Постижение стиля
В. Эйдинова, Стиль писателя и литературная критика. Изд. Красноярского университета. 1983, 212 с.
Ощущение литературного движения 20-х годов его участниками не совпадает с тем, как видим его мы. Многие идеи в критике тогда возникали в спорах, и могло показаться, что противостояние – главная цель каждой группировки, каждой критической школы. Сегодня заметно и другое: спор нередко шел о вопросах, одинаково интересовавших противостоящие группировки. Центральным среди них был комплекс проблем, связанных со спецификой искусства. В. Эйдинова конкретизирует: ее интересует проблема стиля – «специфичнейшей из специфических граней искусства» (стр. 20). Под таким углом зрения исследователь выстраивает свою картину литературно-критического развития 20-х годов, «когда… именно стилевые вопросы становились своеобразной проверкой истинности той или иной концепции искусства» (стр. 182).
Надо, впрочем, оговориться. Заглавие книги уже ее содержания: постижение критикой природы индивидуального стиля – эта проблема составляет первый пласт содержания книги и определяет ее внешнее строение. Внутренний же сюжет книги – соотношение критики и литературной теории – говорит о том, что построение истории послеоктябрьской литературной критики по проблемам сулит сейчас гораздо больше открытий, чем построение ее по литературно-критическим группировкам или по истории ведущих журналов. История группировок и журналов позволяет пристально присмотреться прежде всего к тем формам, в которых бытовала ранняя советская критика. Проблемный же подход позволяет исследовать явления, происходившие на глубине литературно-критического потока. Не случайно первое крупное исследование такого рода было обращено к категории метода1. В. Эйдинова занимается исследованием проблемы стиля. Однако именно широта этой категории, существование многих концепций стиля потребовали от автора значительное место отвести обзорно-обобщающей части. Этому служит первая глава, в которой как бы подводится итог сделанному в области теории стилей. В. Эйдинова выделяет то общее, что видят все исследователи в понятии стиль. Это, по ее мнению, во-первых, формообразующее свойство стиля; во-вторых – качество структурности (системности). Рассматривая стиль, В. Эйдинова солидаризируется с той точкой зрения, согласно которой именно в стиле надо искать основу художественного единства и целостности художественного текста. В соответствии с выдвинутой современными литературоведами (М. Храпченко, А. Соколов) концепцией стиля В. Эйдинова предлагает двуединое, а точнее – «двумерное» его определение, выделяя в стиле его структурную организацию и «вместе с тем – воплощающую, пластическую стороны» (стр. 9). «Стиль… предстает таким художественным законом произведения… который претворяется в его поэтике, образуя в ней ряд частных закономерностей и целостно воплощая органичное для художника и отзывающееся в каждом из нас эстетическое содержание» (стр. 10).
Вторая глава ее книги как раз непосредственно посвящена стилевым концепциям 20-х годов и представляет собой истинный содержательный центр книги.
Несомненно: многое из того, что прочно вошло в современное понимание стиля, формировалось именно в 20-е годы и именно литературная критика зачастую становилась формой существования науки о литературе. Не случайно В. Эйдинова напоминает слова Б. Эйхенбаума о «журнальной науке». В самом деле, А. Воронский печатает в «Красной нови» работу, выходящую за рамки даже статьи, – «Искусство как познание жизни и современность»; «Слово в жизни и слово в поэзии» В. Волошинова публикуется в «Звезде»; такие разные ученые, как В. Переверзев, Ю. Тынянов, выступают рецензентами…
Часто случалось так, что именно включенность исследователя в текущий литературный процесс корректировала его теоретические постулаты. История литературы знает примеры (В. Брюсов и др.), когда – по разным причинам – не теоретические статьи и тем более не декларации-манифесты определяли сущность литературных взглядов, а рецензии. Так и в 20-е годы именно жанр рецензии давал возможность обратиться к проблеме индивидуального стиля писателя, и здесь как раз и происходила конкретная разработка важнейших стилевых вопросов.
Но в какой степени критика могла и хотела воспользоваться этим своим уникальным сосуществованием с литературоведением? Взаимодействие критики и литературы, с одной стороны, критики и теории – с другой, осуществляется с различной интенсивностью; являясь звеньями единой цепи, они, однако, развиваются неравномерно. Так, например, известно, что высокому качеству сатирической литературы в те годы не соответствовало состояние теории сатиры, это отражалось и на уровне критики… Автор книги, правда, избирает для разговора об этом иной материал: эволюцию рапповско-напостовских взглядов на сущность стиля.
