Прекрасное с боем пробивает себе дорогу

Статьей Н. Яновского мы продолжаем дискуссию о чертах литературы последних лет (см. материалы, напечатанные в N 2, 4, 5, 7 «Вопросов, литературы» за 1964 год).

Очень заманчивая задача: сесть и определить черты, нашей литературы последних лет – одна, вторая, третья… Какая же четвертая? Может быть, ограничиться наипервейшими, главными? Но, увы, сегодня – главное, завтра может стать второстепенным, а то и просто ни-ка-ким. Такое уже случалось. Выходит прежде чем называть «черты литературы», необходимо как-то договориться о том, с каких позиций мы их будем определять. С самых что ни на есть сегодняшних? Так это ж проще простого: садись и – перечисляй!..

Автор обстоятельной статьи «Наступление новой нравственности» Ф. Кузнецов хорошо понимает, что задачка эта не так проста. Поэтому, определяя свои исходные позиции, он пишет:

«Будущим историкам поучительно и интересно будет вглядеться в движение литературы стремительного десятилетия, начальной, переломной датой которой стоит год 1953. Они увидят в нем истоки великих итогов».

Ф. Кузнецов стремится встать на позицию «будущих историков», их глазами оценить все, что сегодня происходит.

Превосходная позиция!

Но, вдумываясь в эту фразу (я могу привести и другие, подобные), никак не можешь отделаться от вопроса: почему Ф. Кузнецов думает, что названные им историки будут так же, как и мы сегодня, оценивать нашу эпоху? Не вероятней ли предположить, что относиться они к ней будут более требовательно? Они зададут себе (и нам, следовательно) простенький вопрос: «А первые десятилетия советской власти были менее стремительными что ли, менее поучительными или менее интересными?» В 1917 – 1920 годах речь шла о революции, о гражданской войне, о коренном изменении общества. А в 30-х, как известно, совершилась величайшая ломка в сознании многомиллионного советского крестьянства: оно от индивидуального, мелкого хозяйства переходило к коллективному, крупному.

Когда же была «переломная дата»?

С расстояния им (все тем же историкам) будет, вероятно, заметней, что настоящий-то перелом наступил не в 1953 году, а тогда, когда партия и советский народ, вооруженные марксистско-ленинскими идеями и принципами, подготовили, приняли и начали осуществлять программу развернутого строительства первого в мире коммунистического общества.

А относительно истоков лучше будет сказать, что все мы и по сегодня питаемся одним истоком: Великой Октябрьской социалистической революцией. Ленинские идеи практически еще далеко не исчерпаны, тут предстоит нам много разной работы, и оглушать себя «красивыми» словами не надо. Надо не просто восторгаться своей литературой, а изучать ее спокойно, объективно, исторически.

Я сделаю робкую попытку взглянуть на некоторые явления нашей литературы, пользуясь чуть-чуть иной «методой». Если мне при этом удастся «выколупать» хоть крохотную, хоть чем-то новую «черту» литературы наших дней, значит, бродим мы где-то с вами, читатель, на верном «пути…

Один мой добрый товарищ, прочитав статью в рукописи, заметил: «Какая ж это критика – сплошная публицистика!» Я не нашелся, что ему ответить.

Такое время, такова жизнь!

1

Илья Лавров пишет Новое произведение. Об этом мы узнали из его блокнотных записей, опубликованных в журнале «Сибирские огни» (1963, N 11). В них он рассказывает о своем будущем герое – о «вредной девчонке» Вале Чунихиной. Записки как записки, ничего в них особенного нет, если не считать, что И. Лавров, как всегда, лиричен, если не считать, что он, как всегда, влюблен в своего героя.

А можно ли было его не полюбить?

