Постигая процессы взаимодействия
«Единство. Сборник статей о многонациональной советской литературе», вып. 2-й, «Художественная литература», М. 1975, 366 стр.
Вот уже второе десятилетие издательство «Художественная литература» выпускает сборники «Литература и современность», ставшие настоящей летописью нашей критической жизни, сохранившие для нас и жар некогда разгоравшихся дискуссий, и первые суждения о наиболее заметных произведениях прозы, поэзии, драматургии последних лет. Теперь к этой отлично зарекомендовавшей себя серии прибавилась еще одна – посвященная проблемам многонациональной советской литературы. Два вышедших из печати сборника «Единство» позволяют надеяться на регулярность выпуска.
Разумеется, можно и должно спорить о том, что удалось и не удалось в этих книжках, о том, насколько они представительны и верно ли улавливают ведущие тенденции литературного процесса. Бесспорно другое: инициатива издательства своевременна и заслуживает горячего одобрения. Думаю, что у новой серии весьма благоприятные перспективы, потому что интерес к творчеству писателей братских советских республик растет год от году, а вместе с этим усиливается и потребность в осмыслении многонационального опыта.
Легко заметить, что аналогичные проблемы нередко затрагивают и авторы «Литературы и современности». Однако эти сборники не дублируют друг друга, у каждого из них свой круг задач. К тому же и строятся они на разных организационных началах. «Литература и современность» целиком зависит от периодики, от того, что напечатано ранее на страницах газет и журналов. Основная же масса статей для «Единства» пишется по заказу издательства. Тут больше системности, целенаправленности в планировании.
Если в первом выпуске литературы Латвии и Азербайджана были представлены довольно скупо, то во втором им посвящены статьи Р. Трофимова, В. Киканса, Г. Алибековой. В первом выпуске более обстоятельно рассматривался исторический роман, во втором – роман на историко-революционную тему. Таким образом, одна книга словно бы дополняет и продолжает другую.
Прежде всего, авторы нового сборника (составитель В. Оскоцкий) исходят из понимания советской литературы как сложного, но внутренне единого целого. Анализ национальных художественных тенденций в статьях Г. Сивоконя, Э. Елигулашвили, А. Адамовича и других прочно вписан в общесоюзный контекст. Выявление богатства идейно-эстетических связей в масштабах всей страны или отдельного географического региона становится естественной задачей исследования. И задачей не самоцельной. В сопоставлениях и параллелях вырисовывается более точная система ценностей. В статье «Об уровнях эстетических критериев» Р. Мустафин справедливо замечает по этому поводу: «Ведь как нередко происходит до сих пор? Появляется, скажем, новый роман о рабочем классе, повесть об учителях, ученых или книга о жизни колхозного села. И рецензент, сравнивая их с тем, что писалось на эту тему в данной республике, тут же провозглашает произведение новым словом в литературе. Если же взглянуть шире, если учесть все, что появлялось в русской и других литературах, то в «новом слове» без труда выявляются и перепевы избитых мотивов, и готовые, облегченные решения, и несамостоятельные характеры…»
В каком-то смысле статья Р. Мустафина приобретает программный для сборника характер. Она настаивает на большей трезвости и объективности критической методологии, наполняет «чувство семьи единой» действенным современным содержанием.
Автор прав, говоря об интенсивно происходящем ныне процессе выравнивания литератур. Но прав он и в своих предостережениях против поверхностного восприятия этого процесса. Речь идет не об унификации или нивелировке, не о стирании национальных особенностей, а об овладении «новыми жанрами, новой, реалистической манерой письма, свойственной развитым литературам». Выравнивание вовсе не означает, что отныне, дескать, повсюду создаются лишь первоклассные произведения. Оно свидетельствует о другом – о примерно одинаковых потенциальных возможностях. Реализация же этих возможностей совершается отнюдь не автоматически. Она зависит прежде всего от таланта.