Даже в вульгарно-социологической критике от начала к концу 20-х годов происходит любопытный процесс: вначале игнорировавшая проблему формы литературного произведения, она затем обращается к анализу поэтики, стиля. И в этом факте можно видеть примету времени. Но такой анализ требовал от критики определенной подготовленности, и вот тут обнаруживался общественный изъян в литературно-критическом сознании напостовцев-рапповцев. Поступательного движения к постижению стиля не произошло. Наоборот, все сильнее обнаруживало себя противоречие между истинной природой стиля и не соответствовавшим ей подходом критиков. В результате «прямолинейно – социологическая направленность «напостовской» критики даже усугубляется в сравнении с критикой Пролеткульта и «Кузницы» (стр. 69). Такое движение назад было предопределено ложной методологией, но (хочется добавить к сказанному В. Эйдиновой) дело было не только в этом. Стремясь установить гегемонию в литературной жизни, напостовцы провозглашали единственно верной лишь свою классификацию литературных сил современности. В попытке разграничить задачи критики и литературоведения (что само по себе, конечно, вполне объяснимо) они порою доходили до прямого их сталкивания (Г. Горбачев). Сказывалось и то, что напостовцы-рапповцы торопились в директивной форме установить так называемый «марксистский порядок исследования» художественного произведения (Г. Лелевич); но, конечно, не здесь лежал путь к обретению метода.
Между тем в филологии происходил сдвиг в разработке проблемы стиля. И как раз более характерной чертой этих лет было не размежевание критики и науки, но, наоборот, как никогда тесное их взаимодействие.
Подтверждением этому служит и опыт критиков «формальной школы». В книге подробно анализируются выступления различных ее представителей – от Шкловского с его вниманием преимущественно к сюжетосложению до Жирмунского, который, как известно, был всегда особенно внимателен к проблемам индивидуального стиля, стилевой доминанты эпохи… И здесь В. Эйдинова, как и ее предшественники, указывая на методологические просчеты этих исследователей, подчеркивает современное значение научного потенциала, заложенного в их историко-литературных, критических работах.
Истина всегда результат многих слагаемых. И если в 20-е годы полемический задор участников грандиозного литературоведческого спора порою закрывал глаза одним и диктовал крайность формулировок другим, то в наше время (и автор книги снова и снова подчеркивает это) важным оказалось знать все точки зрения, выделить то ценное, что было добыто различными школами.
Для этого, однако, нужно решить целый ряд задач. Прежде всего, нужно разграничить исследования теоретиков-«формалистов» и выступления лефовской критики. Вспомним: Тынянов разрабатывает понятие «литературной личности», впервые вводит термин «лирический герой»… Одновременно В. Виноградов приходит к центральному для себя понятию образа автора… Б. Эйхенбаум, В. Виноградов с разных сторон изучают сказ, но центральной при этом у них оказывается проблема «герой – автор – читатель»… Лефовские же выступления часто были направлены именно «против так называемой «творческой личности» (заглавие статьи О. Брика). Правда, этот сюжет в книге В. Эйдиновой остается как бы растворенным, не проявленным до конца. Думается, однако, что отношение к художнику, творцу, автору, ведущее к постановке проблемы автора в литературоведении либо, наоборот, к ее отрицанию, – вопрос, прямо связанный со стилевой проблематикой. Ведь именно индивидуальный стиль, творимый художником, является знаком его мира, способа видения, и он же создает «образ автора», «литературная личность» претворяется именно в стиле.
С этой точки зрения ближе к «формальной школе» стоят литературно-критические работы И. Груздева, которые, кстати, демонстрируют пример контакта критики и литературной теории (И. Груздев один из «серапионовых братьев»). Жаль, что этот опыт выпал из поля зрения автора книги.
Для того чтобы выработать метод исследования, наиболее адекватный самому искусству, нужна была встреча, столкновение и диалог различных школ, а еще важнее – индивидуальностей критиков, литературоведов. К тому же, как известно, единство метода еще не означает единственности методики литературно-критического исследования. Бесспорно, для становления метода важны те идеи, что оказались продуктивными. Но и анализ ложных, ошибочных идей может многое дать науке. Тем более, что часто они сталкивались в сознании одного ученого.
Примером может служить литературная концепция В. Переверзева.