О Вале Чунихиной мы впервые узнали из «Комсомольской правды», где были напечатаны ее письма к учителю Михаилу Павловичу Дацюку. Письма не предназначались для печати. Педагог снес их в «Комсомолку», руководствуясь одним желанием – помочь своей ученице: ведь в письмах были очень горькие слова о «беспощадной действительности», которая может сломать в человеке все, ведь в них говорилось о «поединке реальности и наивной мечты», в них рядом с уверенностью в себе сквозило недоумение: «Люди иногда видят несправедливость и терпят ее. Даже подыскивают какие-то оправдания». Не могла Валя примириться с несправедливостью. «Тогда, по-моему, не стоит жить», – написала она и продолжала отстаивать свою правду, как ее понимала. Она была нехитрой, эта правда. Валя хотела работать честно и хорошо. Валя хотела быть нужной людям там, где ее руки и сердце больше всего необходимы. Валя хотела видеть себя счастливой, так как счастье в ее представлении – это созидание во имя большой, истинно гуманной цели.

Можно ли было не полюбить вот такую Валю?

Но это не все. И, пожалуй, самое главное не в этих лавровских записях жизненных фактов. Самое главное – реакция сотен молодых и немолодых людей на искренние письма юной трактористки. Сначала они взволновали учителя Михаила Павловича Дацюка, потом – работников «Комсомольской правды», наконец – многочисленных читателей газеты. Суть не в том, что на Валю обрушился лоток писем, – явление это обычное в нашей стране, – а в том, что нашлись люди, пожелавшие немедленно приехать туда, где живет и трудится Валя, делом помочь ей. Это значит, что в унисон честному Валиному сердцу бьется множество человеческих сердец.

Записки из блокнота И. Лаврова кончаются словами Вали Чунихиной. Она писала: «Некоторые нытики не верят, что я есть на самом деле вот такая и живу, работаю, как описано в газете. Отвечаю: приезжайте – увидите».

Как писателя я знаю И. Лаврова более десяти лет. И потому я догадываюсь, прочитав его записи, каково будет его новое произведение. Как оно будет написано и будет ли лучше предыдущих – не знаю. Но полагаю, что И. Лавров расскажет о человеке, которого он очень любит, в котором видит наше будущее, расскажет о людях большого сердца, которые, как и Валя Чунихина, не свалились с неба, и я приветствую И. Лаврова за такую направленность его произведения, потому что, как и он, считаю – надо, чтоб людей, непримиримых к несправедливости, знали все, знали и зажигались бы их действенной, утверждающей силой, их гневом, их критическим пафосом.

Вдруг, однако, И. Лавров прислушается к голосу критика Е. Поляковой, написавшей статью «После первой книги» («Новый мир», 1963, N 4). Тогда и это направление его творчества, и вместе его любовь к «вредной девчонке», любовь к своему герою, прекрасному человеку, покажется просто излишней. Е. Полякова не без издевки написала о И. Лаврове буквально следующее: «Он словно не осмеливается приблизиться к герою, а повествует о нем благоговейно…» Критик не подозревает, что именно из этого «благоговейного» отношения к хорошим людям родились и отличные, ею расхваливаемые рассказы И. Лаврова типа «Ночные сторожа», что «очарование рассказа» не «в его едином ритме, в пейзаже», не в том, что он «насыщен точными и емкими деталями», а в том, что эту «благоговейную» лавровскую любовь к ночным сторожам мы ощущаем в каждой клеточке рассказа. Да и не только любовь, а еще и веру писателя в колоссальные духовные возможности на» рода, таящиеся вот в таких людях, как сторож Ефим или сторожиха Варвара.

Что же смутило Е. Полякову в творчестве И. Лаврова?

«Любя жизнь, умея отображать ее вроде бы в самых простых, но на деле самых трудных для художника ракурсах, – пишет Е. Полякова, – Лавров словно не вполне верит, что эта жизнь и глубока и значительна, и людям простых профессий и простых дел любит иногда противопоставить героев, которые не идут в общем строю, но как бы возносятся над ним. Все чаще и чаще появляются такие «люди мечты» на страницах повестей и рассказов Лаврова и почти вытесняют просто людей из последнего его романа, который так и называется – «Встреча с чудом».

