Поверяет жизнь

Тридцать пять лет назад (по совпадению именно таков средний возраст пятерых из восьми авторов статей в номере журнала, где напечатано выступление Вл. Гусева «…Вновь на банальную тему»), в 1934 году, А. Фадеев произнес на пленуме оргкомитета Союза писателей речь «За хорошее качество, за мастерство!».

Напоминаю об этом никак не в поддержку того скептицизма, с каким не без доли кокетства порой заводят у нас разговор о качестве в искусстве: мол, воз и ныне там… Ведь тема эта, говорить о ней чаще или реже, вновь или по-новому, сама по себе может быть «снята с повестки» только вместе с искусством; и при любом уровне искусства обсуждение его качества становится банальным лишь когда сводится к высказыванию банальностей.

В той речи А. Фадеева, как раз в связи с вопросом о литературных дискуссиях, на мой взгляд, довольно убедительно – и, как видим, уже достаточно давно – объяснен один существенный момент, какой следует иметь в виду при обсуждении вопросов качества художественного произведения.

«Все дело в том, – говорил А. Фадеев, – чтобы мы сумели поставить вопросы, которые действительно стоят в центре внимания наших писателей, такие вопросы, которые дали бы возможность развязать творческую дискуссию, охватывающую и начинающих, и молодых, и «середняков», и «мастеров», и которые бы способствовали повышению качества всей литературы». Когда же перед нами недостатки, проистекающие «от отсутствия опыта, умения, мастерства, от небольшого диапазона знаний, от торопливости, от малого труда», – какая тут может быть дискуссия? «…Здесь нужно не столько спорить, сколько людей учить», – подчеркивал А. Фадеев.

Кажется, никто не скажет, что теперь уже вовсе отпала та потребность даже и в элементарной учебе, даже и в воспитании простого трудолюбия… «Современный уровень науки о литературе», за который ратует А. Власенко, выступивший вслед за Вл. Гусевым с признанием своевременности постановки «вопроса о совершенствовании и обогащении художественных форм», конечно же, нимало не лишает в наших глазах ценности стародавнего, прадедами взлелеянного стремления писать добротно, словами не средневозможными, а единственными.

Когда в «Литературной газете» публиковался отрывок из новой редакции романа «Вор», к тому времени полностью законченной, Леонид Леонов тоном крайней озабоченности, как о необычайно значительном просил вставить в уже сверстанный, готовый к печати текст всего одно словечко: извозчичий жалкий коняга, над которым покуражился Заварихин, был мохноногим…

Подобные случаи писательского скрупулезного внимания к своему детищу – казалось бы, не более, чем литературная норма, пусть и со всеми вытекающими из нее хлопотами и расходами; однако помнятся они, увы, именно как случаи, как драгоценная редкость, на грани даже чудачества…

В ответ на предложение Заварихина пожениться Таня Векшина в отрывке, печатавшемся в «Литературной газете», «с молчаливой признательностью прижалась к своему внезапному жениху». В книге жест этот стал более осторожным, целомудренным, пугливым, более Таниным (к тому же дело было уже не в лесу): «Таня с молчаливой признательностью пожала локоть своего внезапного жениха».

Всякий ли прозаик «современного уровня» сочтет такую поправку стоящей свеч?..

Недаром, при всей оптимистичности своего взгляда на океан произведений, выпускаемых многочисленными издательствами, А. Власенко отмечает, что и в современной литературе «наблюдается явная недооценка культуры, образного языка, художественных завоеваний, опыта советской и русской классической литературы». И Вл. Гусеву, и А. Власенко, и Е. Сидорову (со статьей последнего редакция ознакомила меня загодя с разрешения автора), и, наверное, всем нам ясно, что спорить тут (как и тридцать пять и много больше лет назад) не о чем, а надо учиться. Другое дело, что признание этой необходимости сказывается на практике далеко-далеко не часто…

В привычных формулировках вроде бы всеобщего и единодушного понимания необходимости литературной учебы встречается, правда, один, на мой взгляд, спорный оттенок. Подчеркну его в словах А. Власенко: «К сожалению, и культура редактирования… у нас не всегда соответствует повышенным эстетическим требованиям, которые сейчас предъявляются к художественной литературе»; и в другом месте: «…Мы имеем дело сейчас с необыкновенно могучим притоком в литературу талантливых сил, с заметно возросшим уровнем художественного мастерства писателей, все глубже постигающих героический пафос нашего времени».

