№9, 1976/Хроника

Гоголевский симпозиум в Венеции

Остров Сан-Джорджо – одна из жемчужин Венеции. Он примыкает к Большому каналу и расположен прямо напротив площади Сан-Марко и Дворца дожей – главной достопримечательности этого удивительного города. Со времен Римской империи на этом острове находили себе пристанище после трудных морских дорог богатые путешественники и авантюристы. Некогда здесь возвели церквушку и окрестили ее именем святого Георгия, Сан-Джорджо, с тех пор остров получил свое название, сохранившееся по сию пору.

Четверть века назад остров был снят в аренду сенатором, графом Джорджо Чини, меценатом и богатейшим человеком Италии, решившим создать здесь своеобразный культурный центр, который содействовал бы развитию международных контактов в области науки и искусства. Фонд Чини был официально утвержден декретом президента Италии 12 июля 1951 года.

На острове Сан-Джорджо функционируют четыре организации: Институт истории искусств, Институт филологии, музыки и театра, Институт истории венецианского общества и государства, Институт Венеции и Востока. Каждое из этих исследовательских учреждений занимается научной и общественно-просветительской деятельностью на международном уровне: проводит симпозиумы, встречи, конференции, издает труды по различным отраслям знания. Словом, фонд Чини ведет большую и полезную работу. Сам граф, несмотря на свои 92 года, полон энергии и не жалеет усилий для процветания своего детища.

Несколько лет назад на острове Сан-Джорджо была проведена международная конференция, посвященная Достоевскому. Недавно здесь же состоялся симпозиум, на котором обсуждались различные проблемы, связанные с наследием Гоголя.

Судьбы классиков неисповедимы. Интерес к ним не есть постоянная величина. То один из них, то другой как бы вдруг приковывает к себе всеобщее внимание. Из наших великих русских писателей раньше других стал владычествовать в мире Лев Толстой. Потом в центре внимания оказался Достоевский. С некоторых пор, кажется, наступил черед Гоголя. Его повсеместно читают, его пьесы ставят, о нем пишут книги, спорят. Словом, большой нынче спрос на Гоголя. Куда только в последние годы ни заносила меня судьба – всюду бросались в глаза афиши, возвещающие о постановке «Ревизора». В далеком Рейкьявике привелось мне увидеть удивительную постановку гоголевской комедии, совсем непохожую на те представления, которые случались прежде: в чем-то наивную и очень смешную, острую, запальчивую, с откровенными аллюзиями и прямыми намеками на день нынешний. Болгары, поляки, румыны ищут и находят в «Ревизоре» такие грани, которые были бы созвучны заботящим их злободневно-современным общественным проблемам. Пол Скофилд недавно назвал «Ревизора»»нашей британской национальной комедией». В Москве тихо и долго жили два «Ревизора» – в Художественном и Малом. Оказалось недостаточно. Поставил его еще Театр сатиры. Но все равно выстраивались колоссальные очереди у касс, когда «Ревизора» показывали в Москве болгары и Товстоногов. А в какое шумное театральное событие превратилась «Женитьба» на сцене Театра на Бронной!

Гоголь – поразительно современный классик. Все участники венецианского симпозиума оказались едины в этом убеждении.

Было нечто и особо знаменательное в том, что международный симпозиум, посвященный теме «Гоголь и европейская культура», происходил на итальянской земле, которую очень почитал писатель и называл своей второй родиной, – в стране, о которой он сказал, что человек здесь «целой верстой ближе к божеству».

В старинном зале на острове Сан-Джорджо звучали языки итальянский и русский, а еще французский, польский, сербскохорватский.

Советская делегация была представлена в Венеции Н. Федоренко, О. Гончаром, С. Залыгиным, В. Орловым, И. Вишневской, поэтом-переводчиком Е. Солоновичем и автором этих строк. Участие писателей в научной конференции придало ей, пожалуй, особую окраску.

О. Гончар озаглавил свое выступление так: «Гоголь и Украина». Отметив, что в своих национальных истоках гоголевское самосознание было связано с Украиной, а корни творчества писателя – с украинской народно-художественной традицией, О. Гончар говорил о характере этих связей и о том, как они конкретно отразились в произведениях писателя, еще говорилось о том, сколь важным для творчества Гоголя было осознание им специфической природы и своеобразия национальной формы. Какое место занимала украинская тема в творчестве писателя и принципиально новый ее характер, как органически взаимопроникали украинские и русские мотивы в различных его произведениях, о народности Гоголя и воздействии на него народно-поэтической традиции, о роли Гоголя в формировании художественного сознания Шевченко – эти и некоторые другие вопросы были освещены О. Гончаром. В заключение было сказано о проблеме гоголевской традиции и ее духовной власти в современном искусстве мира. Многие и разнородные явления, от «фольклорной прозы» в странах Латинской Америки до «поэтического кинематографа» на Украине, успехи которого связаны с именем Довженко, вызывают в памяти имя Гоголя, являющегося предтечей плодотворных исканий в современной художественной культуре.