Здесь трудно, невозможно понять, почему «просто люди» – это те, что непременно «идут в общем строю». Как-то уж странно сейчас слышать, что «люди мечты» отныне недостойны нашего внимания, так как они только и делают, что «возносятся» над «общим строем». Но оставим эту терминологическую «новь». Странно другое. Е. Полякова никак не может понять, что искренняя и открытая любовь И. Лаврова и к жизни и к людям, выраженная им в его последних произведениях, вызвана как раз большой верой писателя в человека, верой в творческую силу нашей жизни, в ее значительность для будущих времен. Е. Полякову, видимо, смутило то, что И. Лавров за десятилетие работы заметно расширил сферу своих наблюдений, пристальней вгляделся в разных людей своего времени и заговорил о них языком писателя-романтика. Чем больше вчитываешься в статью Е. Поляковой, тем больше убеждаешься, что ее интересует не реальная направленность прозы И. Лаврова, а некий идеальный эталон художественности, измеряемый «трудными… ракурсами», «единым ритмом», «точными и емкими деталями», а идеи, защищаемые автором, для нее всего лишь «благие намерения», а романтический стиль – не более как «многозначительная патетика». При этом критику ничего не стоит объединить произведения, созданные в 1953 году, с теми, что написаны в 1960, словно за это время у нас ничего не произошло и все изменения в творчестве писателя можно легко объяснить «болезнью профессионализма». Да полно! Если кто-либо решит любое десятилетие в творчестве писателей XIX или XVIII века изучать с таких позиций, то ему сразу скажут, что он рискует ничего в Нем не понять, а вот в критике текущей, оказывается, такое возможно.

Я позволил себе поспорить с Е. Поляковой потому, что ее позиция, к сожалению, весьма типична для некоторой части деятелей литературы. Для них, например, проза Бунина – непогрешимый эталон, которым измеряется все и вся. Конечно, проза Бунина хороша, но можно ли в реальном и живом процессе развития искусства слова один литературный ряд измерять другим литературным рядом? По-моему, нельзя, если, разумеется, сознательно не поставить себя в положение «бег на месте».

Дело в том, что «вредную девчонку» трактористку Валю Чунихину И. Лавров не выдумывает, как не выдумывал он и своих «людей мечты» Асю и Славу, двух девчушек, жаждущих стать капитанами. Неужели кто-нибудь всерьез думает, что наша молодежь из каких-то особо «идейных» побуждений стремится именно к профессиям поскромнее – сто´рожа например? Это же естественно и хорошо, что молодые люди мечтают стать капитанами полей и садов, заводов и фабрик, капитанами в науке, в производстве, в воспитании, капитанами морских, воздушных и космических кораблей. А как же иначе, в наступивший век механизации и автоматики, в век атома и космических путешествий! Дело в том, что эта реально существующая «вредная девчонка», впитавшая в себя все лучшее, что выработано нашей эпохой, не дает дремать некоторым деятелям, вообразившим, что они вершат все необходимое в создавшихся условиях. Дело в том, что таких «девчонок» ныне много, не одна Валя Чунихина, что они теперь действенная общественная сила, с которой обязаны считаться и современное общество, и современная литература. Нельзя думать, что мы что-то поймем в нашем сегодняшнем искусстве, если наша жизнь с ее борьбой и противоречиями останется где-то за скобками, а в скобках – лишь нетленное искусство Ивана Бунина или Льва Толстого. Не сомневаюсь, что первым против этого запротестовал бы сам Лев Толстой.

2

Всем известно: наши сегодняшние трудности с хлебом вызваны неурожаем 1963 года. А неурожай оттого, что нас постигла засуха. Это сущая правда, и никуда от нее не уйдешь.

Однако не секрет – были у нас поля, на которых люди вырастили добротный урожай и в этот засушливый год. Следовательно, причина неурожая не только в засухе, но и в людях, в их действиях, в их отношении к земле, к природе, к сельскохозяйственной науке. Любое самое хорошее постановление коллектива осуществляется конкретными людьми, и от того, как они его понимают и что во имя его делают, зависит истинная судьба этого постановления.