Сейчас уже никого не удивляет тот факт, что младописьменные литературы непрерывно пополняются новыми повестями, поэмами, романами. Говоря об этих книгах, мы соотносим их теперь не только с фольклорными образцами или с первыми послереволюционными пробами пера, но и с самыми заметными достижениями современного искусства. Происходит, таким образом, явное усложнение системы ценностных координат, порождающее большую взыскательность критического анализа. Выравнивание уровней неизбежно влечет за собой равенство требований, преодолевающее снисходительность, комплиментарность, исключающее скидки на молодость.
Не случайно проблема единства критериев стала одной из центральных в размышлениях Р. Мустафина, А. Адамовича, Г. Алибековой, Г. Сивоконя. Причем через вопросы идейно-художественного качества авторы сборника выходят к ряду других. Именно с яркостью формы и содержания, с убедительностью образно-поэтических решений, со стилевой самобытностью связано, в частности, глубокое выражение национального начала литературы.
Духом беспокойства о совершенстве, растущей требовательности к миссии писателя проникнута статья А. Адамовича «Что впереди?», относящаяся к довольно редко встречающемуся сегодня жанру литературных мечтаний. Критик предпринимает в ней сложный, однако, правомерный эксперимент, сопоставляя нынешние свершения белорусских прозаиков с творчеством выдающихся мастеров прошлого и настоящего. Предпринимает для того, чтобы яснее понять завоеванное и вместе с тем наметить рубежи движения, точки дальнейшего приложения сил. Не раз по ходу разговора возникают имена Толстого и Достоевского. Некрасова и Коласа, Твардовского и Хемингуэя. Возникают и как эталоны высочайшего искусства, и как своеобразные нравственные ориентиры для каждого художника.
Немеркнущий урок классики не сводится к той или иной выработанной ею сумме приемов. Это урок ответственности перед временем, философского постижения эпохи, органического соединения судьбы личности с судьбою народа. Урок, который зовет не к копиизму, а к смелому вторжению в бесконечно меняющуюся действительность. Опыт великих предстает у А. Адамовича как живой пример сопряжения своего, национального, с общечеловеческим, обращения к «целому свету».
Мечтая о книге-синтезе, книге, которая, подобно «Новой земле» Якуба Коласа, выразила бы душу белоруса, критик подчеркивает, что такая книга не может не быть воплощением нового содержания национальной жизни, новой реальности национального сознания, новых взаимосвязей с человечеством: «Философски-поэтически обобщить, вобрать, заключить «в круг» все, что связано сегодня с понятием «белорусский народ», видимо, все труднее, потому что «круг» этот вон сколько и как далеко должен захватывать, сопрягая «свое» со всемирным, всечеловеческим, к чему и белорус сегодня имеет прямое касательство. «Трудами и днями» крестьянскими тут не обойдешься, а является сразу же и индустриальный город и тень глобальной войны, и другие проблемы бурно меняющегося мира. Многое, чем мы и близкие соседи наши живем и что важно также и для далекого вьетнамца, или американца, или чилийца…»
И, конечно же, при решении столь масштабных задач писателю не обойтись без опоры как на традиции своей литературы, так и на то лучшее, чем обладают другие. Национальное начало не ослабевает, а крепнет, становится жизнеспособнее, творчески воспринимая достижения мировой культуры, испытывая себя в новой проблематике, в безостановочном поиске: «…И поиск будет продолжаться независимо от того, «наша» это, белорусская, или «не белорусская» традиция. Даже если не наша, так нашей станет. Что должно сопровождать этот поиск – так это более осознанное представление, бо´льшая ориентировка в современном литературном процессе».
Тезис об открытости национального художественного самосознания, о его способности трансформироваться, отзываясь на потребности эпохи, на новый исторический и эстетический опыт, доказательно поддержан и В. Пискуновым. «Неведомое ранее в той или иной литературе, – отмечает критик, – становится в один ряд с хорошо ей известным и ею «обжитым» и также определяет национальный сегодняшний облик литератур».
