие их проблемы имели несомненно социально-политический характер, с завидным упорством продолжали исходить из религиозно-нравственных предпосылок, превращая эти последние в универсальный критерий своего общественного поведения» (стр. 183).

Принципиально важным элементом в славянофильской концепции Ю. Янковский считает предпочтение интуитивного способа познания рассудочному. В связи с этим и антитеза «Россия – Запад» приобретает характер противопоставления двух способов мышления. Ю. Янковский расценивает это противопоставление как «важнейшее противоречие славянофильской гносеологии», поскольку оно приводило к недооценке человеческого разума и пренебрежению «требованиями логики» (стр. 139- 140).

Признав интуитивность основным методом славянофильского учения, автор подтверждает мысль о художественном, эстетическом характере славянофильского учения вообще. Причем, как верно он отмечает, интуитивный подход к истории, к познанию становится для славянофилов своего рода принципом, в том числе и политическим. Ведь славянофилы разочаровались в государственных формах Запада, в буржуазных отношениях, не только политических, но и нравственных. Рационализму и бездуховности Запада они противопоставляли гуманизм и поэтическую широту нравственного идеала России. Однако, выступая только за нравственную и бытовую справедливость и самобытность, они сами превращали свой идеал в наивную патриархальную утопию.

Проблема «Россия и Запад» приобретает, как показывает Ю. Янковский, социально-политический аспект, приводя к отрицанию социализма и революции. Славянофилы, утверждавшие неполитический и нереволюционный характер русского народа, «жаждали предотвратить угрозу революции, привнесенную в Россию извне» (стр. 147).

Прошлое и настоящее чаще всего противопоставляются славянофилами как истинное и ложное направления в развитии. Ю. Янковский показал, что в антитезе «Россия – Запад» русские начала носят почти всегда потенциальный, возможный характер. Точно так же в антитезе допетровской и послепетровской России прошлое приобретает значение начала, принципа, не реализованного до сих пор, нуждающегося в дальнейшем развитии. «…Должно воротиться не к состоянию древней России (это значило бы окаменение, застой), а к пути древней России (это значит движение)» ⁹, – писал К. Аксаков в газете «Молва» в 1857 году.

Именно идеи развития и отличают славянофильство от официальной народности, – справедливо считает исследователь. Старина «воскрешалась» не ради старины, а ради истины, и не в прежней своей форме, а уже «на новом историческом этапе» (стр. 169). Таков важнейший вывод Ю. Янковского. Фактически речь здесь идет о том, что славянофилы приблизились к пониманию диалектического развития.

На протяжении всей книги Ю. Янковский сопоставляет публицистические и художественные произведения славянофилов, показывает, как одни и те же идеи выражались в статьях, письмах, художественном творчестве славянофилов. Смирение, непротивление злу насилием, нравственное самоусовершенствование – черты, присущие, по мнению славянофилов, русскому народу, выступают перед нами не только как нравственно-философские или социально-политические, но и как собственно эстетические категории. Это обеспечивает необходимую широту анализа, разнообразие сопоставлений, единство выводов. В книге подробно прослеживается связь славянофильской идеи смирения с идеей страдания у Достоевского, с концепциями охранителей и официальной церкви. И оказывается, что смирение в понимании славянофилов – не только благочестие и «социальная индифферентность». Это еще «христианская мудрость, спокойствие, ясновидение, вера» (стр. 204). Мы видим, что традиционно признававшийся негативным элемент смирения приобретает иной, двойственный характер, оказывается не столь уж прост и примитивен. Самое же главное, Ю. Янковский не только оценивает каждый элемент славянофильской доктрины, но раскрывает его смысл в общем контексте учения.

Исследователь определяет славянофильство как «патриархально-дворянскую утопию». Мы помним аналогичные суждения: «ретроспективная утопия» (Г. Плеханов) и «консервативная утопия» (А. Валицкий; Что же нового внес своим толкованием Ю. Янковский? В его представлении утопия и идеализация означает не отсутствие критического подхода к прошлому, а непонимание классовой борьбы.