Такого рода общие суждения о сегодняшнем искусстве, построенные по прямой аналогии с характеристикой нашего развития во многих других областях жизни, не кажутся мне в достаточной мере способствующими воспитанию той высочайшей требовательности, с какой мы все хотели бы служить своей культуре. Разумеется, нельзя пренебрегать тем, что имеешь, и, прав А. Власенко, следует исходить из «реального процесса». Но для того, чтобы, согласно выражению критика, «по мере сил споспешествовать совершенствованию», думаю, не стоит и обольщаться нынешними достижениями; сравнение их со всем лучшим, что мы имеем, очевидно, делу тоже не повредит, и в этом смысле не грех исходить и из «долженствования». О том, сколь по-настоящему великим должно стать искусство в государстве рабочих и крестьян, думал ведь и такой реалист, как Ленин…

Иной вопрос, что в борьбе за самое высокое художественное качество наших книг надо, по давнему объяснению того же А. Фадеева, помнить, «как огромна наша страна, какими путями растет новый писатель, как различен культурный уровень нашего читателя и какими многообразными средствами нужно уметь зацепить и повести за собой самых различных представителей широких слоев трудящихся». Думаю, Вл. Гусев явно упрощает эту проблему, когда походя говорит о читательской аудитории, в которой пользуются успехом сочинения «среднего уровня». Впрочем, здесь вслед за Вл. Гусевым и особенно Е. Сидоровым мы переходим уже из сферы явно недискуссионной (необходимость литературной учебы и просто, по А. Фадееву, писательской добросовестности и грамотности), если и не к действительно спорным вопросам литературного мастерства, то, во всяком случае, к таким, которые в повседневной редакторской и литературно-критической нашей практике не впервые становятся источником споров и расхождений.

Вполне отдаю себе отчет в том, что критик, повторяющий: «было, было, было…», наверное, в глазах немалого числа читателей сильно проигрывает в сравнении с горячащимися борцами против серости и посредственности и может даже показаться защитником «среднего уровня» в искусстве… Но что ж поделаешь, если многому из того, что вновь высказано ныне на страницах «Вопросов литературы» на тему художественного мастерства, – высказано от души, с искренней, заслуживающей всеобщей поддержки заинтересованностью в дальнейшем совершенствовании нашей литературы и критики, – явно недостает опоры на наш немалый уже опыт – в том числе и в дискуссиях о художественности.

Разумеется, не берусь здесь обозреть и обобщить весь этот опыт. Но, думаю, есть смысл напомнить кое о чем, что имеет прямое отношение, в частности, к полемике, в которую вступил Е. Сидоров с А. Власенко, тем более, что критик почему-то пренебрег советом «не повторять сказанного», с каким журнал в том же номере, где печатал статью Вл. Гусева, обратился к своим читателям, публикуя извлечения из коллекции Бештеля и Карьера, – правда, в разделе «В шутку и всерьез»…

А ведь и всерьез критику полезно было бы помнить, что взялся он за перо как раз, так сказать, в дни юбилейные: ровно десятилетие минуло с сентября 1959 года, когда «Литературная газета» выступила против статьи, в которой тоже усматривалась проповедь серости и посредственности. Даже и приемы спора те же: тут и замечания по стилю оспариваемого выступления (с присовокуплением саркастического «здесь все в своем духе совершенно»), тут и заведомое недоверие к серьезности заверений оспариваемых авторов в том, что и они считают высоту художественных требований необходимой, хоть и недостаточной (мол, «все это уже лишь соблюдение принятой условности изъяснения»), тут и, конечно же, сетование на то, что «у нас все еще нередки, к сожалению, более или менее притемненные попытки противопоставить идейно-политическую сторону литературы ее художественному качеству, мастерству формы» (мол, получается, будто идейно-политическое содержание «существует в произведении отдельно, само по себе», «как будто в творчестве мыслимы правильные позиции без их полноценного художественного выражения!»)… Было/было, было…

Но не в том беда, что, глядишь, пройдет еще лет десять, и представители нового поколения в литературной критике горячо заспорят «вновь на банальную тему», и не подозревая о нынешней нашей дискуссии… Беда, по-моему, в том, что при обсуждении вопросов художественности нашей литературы было, есть и, боюсь, не раз еще будет смешение требований, как выражаются в точных науках, разного порядка. И те и другие должны, не могут не предъявляться нами к искусству, но, по глубокому моему убеждению, неразличимо смешивать, спутывать их не следует.

Есть требования, относящиеся, так сказать, к основам «ремесла», даже «техники» искусства, требования необходимые, sine qua non, о которых и спорить нечего. Думаю, критика может служить здесь свою службу культуре, не только – но обязательно! – выставляя на позор и осмеяние халтуру, безграмотность, спекулятивность и т. д. Критик, очевидно, призван также требовать от писателя работы во всю его силу, с максимальным выявлением его способностей, коли уж они есть и сколь они ни малы, сравнительно с силой и способностями классика. Не кто иной, как Л. Леонов, которого не заподозришь в проповеди серости и посредственности, напомнил однажды в связи с этим анекдот о плакате над эстрадой в ковбойском кабачке: «В музыкантов просят не стрелять – играют как умеют!»