Ко многим аналогичным выводам приходит в статье «О некоторых аспектах современного понимания проблемы художественности» Г. Алибекова. Как и А. Адамович, она последовательно ориентирует родную литературу на вершины общесоюзного и мирового искусства.
В дискуссиях последних лет был единодушно отвергнут взгляд на национальное, как на нечто изолированное от общего, и на интернациональное, как на безнациональное, абстрагированное от конкретной почвы. Г. Алибекова совершенно права в своем утверждении, что «любое интернациональное по духу произведение – национально».
Жизнь каждого народа дает писателю практически неисчерпаемые возможности для постановки вопросов, обретающих всесоюзный резонанс. Чем основательнее познание обстоятельств, психологии и мировоззрения личности, чем проницательнее раздумья о существе национального характера, об историческом времени, тем больше в творении художника всеобщности. И это естественно, ибо в условиях социализма национальные идеалы неразрывно связаны с интернациональными, стремления одного народа – со стремлением других. Как подчеркивает в статье «Корни единства» Г. Ломидзе, «общие, объединяющие советские литературы черты и закономерности одновременно выступают и как национальные закономерности, полностью согласующиеся с интересами национального развития».
И все же факт остается фактом. Далеко не каждое произведение, созданное в той или иной республике, получает признание за ее пределами, оказывается общезначимым. Что же мешает в таком случае преодолению национальных границ? Г. Алибекова пытается рассмотреть эту проблему с верных, как мне кажется, теоретических позиций.
Барьер на пути восприятия и распространения книги (если оставить в стороне особые трудности переводческого дела) возникает вовсе не оттого, что писатель обратился к локальным событиям и конфликтам, не оттого, что он сосредоточен на специфически национальной действительности. Трудно, например, представить в современной прозе произведение более литовское, чем «Потерянный кров» Й, Авижюса, более белорусское, чем «Люди на болоте» И. Мележа, более киргизское, чем «Прощай, Гульсары!» Ч. Айтматова. И, тем не менее, все эти вещи завоевали всесоюзную аудиторию, оказали воздействие на самые различные литературы. Барьер, о котором я говорил, образуется тогда, когда низок уровень художественности, когда у автора нет самостоятельной, выстраданной концепции жизни, когда внутренне бессодержательны образы героев. По меткому заключению Г. Алибековой, «выход на широкую арену любой национальной литературы связан со степенью и уровнем художественности. Иначе говоря – значительностью и прогрессивностью поэтической идей, яркостью и многообразием изобразительно – выразительных средств».
В реальный процесс взаимообогащения включается далеко не все, созданное в той или иной литературе, и даже не все, переведенное на другие языки, а только лучшее, отмеченное печатью яркого таланта, самобытности исследования жизни, эстетического совершенства. Всякий отрыв категорий национального и интернационального в искусстве от понятия художественности чреват вульгаризацией и упрощением оценок, выпячиванием лишь формально-тематических признаков.
Новый сборник «Единство» привлекателен как дальнейшей разработкой теории взаимодействия на нынешнем этапе (статьи Г. Ломидзе, В. Пискунова, Л. Якименко, Л. Каюмова), так и нацеленностью на повседневную практику. Эта живая, разносторонняя практика предстает перед нами в статьях Г. Сивоконя, В. Киканса, Э. Елигулашвили и др. Так, В. Киканс выделяет типологически родственные черты в развитии современной русской, латышской и литовской поэмы. Особенно интересен здесь параллельный анализ поэм О. Вациетиса «Эйнштейниада», Ю. Марцинкявичюса «Стена» и А. Вознесенского «Мастера». Блистательное сопоставление творческого пути А. Твардовского и А. Кулешова дано в статье Г. Березкина «Сродное и отличное». Критику удалось в ней, возможно, самое трудное: на конкретных фактах показать «взаимное обогащение разнонациональным и разноязычным художественным опытом». Тем опытом, который учил не «приемам», а самостоятельности в постижении жизни, был стимулятором поэтического самоосуществления.