Сообщение С. Залыгина не имело, собственно, точно обозначенной темы. Автор дал ему вольное название: «Читая Гоголя. Впечатления и заметки».

Не претендуя на стройность и концептуальность изложения, С. Залыгин рассказал о том внутреннем ощущении, какое испытывает при чтении Гоголя современный писатель.

– В определенном смысле, – говорил он, – Гоголь, кажется мне, близок другому русскому гению – Менделееву, потому что, подобно менделеевской таблице химических элементов, он создает таблицу человеческих образов и характеров. Здесь у него свой метод: он рассматривает то или иное свойство человека – жадность, грубость, хвастовство, беспредельную отвагу или ничтожество, – персонифицирует эту черту в одном образе и соответственно получает Плюшкина, Собакевича, Хлестакова, Тараса Бульбу или Башмачкина. Конечно, он не закончил эту работу, но, кажется, никто в мировой литературе не сделал столько. Даже Бальзак. Конечно, и после Гоголя литература создавала бессмертные образы, но то был другой этап художественного мышления, другие задачи и другая технология: было не открытие элементов, а создание из них бесконечного количества сплавов.

С. Залыгин говорил о том, как наступала в России эпоха романа и какую роль в ее подготовке сыграл Гоголь. Интересны были его наблюдения касательно роли, какую играют, вернее, не играют женские персонажи в гоголевской прозе и даже драматургии. Еще он сказал о том, как отличен Гоголь от других писателей в своих взаимоотношениях с читателем, как угрюмо не ищет контактов с ним, не видит в нем собеседника, деспотически подчиняя его своей собственной воле, требуя безоговорочного приятия любого своего вымысла. Наблюдение это кажется мне не во всем бесспорным, но примечательным, пожалуй, лишь тем, как субъективное сознание одного писателя воспринимает художественный мир другого.

Природа гоголевского гротеска и его воздействие на некоторые явления русской литературы XX века – такова была тема выступления В. Орлова.

Гоголь – художественный феномен, говорил он, и творческий его мир не похож ни на какой другой – в литературе отечественной и зарубежной. Горький смех писателя и его гнев прозвучали в страстную защиту человека и истинно человеческого в человеке. Велико значение цикла Петербургских повестей, в которых Гоголь предугадал многие художественные искания и открытия нашего стремительного и переменчивого века. Проза Гоголя в целом – пример резко экспрессивной формы искусства, проникнутого особой остротой переживания действительности и резкостью ее художественного отражения. Здесь все стремительно рвется через край, все безмерно, исключительно, гипертрофированно, предельно контрастно во внезапных переходах от трагического к комическому, от высокого к вульгарному. Творческая стихия писателя, не объемлющая его творчества всецело, но сказавшаяся наиболее сильно и самобытно, – трагический гротеск, наиболее ярко и своеобразно отразившийся в Петербургских повестях.

Невероятно, но реально – в этом вся суть гоголевского гротеска, замечает В. Орлов. Специфика же гоголевской фантастики в том, что она погружена в обыденное и растворена в нем. Реальное и фантастическое существуют у Гоголя не разобщенно, не в двух планах, а в единстве, в совмещении. Необыкновенное вырастает из самого обыденного, служит как бы продолжением, преувеличением, заострением вполне будничного события, мотивировка реальна, действие фантастично. Невероятное событие развертывается в обстановке самого натурального быта. Условность, фантастика, гротеск служат в творчестве Гоголя целям художественного обобщения и выявления самой сути процессов, которые происходят в жизни. В этой связи подчеркивается, что условность, фантастика, гротеск Гоголя поддаются социально-историческому истолкованию.

В. Орлов говорил далее о восприятии Гоголя в русском искусстве и литературе XX века. Голос Гоголя не угасает и во многих явлениях советской литературы. В этой связи исследователь упоминает лирику, поэмы и Театр Маяковского, который, несомненно, учитывал в своей новаторской работе опыт Гоголя. Гоголевская традиция присутствует в сатире Михаила Булгакова, в некоторых произведениях Эренбурга и Валентина Катаева, Зощенко, Тынянова («Подпоручик Киже», «Малолетний Витушишников»). Верно когда-то заметил Андрей Белый: Гоголь не замкнут собранием его собственных сочинений, следы Гоголя надо искать в каждом художнике слова.

Цитировать

Машинский, С. Гоголевский симпозиум в Венеции / С. Машинский // Вопросы литературы. - 1976 - №9. - C. 301-311
Копировать