На мой взгляд, А. Власенко лишь по недоразумению усмотрел некую порочность в броском заключительном замечании Вл. Гусева: «Художник, заранее решивший, что в гении он не лезет, не должен посвящать себя искусству». Ведь Вл. Гусев продолжал: «Требуется отдавать ему душу без хитрости и без перелаганий ответственности на соседние или старшие плечи, а время рассудит, чего – объективно – ты стоил. Это уж не твоя забота». Не вижу ничего криминального в этом совете, в этом стремлении внушить писателю желание работать в его полную силу.

И более того, требуя от писателя работы в полную меру его умения, критик, с другой стороны, никак не вправе забывать и о требованиях более высокого порядка, о том, что есть разный уровень художественного мастерства, в том числе и такой, какого данный автор – во всяком случае, пока – не достиг. Но если критик обязан от любого современного поэта ожидать, скажем, лермонтовской взыскательности к собственному творчеству, лермонтовской самокритичности (Белинский, как известно, замечал, что такие поэты, как Лермонтов, бывают строже к самим себе, нежели самые строгие и взыскательные их критики); если, далее, критик обязан иметь в виду, что на полку читателя восхваляемый им томик новых стихов или прозы встанет рядом с другими, в том числе с лермонтовскими, а то и, не дай бог, вместо лермонтовских, – при всем при этом «стрелять» в поэта Лермонтовым не годится. Досыта начитавшись всякого, мы склонны порой поддаться настроению «объевшегося рифмами всезнайки», а это способно повредить дальнейшему развитию культуры – по-иному, но, может быть, не меньше, чем эстетическая снисходительность.

«Для человека, который окончил школу, вуз, иной роман покажется схематичным – ибо нередко так оно и есть! – а вчерашнему пастуху, только что обучившемуся в Красной Армии грамоте, эта книга поможет подняться еще на одну ступеньку, – рассуждал А. Фадеев в 1933 году. – Потом, когда он подымется на несколько ступенек выше, он тоже почувствует схематизм этой книги, но свою роль в его развитии она уже сыграет. Борясь за самое высокое художественное качество наших книг, надо в то же время учитывать реальную полезность каждой честной и грамотной книги в деле просвещения масс».

Не думаю, чтобы такая демократичная, по верному определению Е. Книпович, постановка проблемы «среднего уровня» в искусстве поощряла серость и посредственность; напротив, здесь как раз и ставится задача культурного роста, притом ставится практически. Не раз – особенно в последнее время – приходилось слышать, например, призывы к воспитанию массового читателя, зрителя, слушателя, к подъему массового вкуса, массовой способности восприятия самого сложного и тонкого искусства. Каким иным путем, как не при помощи искусства же, можно добиться осуществления этих благих, кажется, призывов? И здесь, наряду с лекционной и всякой иной, особенно же школьной, пропагандой классики, не может не играть своей роли целый поток – да, поток! – честных и грамотных произведений искусства, в меру таланта, умения и знаний их авторов способствующих духовному росту, просвещению самых широких масс. Реальная картина нашей литературной жизни гораздо сложнее и явно богаче той, какую рисует Е. Сидоров в начале своей статьи!

С другой стороны, как ни выросла культура нашего общества в целом, как ни отрадно нам, что «неграмотных пастухов» у нас давно уж нет (и в этом отношении действительно можно говорить о повышении нынешних эстетических требований и, соответственно, о заметном росте художественного мастерства), «установка» на единицы выдающихся произведений, полагаю, по-прежнему ошибочна еще и потому, что не принимает во внимание реальное бытие книги в читательском восприятии. Наивно сетовать на популярность средней прозы, не задумываясь при этом, что ведь и Тургенев, и Достоевский, Толстой, Чехов, увы, могут быть восприняты «на среднем уровне», – участившиеся в последнее время экранизации классики, мне кажется, продемонстрировали это как в зеркале.

Спуская в Лету все, что покажется критику «текущим» и «ненастоящим», не потеряем ли мы, далее, каких-то новых богатств, накапливаемых в народной культуре обычно исподволь и повсюду! Не питаются ли великие реки множеством средних и малых притоков и ручейков?..

Наконец, полезно тут вспомнить – опять-таки уже давнюю! – попытку ограничить количество «средних» произведений в кинематографе. Даром ли такой требовательный к себе и другим художник, как А. Довженко, постоянно боролся за увеличение количества выпускаемых нами фильмов?.. «Разница между производством ста картин и двадцати, – говорил он еще в 1943 году, – это не только количественная разница, это не в пять раз меньше. Сто картин – это не сто осуществленных в искусстве идей, а во много раз больше, потому что это выражение динамики общественной жизни!