Анализируя эстетические взгляды славянофилов (в последних главах монографии), автор прослеживает элементы идеализации и в литературной критике, и в художественных произведениях славянофилов. Эстетические воззрения «русского направления», по мнению Ю. Янковского, подтверждают «их тягу к патриархальности и их жажду, на патриархальной же основе, национального возрождения и грядущего нравственного взлета» (стр. 267). Художественный опыт человечества славянофилы порою подчиняли его нравственному опыту.

Народность становится главным, если не единственным, критерием и в эстетической теории, и в конкретной литературной критике славянофилов. Художник в своем творчестве подчиняется не своей собственной воле и прихоти, но воле и духу народа. Такую оценку дает «художнику» А. Хомяков в 1847 году в статье «О возможности русской художественной школы». Несколько раньше, в 1845 году, И. Киреевский определил «силу народности» как возможность соединить «жизнь нашей словесности» и «жизнь нашего народа» ¹⁰. Так, Гоголь народен, но его народность не во внешнем знании народной или национальной жизни. Народность проявляется в сфере внутренней, как «особенные звуки», «особенные краски», «особенные образы, исключительно свойственные русскому народу» ¹¹. И. Киреевский не анализирует Гоголя, он воспринимает Гоголя интуитивно, и народность для него не логическое понятие, а художественный образ. Ю. Янковский упрекает критика в туманности, в отсутствии анализа. Однако же нельзя отказать И. Киреевскому ни в точности чувства, ни в его глубине, Ю. Манн считает, например, что И. Киреевский в своем определении «проявляет свойственную ему трезвость и нелюбовь к крайностям» ¹². Нам кажется, эта оценка точнее, ибо отражает действительный смысл позиции И. Киреевского и славянофильского восприятия народности литературы. Дело в том, что художественный анализ выражен здесь в художественной форме, как чувственное восприятие, а не как логическое рассуждение.

На наш взгляд, неоправданно выглядит сближение «положительного идеала» славянофилов и «булгаринской положительности» (стр. 315 – 317). Мы воспринимаем это как досадную уступку, как дань схеме, которую исследователь во многом преодолел.

В начале книги Ю. Янковский сформулировал свою задачу так: «Раскрыть… внутреннюю противоречивость (славянофильства. -В. Г.) как консервативно-прогрессистской идеологии и определить его подлинное историко-культурное значение» (стр. 15).

Думается, со своей задачей исследователь справился. Он показал объективное содержание славянофильской доктрины, сложность ее «общественного функционирования».

1. См.: Ю. З. Янковский, Из истории русской общественно-литературной мысли 40 – 50-х годов XIX столетия, Изд. Киевского педагогического института, 1972.[↩]
2. «Иван Сергеевич Аксаков в его письмах», т. 3. ч. 1, М., 1892, с. 280.[↩]
3. И. Аксаков, Письмо к издателю (По поводу предыдущей статьи). – «Русский архив», 1873. кн. 2. стлб. 2516 – 2517.[↩]
4. Там же. стлб. 2511.[↩]
5. И. В. Киреевский, Критика и эстетика. М.. «Искусство». 1979, с. 291.[↩]
6. И. В. Киреевский, Критика и эстетика, с. 372.[↩]
7. См.: Е. Старикова, Литературно-публицистическая деятельность славянофилов. – В кн. «Литературные взгляды и творчество славянофилов». М., «Паука». 1978. с. 141.[↩]
8. См.: П. С. Рейфман, К истории славянофильской журналистики 1840-х – 1850-х гг. (Некоторые общие проблемы). – «Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 414. Труды по русской и славянской филологии. XXVIII. Литературоведение. 1977. с. 39.[↩]
9. «Русский архив». 1900, кн. 3. с. 379. [↩]
10. И. В. Киреевский, Критика и эстетика, с. 213.[↩]
11. Там же, с. 214.[↩]
12. И. В. Киреевский, Критика и эстетика, с. 58.[↩]