В статье «Время добра и правды» Э. Елигулашвили прослеживает усложнение взгляда на молодого героя и связанной с ним нравственной проблематики в грузинской, армянской и русской прозе последних лет. Усложнение, по-разному сказавшееся в книгах А. Битова, Г. Матевосяна, Н. Думбадзе, В. Аксенова, Т. Чиладзе. Внимание к «единой для нашей литературы направленности поисков» естественно сочетается у Э. Елигулашвили с чуткостью к неповторимости таланта, индивидуальности идейно-художественных решений.
Я бы хотел специально подчеркнуть необходимость такого сочетания. Ведь иногда за «перекличками» и «типологическими рядами» начисто исчезает ощущение уникальности писателя, его мира и воцаряется обезличивающая похожесть. Подобные промахи встречаются в рецензируемом сборнике. В упоминавшейся ранее статье Г. Алибекова хвалит Рустама Ибрагимбекова за то, что «его творчество вбирает в себя общие и характерные особенности всей многонациональной советской литературы и искусства, включающих такие явления, как проза Ч. Айтматова, Г. Матевосяна, Ф. Искандера, А. Айлисли и многих других авторов». Думаю, что этот космический сверхсинтез (кстати, что такое «общие… особенности»?) попросту невозможен. Да еще в творчестве молодого прозаика, у которого, по признанию самой же Алибековой, «нет еще художнического опыта, широты обобщений» и только «проступают… черты реалистического письма».
Подлинное взаимодействие проявляется не в этаком усвоении чьих-то особенностей, а в ином: в общности проблемных, тематических, стилевых поисков. В том, говоря словами из статьи Г. Сивоконя, что «в литературе социалистического реализма кардинальные идейные и художественные задачи решаются общими усилиями всех национальных литератур СССР», Эта общность усилий осязаемо воплощается, например, в совместной разработке тем рабочего класса, колхозной деревни, социалистического образа жизни. Или, если взять сферу поэтики, в формировании лирико-романтических течений и т. д.
Что же касается влияний, то их характер с ростом зрелости литератур претерпевает существенные изменения. Конечно, и поныне еще случаются «влияния», которые можно подтвердить цитатами, сюжетными совпадениями. Но тут уместнее говорить о вторичности, об эпигонстве.
Между тем подражательность и влияние – принципиально различные явления. Первое противопоказано искусству, второе необходимо для него, так как способствует активизации мысли, пробуждению жажды совершенства, расширению наших представлений о возможностях литературы. Только в этом смысле влияние и может оказаться плодотворным. Таково, скажем, воздействие на современную прозу произведений Ф. Абрамова и С. Залыгина, М. Слуцкиса и П. Куусберга, В. Быкова и Д. Гранина.
Процесс литературного взаимообогащения непосредственным образом затрагивает и нашу критику. Он деятельно формирует единые критерии оценки, требует большей эрудиции, более свободного владения разнонациональным материалом. Без ощущения общесоюзного уровня едва ли можно теперь судить о новизне, значительности и содержательности тех или иных тенденций.
Мне не кажется, однако, удачным предложенное Р. Мустафиным деление критики на всесоюзную и местную. Оно не более оправданно, чем, скажем, всесоюзная и местная проза, всесоюзная и местная поэзия. Всесоюзное звучание работы критика определяется все же не географией охвата материала, а силой таланта, значимостью суждений.
Другое дело, – и тут я согласен с Р. Мустафиным, – у взгляда на национальную литературу извне и изнутри ее есть свои плюсы и свои минусы. Достоинства такого взгляда изнутри великолепно продемонстрированы, например, в статье Р. Трофимова «Одну песню слушал я всем разумом…». В статье, которая представляется мне настоящим критическим открытием. По крайней мере, для не латышского читателя.