Вот, скажем, у нас долгое время пропагандировалось травополье, потом – пропашная система. Все верно: плохо, что мы, неразумно упорствуя, ранее не воспользовались выгодами прогрессивной системы. Но почему при соблюдении травополья у одних большой и устойчивый урожай, а у других и пропашная система ничего не дает? А когда и эту систему стали насаждать бездумно, без учета условий и особенностей места, то получилось и того хуже – уничтожение трав, уничтожение необходимых сенокосных угодий, явный подрыв кормовой базы для скота. Мне известны факты, когда люди шли на преступные ухищрения, чтобы спасти землю для трав, сохранить семена: большие площади они объявляли пораженными эрозией и актировали, списывали их, а там спокойненько и буйно росли травы. Теперь этим «преступникам» мы обязаны сказать наше великое спасибо.

Народ свершил истинный подвиг, распахав целину. Страна получила полновесное зерно и ощутимый доход. Целина на востоке страны – это мощный хлебный цех, созданный советским народом за последнее десятилетие. Именно потому, что цех этот велик и чрезвычаен по своей важности, мы и не можем оставаться спокойными, когда узнаем, что урожай он из года в год дает все меньший и меньший, а в некоторых местах, и на больших площадях, ветер поднял плодородный слой в воздух, – тут уже и ждать нечего! Черная буря стала бичом степного целинного края. И невольно вспоминаешь слова крупнейшего сибирского почвоведа, лауреата Ленинской премии К. Горшенина о необходимости создания лесозащитного комплекса – непременного условия агротехнического освоения целины: «Степной ураган всерьез боится только леса».

Между тем посадка защитных лесополос на новых землях за последние десять лет почти прекратилась, более того, многие старые лесопосадки были безжалостно погублены.

Снова – дело в людях.

Писатель, изучающий жизнь в ее реальных проявлениях, не по резолюциям, обязан раньше других замечать эти противоречия и безбоязненно обнажать их. Подчеркиваю: речь идет именно о противоречиях развития нашего общества. Тут названо только несколько жизненных проблем, которые разными людьми по-разному решаются. Налицо – противоречие, налицо, стало быть, – столкновение. Можно, конечно, ничего не замечать, но это значит не замечать чего-то существенного, чем живут сегодня огромные массы людей. Опыт показал, что мы многое теряем, если отказываемся замечать самою жизнью рожденные противоречия.

«Вредная девчонка» И. Лаврова действовала, по ее представлениям, только честно. Она замечала то, чего не хотели замечать другие, думала над этим и как-то обобщала. Валя обращалась к старшим товарищам за помощью, но ее не слушали, от нее отмахивались или ссылались на «объективные» причины.

Валя Чунихина требовала: «Так надо же выправлять дело!»

» –Ох, беда с тобой, девка! – председатель снисходительно и лениво усмехнулся. – Это легко сказать: выправлять. Ты у нас без году неделя и не проникла еще в существо дела. Тут заколдованный круг получается: чтобы были деньги – нужно использовать наши большие возможности, а чтобы использовать эти возможности – нужны большие деньги. Уразумела?

– Вот вы разные вещи говорите! – злясь, воскликнула Валя. – Хорошо. Я в них еще слабо разбираюсь. Но вот у вас прошлую зиму четыреста овец сдохло. От голода! Неужели нельзя было заготовить сено?..

– Э-хе-хе! Вот и опять все тебе кажется просто! – председатель не торопясь, спокойно закурил. – Неужели ты думаешь, что я нарочно не заготовлял кормов, чтобы овцы дохли? Тут куча всяких объективных причин: дожди, нехватка людей, техники, кое-чья бесхозяйственность, плохие сенокосные угодья и так далее…»

На поверхности – острое противоречие морально-этического порядка, противоречие между честностью и равнодушием. Но представим себе большое колхозное хозяйство, которое возглавлял бы умный, энергичный и образованный председатель, тогда, естественно, такого рода противоречия попросту и не возникали бы. Следовательно, причина всех бед колхоза – морально неустойчивый, идейно не подкованный председатель? Да, такое обстоятельство имеет немаловажное значение. Однако значит ли это, что «куча всяких объективных причин», о которых говорил председатель, уже не имеет веса? К сожалению, имеет и частенько от воли председателя не зависит.