Подобно тому как не было прямой связи между литературно-критическими концепциями и научными школами (социологизм «На посту», переверзианство и метод В. Фриче – это все различные виды вульгарного социологизма2, формальный метод в литературоведении не ответствен за крайности лефовской критики), так же не всегда можно установить жесткую зависимость между методологией ученого и его реальной работой историка и критика. Для того чтобы продемонстрировать это на примере того же Переверзева (а он оказывается в этом отношении фигурой показательной), В. Эйдинова находит такую формулу: «Переверзев…оказывается методологически неготовым к тому глубинному знанию, которое обретается им в процессе анализа явлений искусства» (стр. 95). Таким образом, мы получаем ключ к тому, чтобы постигнуть не какую-то одну сторону работы ученого, а наследие в его целостности, но в том-то и дело, что эта целостность была внутренне противоречивой. Его критики справедливо отмечали отрицание Переверзевым биографического метода в литературоведении, другие стороны его концепции. Но они не учитывали того, что проявилось в ней позднее, когда в нашей науке вновь оживился интерес к проблемам индивидуального стиля, авторского начала, художественной целостности и выяснилось, что все эти проблемы были поставлены в том числе и Переверзевым. Именно он в 20-е годы продолжает исследование проблемы целостности литературного произведения. Правда, поиски этой целостности были направлены по ложному пути (теория автогенного образа). Но дискуссия 1930 года о методе Переверзева и сама велась порою с позиций вульгаризаторских. И здесь не во всем хочется согласиться с автором книги. «Налитпостовский» отход от диалектики в толковании искусства оказывается менее очевидным, чем тот, что складывается в работах Переверзева и его школы» (стр. 88), – пишет В. Эйдинова. Но ведь вряд ли эту дискуссию можно считать последним словом, которое должно быть сказано о работах Переверзева. Тем более, что в своих литературно-критических выступлениях ему как раз удавалось избегнуть просчетов и узости напостовских авторов. Напомню: «неожиданно» сочувственная оценка Переверзевым прозы М. Булгакова представляется сегодня одним из самых интересных и точных отзывов о творчестве писателя в те годы.
Такова была амплитуда противоречий внутри только одной литературной концепции.
Именно синтетизм и универсальность в критическом, научном мышлении считает В. Эйдинова знамением того времени. «Не случайно наибольшее приближение к сущности стиля обнаруживают… те или иные концепции стиля тогда, когда теоретический и аналитический (в особенности – критико-аналитический) подходы к нему предстают совмещенными» (стр. 161 – 162).
Пример этого – рецензии, портреты, статьи А. Воронского и критиков-«перевальцев». В книге подробно разбираются работы Воронского – пожалуй, впервые с точки зрения их литературно-критического мастерства.
В одном вопросе хотелось бы более точной оценки. Речь идет об отношении Воронского к проблеме так называемой «пролетарской литературы», В. Эйдинова справедливо объясняет однажды брошенную Воронским фразу о «невозможности» такой литературы – запалом полемики. Анализ всей деятельности Воронского-критика и организатора литературного процесса показывает, насколько несправедливо было бы обвинять его в недооценке создавшегося при его живом участии нового искусства. Но автор книги не снимает упрека критику.
«Однако стилевое освоение литературы… именно критике дается чрезвычайно не просто» (стр. 183). (Этим суждением открывается заключительная глава книги, посвященная проблеме стиля в современной литературной критике.) Причин тому немало: и преобладание в критике идейно-тематического анализа над стилевым; и неточность суждений в тех случаях, когда критика не усваивает основных положений теории стилей… В этой главе стремление представить как можно полнее материал исследования берет верх над концептуальностью. Анализ отдельных просчетов критики и движение литературной теории остаются все же двумя разными, лишь внешне связанными сюжетами третьей главы. По-видимому, следующим шагом должно быть изучение того, насколько умело текущая литературная критика пользуется литературоведческими категориями; например, всегда ли оправданна «метафоризация» специальной терминологии в журнальных статьях и рецензиях; как именно осуществляется анализ индивидуального стиля художника?.. В этом отношении опыт ранней советской критики еще не был сопоставлен с современным литературно-критическим процессом.
После длительного перерыва возобновление в критике интереса к стилю было сопряжено с движением самой литературы. Однако и трудность возвращения к стилевой проблематике именно в критике, и неизбежные – после паузы в несколько десятилетий – потери (труднодоступность материалов, а в особенности устойчивость некоторых ложных стереотипов) диктовали исследователям новый интерес к 20-м годам.
Все ощутимей потребность в едином труде по истории советской литературной критики. Не написана история отечественной филологии XX века. Эти проблемы взаимосвязаны. В этом убеждает и книга В. Эйдиновой.
- В. Акимов, В спорах о художественном методе (Из истории борьбы за социалистический реализм), Л., «Художественная литература». 1979.[↩]
- Кстати, В. Эйдинова точно пишет о том, что еще «социологичнее» переверзевского был метод Фриче, не получивший; однако, должной критики в те годы, в то время как «с сегодняшней точки зрения противоречия………. позиции В. Переверзева как раз означают ого движение к освоению диалектики художественного творчества, стиля – в частности, менее ощутимое в работах В. Фриче» (с. 96).[↩]