Трилогия Я. Ниедре о Петре Стучке и роман А. Янсона «На войну уходил я» получают у Р. Трофимова более точное и объемное истолкование, поскольку оба произведения как бы спроецированы на противоречивый фон латышской литературы XX века. Стараниями буржуазных романистов история красных латышских стрелков обросла в 20 – 30-е годы всяческими мифами и домыслами. Она использовалась для дискредитации идей Октября, для нападок на революцию, для разжигания ненависти ко всему советскому.
Воссоздавая действительное положение вещей, А. Янсон доказательно разоблачает эти националистические фальсификации. «Пожалуй, в латышской советской литературе последних лет, – пишет Р. Трофимов, – Альберт Янсон с его романом «На войну уходил я» первым вступил в эту «зону противника» и, используя уже знакомые события и ситуации, заново их интерпретируя, вступил в литературную полемику на историческом материале, противопоставляя мифам буржуазной литературы историческую правду».
Трудный путь познания истины рассматривает критик и на примере ряда других произведений. И опять-таки Р. Трофимов борется против упрощенного, вульгаризаторского отношения к таким фигурам, как Иоаким Вацетис, настаивая на уважении к фактам, на недопустимости любого проявления «высокомерия или неуважения к людям, закладывавшим первоосновы нашего нынешнего бытия».
Наряду с Р. Трофимовым, проблемы историко-революционной прозы анализирует в обстоятельной, богатой по материалу и хорошо аргументированной статье «Личность и история» В. Баранов. Мне, в частности, близка мысль автора о растущей актуализации жанра, о крепнущем писательском стремлении отыскать времен связующую нить. Так, в «Сибири» Г. Маркова «с небывалой еще для историко-революционного жанра активностью рассматривается одна из насущных проблем современности – человек и природа, охрана природы, разумное использование ее богатств на благо людей». Так, С. Залыгин в романе «Комиссия» прокладывает мосты от размышлений сибирских крестьян эпохи революции к нашим сегодняшним заботам о мире, о счастье, о прогрессе цивилизации. Справедливо замечено критиком и то, что в произведениях о прошлом все больший удельный вес обретает тема формирования нравственных основ и духовных идеалов личности. Тема, которая столь же властно утверждается и в книгах о наших днях.
Как и Р. Трофимов, В. Баранов руководствуется принципами строгого историзма, выступая против спекулятивного использования фактов или их модернизации в угоду той или иной концепции. Полемическая активность выгодно отличает статью «Личность и история». Однако подчас азарт спора уводит критика в сторону от объективности. Это достаточно наглядно отразилось на трактовке романа С. Залыгина «Соленая Падь». Возражая тем, кто идеализирует фигуру главного героя Ефрема Мещерякова, В. Баранов подробно перечисляет опрометчивые действия и поступки партизанского главнокомандующего. И получилось не приближение к истине, а всего лишь крен в иную плоскость. Слабости философии Мещерякова заслонили от критика ее положительную, конструктивную суть. То, как этот вчерашний крестьянин, вобравший в себя многие противоречия своей поры, постепенно становится народным вожаком, выразителем воли и интересов масс, личностью, проницательно вглядывающейся в будущее, совершенно ускользает из поля зрения исследователя.
По праву заняли свое место в сборнике «Единство» работы В. Пискунова и Л. Каюмова, полемизирующие с буржуазными теоретиками национального вопроса, с измышлениями так называемых советологов, клеветнически пытающихся выдать кровное родство братских советских литератур за результат некоей их унификации и стандартизации. Новые рубежи изучения намечает статья Л. Якименко, в которой раскрываются многообразные связи советской литературы с литературами других стран социализма.
В целом опыт выпуска двух первых сборников «Единство», безусловно, оправдал себя. В них четко определилось и главное направление издания: освещение процессов взаимодействия и взаимообогащения советских литератур на современном этапе, анализ совместных усилий художников разных национальностей в постижении духовного мира человека наших дней.