Хороший председатель потому и хорош, что он знает: «Считать надо все». Он сам усердно считает, да еще пригласил в колхоз хорошего экономиста, который каждое новое изменение в хозяйстве, каждое новое начинание в нем рассчитывает, чтобы добиться при минимальных затратах максимальной выгоды. Иначе сказать, он готовит исходные данные для специальной машины, быстро делающей для него все необходимые расчеты…

Но – стоп. Разве все колхозы имеют у нас хороших экономистов? И разве все экономисты пользуются современной техникой для ведения хозяйства? Увы, пока еще нет. Так возникает противоречие между объективно существующей возможностью вести крупное хозяйство оптимально выгодно и тем, как оно в настоящий момент ведется. Вольно или невольно. Возникает тысяча разнообразных коллизий, объясняемых, видимо, не одними «пережитками капитализма в сознании людей».

И еще. Председатель призван рассчитывать за один колхоз, а производственное управление – за несколько, потому оно, естественно, вмешивается в конкретные дела этих хозяйств. Но очень часто производственные управления не знают каждое хозяйство так хорошо, как знает его председатель или директор совхоза, и далеко не все эти управления кладут точные, научно обоснованные расчеты в основу рекомендаций и приказов, наконец, и человеческие качества людей, возглавляющих эти организации, бывают весьма различны, а в результате возникает еще одно противоречие – противоречие между непосредственными производителями сельскохозяйственных продуктов и их руководителями. Если внимательно вчитаться в последние партийные документы, посвященные сельскому хозяйству, то легко обнаружить, что, кроме всего прочего, разговор нередко идет именно о преодолении этих, возникших в процессе совместного труда, противоречий. Причем проблемы нравственные, морально-этические смыкаются здесь с проблемами социально-экономическими, взаимно обусловливают друг друга.

Однажды – это было в самый разгар повсеместной и неукоснительной борьбы с травопольем – один зауральский товарищ, рассказывая о местных деревенских делах, между прочим заметил: «У нас хорошо: Терентия Семеновича Мальцева в обиду не дают». А мы, слушающие, горько при этом подумали: «Как же так: у человека десятилетиями высокие устойчивые урожаи, а его надо от кого-то защищать, не давать в обиду». А честно сказать, подумали не столько о самом Мальцеве, сколько о многих других, тоже творчески ищущих и за Мальцевым идущих людях, которые ведь и не известны так хорошо и не пользуются всенародным авторитетом, как Мальцев, – вот им-то каково!

Очерк Леонида Иванова «Доверие» (Госполитиздат, М. 1963), посвященный передовым людям современной «деревни, в какой-то мере отвечает на этот недоуменный вопрос. Писатель неторопливо и основательно вскрывает механизм рождения таких обстоятельств, при которых полезное, опытом проверенное надо непременно отстаивать и защищать.

Директор Иртышского совхоза Коршун в полном объеме осуществил весь комплекс мальцевской агротехники и в течение ряда лет систематически получал самые высокие в крае урожаи. Но его никто не поддержал. Более того, его как-то даже пытались отстранить от работы «за срыв графика сева». Не урожай, видите ли, важен, а график!

В чем же дело?

«Подъезжая к совхозу, Павлов (секретарь крайкома. – Н. Я.) ощущал какую-то неловкость, – объясняет Л. Иванов. – Его не только сейчас мучил вопрос: почему получилось так, что Коршун остался в одиночестве с новыми приемами обработки почвы и посева? Правда, одно время горячо взялись за эти новые приемы, но не было нужных орудий, и это дело не приглянулось Смирнову. А раз первый секретарь против, то и руководители районов быстро настроились на… правофлангового. Только Коршун не настроился, смело отстаивал это новое… Именно потому и оказался в опале».

Раннею весною из Москвы в Сибирь приезжает весьма ответственный товарищ и всех направо и налево спрашивает: «А почему массовый сев не развернули?» Оказалось, что ни сам Ласточкин, ни группа товарищей, которую он возглавлял, не знали сибирских условий и потому шаблонно подходили к вопросу о сроках сева. Однако в Сибири нашлись чинопочитатели, которые на вопрос: «Почему медлите?» – ответили приказом: «Сеять!», хотя каждому грамотному и честному агроному было ясно: