№12, 1967/История литературы

Поиски, свершения, перспективы (Полвека изучения революционно-демократической критики)

Если новая эпоха всегда воспринимает наследие избирательно, испытывая его на оселке своих требований, то в свою очередь отношение к наследию проясняет неповторимые приметы самого «испытующего» времени, пути и судьбы науки и общественной мысли.

Наша наука должна была в острой борьбе утвердиться на марксистско-ленинских позициях, обрести методологическую зрелость, чтобы в трудных поисках, усилиями вот уже нескольких поколений ученых постичь в идейно-художественной и критико-эстетической целостности творчество Белинского и Некрасова, Герцена и Огарева, Чернышевского и Добролюбова, Писарева и Щедрина.

Эта статья посвящена основным вехам изучения только одного «раздела» наследия революционных демократов – литературной критики1. Но в практике нашей науки он никогда не был обособлен от исследования художественных произведений писателей этого лагеря. Советские ученые обнаружили множество новых текстов, а в ранее известных кропотливо убирали цензурные искажения и, по возможности, результаты писательской автоцензуры, атрибутировали десятки и сотни анонимных произведений, подготовили отличающиеся высокой текстологической культурой собрания их сочинений и писем. В фундаментальных монографиях и частных исследованиях развиты принципиально новые концепции творчества писателей – революционных демократов, изучается своеобразие его эстетической природы, воздействие на литературу социалистического реализма. Преодолев односторонние выводы, наши ученые доказательно и объективно, не поступаясь особенностью идеологической позиции писателей – революционных демократов, но и не абсолютизируя ее, очертили их место в литературном процессе и культурном наследии.

  1. НА ПУТЯХ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО САМООПРЕДЕЛЕНИЯ

Исходный рубеж, с которого советская наука начинала изучение революционно-демократической критики, характеризовался явлениями глубоко различными и противоборствующими. Дореволюционная наука, находившаяся во власти разнородных, но в главном ложных идеалистических устремлений, испытывала особые, практически непреодолимые трудности при соприкосновении с революционно-демократической критикой. «Идеологический барьер» между академической наукой и деятелями революционной России, различие методологии и эстетических программ – все это определило, в общем, «несовместимость» предмета изучения и его субъекта. Особенно тогда, когда в роли последнего выступали либеральные или даже тем более реакционные публицисты, которым идеологическая тенденция и политическая декларативность закрывали путь к научной объективности. Ревизия революционного наследия в ренегатских «Вехах» – в этом смысле не исключение, а крайний по своему антидемократизму и пафосу «отречения» образец враждебных писаний о плеяде Белинского – Чернышевского.

Но, бессильные создать широкие и обоснованные концепции, исследователи дооктябрьской поры немало потрудились над собиранием и публикацией эпистолярных, биографических, мемуарных материалов, над изданием сочинений. Достаточно назвать монографию А. Пыпина о Белинском или «венгеровское» издание его сочинений, появление которых было в свое время событием, публикации Е. Ляцким материалов по Чернышевскому и им же подготовленный трехтомник писем Белинского, Собрания сочинений Добролюбова под редакцией М. Лемке, Е. Аничкова.

Однако в изучении революционно-демократической критики существовала и другая традиция. У ее истоков стоят сами революционные демократы как историки общественной мысли и литературы. Трудно переоценить значение исследовательской характеристики идейно-творческого развития Белинского в «Очерках гоголевского периода русской литературы» Чернышевского, его же «Материалов для биографии Н. А. Добролюбова».

Эстафету от шестидесятников принял Плеханов. Хотя его работы порой противоречивы, а то и прямо отражают политические заблуждения автора, в них исследовался ряд сложнейших проблем эволюции Белинского, эстетики Чернышевского, характер и философско-эстетические предпосылки революционно-демократической критики. Ленинская «Искра», большевистский журнал «Просвещение» и газета «Правда» в статьях В. Засулич (ей принадлежит и ценная работа о Писареве и Добролюбове, вызвавшая интерес В. И. Ленина), В. Воровского и других авторов, опровергая либерально-народнические построения, доказывали революционно-демократическую устремленность шестидесятников, жизненность их творческого наследия.

Многогранная и подлинно научная концепция идейного наследия и практической деятельности революционных демократов 40 – 60-х годов была уже в дооктябрьский период создана Лениным, существенно обогатившим высказывания Маркса и Энгельса. Объективные социальные источники и политическая сущность революционно-демократической идеологии, ее философские основы, место и роль в общественно-политической, борьбе своей эпохи и последующего времени, ее соотношение с марксизмом как идеологией пролетариата – таков далеко не полный круг вопросов, целеустремленно разрабатывавшихся Лениным2. Но его суждения включены и в более широкую перспективу. С одной стороны, они соотносятся с теорией отражения. С другой – они сопряжены с учением о русском освободительном движении, политической программой борьбы партии за демократию и социализм, борьбы, которая и делала социалистический пролетариат историческим преемником революционной демократии, наследником ее традиций. Ленинская концепция сыграла (и продолжает играть поныне) огромную роль.

Однако на пути к ленинской концепции советскому литературоведению предстояло преодолеть инерцию старых воззрений, перехлестнувшихся через Октябрьский рубеж. Переиздание раскритикованной еще Плехановым «Истории русской общественной мысли» Р. Иванова-Разумника с ее теорией надклассовой интеллигенции; выпуск книги В. Богучарского «Три западника сороковых годов», в которой постановка вопроса о движущих силах творческой эволюции Белинского сочеталась с умолчанием о его революционно-демократических устремлениях; издание сборника М. Неведомского «Зачинатели и продолжатели» со статьей о Добролюбове, с ликвидаторских позиций подвергавшей ревизии его идейное наследие; перепечатка Ю. Стекловым в сборнике «Борцы за социализм» статьи 1911 года, направленной против либерально-народнических и веховских построений, но одновременно антиисторически «приближавшей» автора «Темного царства» к марксизму, – эти разнородные факты могут дать представление о пестроте и разнобое суждений в первые послеоктябрьские годы.

Об одной работе следует сказать особо. Это исследование Ю. Стеклова о Чернышевском, впервые опубликованное в 1909 году и в 1928 году переизданное в исправленном и дополненном виде. Долгое время оно оценивалось односторонне. Можно понять протест против «обольшевичивания» Чернышевского Ю. Стекловым и обоснованные претензии по частным вопросам. Но книга эта была, по сути, перечеркнута. Репутация работы Ю. Стеклова оказалась столь прочной (поистине – прочность предрассудка), что ее не смогли поколебать ни отзывы Ленина в письме М. Горькому («хорошая книга»), ни ряд пометок Ильича на книге. Выявив ошибки в концепции Ю. Стеклова, Ленин сочувственно отнесся ко многим его наблюдениям над революционно-демократическим мировоззрением Чернышевского. Важно и то, что специальные главы посвящены Ю. Стекловым эстетике и критике Чернышевского, его роли в литературном процессе эпохи. Ряд точных и самостоятельных суждений об отношении эстетики Чернышевского к философии Фейербаха (они не вошли в научный оборот, но к ним наука пришла все-таки во второй половине 50-х годов); прямое соотнесение эстетики Чернышевского с его критической деятельностью; умение разглядеть за публицистичностью критики Чернышевского его художественные интересы и представления – все это ценно исторической конкретностью, которая особенно была важна для молодой литературной науки.

Книга Ю. Стеклова явно выделялась в 20-х годах своим интересом к проблемам собственно критико-эстетическим. Наука той поры сосредоточилась на проблемах иного рода, которые вдобавок большей частью решались ею не исследовательски, а, если уместно такое определение, публицистически. Есть свой неоспоримый жизненный и идеологический смысл в том, что изучение революционных демократов начиналось с попыток охарактеризовать их мировоззрение, его природу, место и роль в истории русской общественной мысли, в подготовке Октябрьской революции. «В. Г. Белинский и социализм» (книга С. Щукина), «Н. А. Добролюбов как революционер» (книга В. Икова), «Русская литература и социализм» (книга П. Сакулина) – характерные темы тех лет. Революции было безотлагательно необходимо «опознать» своих предшественников и в то же время во весь голос сказать о своей решительной новизне по сравнению с ними (отсюда во многом идет отрицание социализма Белинского в книге С. Щукина: незрелость историзма оборачивалась нарушением истины).

Собственно литературно-критическая деятельность революционных демократов оказалась поначалу на втором плане, хотя попытки разобраться в эстетических идеях революционных демократов предпринимались уже и в первые послеоктябрьские годы. Одна из них принадлежит критику (что тоже примечательно) В. Правдухину, автору статьи «Виссарион Белинский – основоположник социальной эстетики» («Сибирские огни», 1923, N 3). Трудности становления новых взглядов здесь запечатлены очень выразительно. Вульгарная социология еще не вошла в силу, и В. Правдухин распознает справедливость суждений Белинского и о социальной сути критического пафоса творчества Гоголя, и о гуманизме и общечеловеческом значении Пушкина, делая вывод (теперь само собой разумеющийся, но широко утвердившийся едва ли не в юбилейном 1937 году) о близости поэзии автора «Онегина» человеку социалистического общества. Однако упрощенно-социологические и модернизаторские тенденции уже давали себя знать. И если Плеханов вслед за Чернышевским отводил первостепенную роль в мировоззрении Белинского принципу объективного обоснования идеала, то под пером В. Правдухина эта мысль выглядит так: «Общечеловеческий (классово-пролетарский) идеал для него (для Белинского! – М. З.) остался незыблемым, для него он стал искать непосредственной и крепкой опоры в реальности». Характерен интерес В. Правдухина к суждениям Белинского по коренным вопросам эстетики, как бы смыкающимся с творческой практикой (содержание и форма, образное мышление, тенденция и художественность). Но характерно и то, что, охотно осваивая одни суждения, он не в состоянии понять другие, порою именно те, которые очень близки и насущно необходимы социалистической культуре. Скажем, В. Правдухину представлялось, будто Белинский «не принимал… никакой тенденции» в искусстве, «во имя каких бы целей она в него ни привносилась». Это уже связано с некоторыми ошибочными убеждениями талантливого критика (недооценка роли собственно пролетарской литературы и ее идейных устремлений).

Настойчиво подчеркивал значение литературной критики революционных демократов А. Луначарский. Правда, он тоже не был свободен от известной односторонности в оценке ее общего характера и, к примеру, о статьях Добролюбова заметил в 1918 году, что они важны не своим «большим вкусом» и почти безошибочными эстетическими суждениями, а в качестве «трактатов по социальному вопросу» 3. Но Луначарский не был бы сам собою, если бы, даже отдавая дань давней и упорной традиции, не «повернул» ее особым образом. Классические статьи Добролюбова названы им «незабываемыми публицистическими поэмами». Вдумчивого читателя это заставляло ощутить существенное – поэтическое! – своеобразие столь близкой революционным массам публицистичности. Право, «оксюморон» Луначарского таил в себе зерно еще не осуществленного исследования принципов и приемов публицистичности в критике Добролюбова и его единомышленников. А в статье-речи 1923 года о Белинском, вопреки отдельным «обмолвкам», Луначарский раскрывал главное – самое природу его эстетической концепции как теории, объясняющей служение искусства жизни особыми специфическими средствами.

На 20-е годы приходится также серия ценных начинаний в области атрибуции и комментирования текстов Белинского (сборник «Венок Белинскому»), собирание материалов для его биографии (сборник воспоминаний современников, подготовленный М. Клеманом, книга нового жанра – «Летопись жизни Белинского» И. Бельчикова, П. Будкова и Ю. Оксмана; все названные издания – под редакцией Н. Пиксанова). Выходит двенадцатый том начатого С. Венгеровым Собрания сочинений Белинского, подготовленный В. Спиридоновым (в 1948 году он выпустил завершающий том этого издания, проделав огромную работу). Связанные с именем «неистового Виссариона», в изучении которого сложились наиболее серьезные традиции, начинания эти имели и более широкое значение – как пример в лучшем смысле слова академической основательности в изучении классиков критики.

Но ученые 20-х годов не ограничивались сугубо академическими задачами, как ни существенны были они сами по себе. И взаимодействие работ о революционно-демократической критике с методологическими дискуссиями – одна из примечательных и неповторимых особенностей исследований конца 20-х – начала 30-х годов.

Острота разноречий, сама принципиальность споров и серьезные теоретические издержки, связанные с ними, не могли, разумеется, не повлиять и на суждения о прошлом критики, которое – временами достаточно прямолинейно и тенденциозно – соотносили с собственной концепцией, а вернее, измеряли ею. В середине 20-х годов Луначарскому пришлось даже поднять голос протеста, причем отнюдь не по частному или единичному поводу. «Буржуазные литераторы и некоторые марксисты-литературоведы, не свободные от гипноза буржуазной науки, – писал он, – выставляют в таком свете Чернышевского и Добролюбова, до такой степени принижают их точки зрения, что кажется, будто это были необразованные и, во всяком случае, неуклюжие и упрощенные люди, которые зря взялись за такие выспренные вопросы, как искусство, и могли сделать с ними не больше, чем мартышка с очками» 4.

В годы формирования переверзевской школы глава ее выступил с двумя статьями о Писареве. В. Переверзев стремился к благой цели – пересмотреть народнические оценки критика, дать социологическое истолкование его мировоззрения («на какой общественный класс опираются его идейные построения, на кого рассчитана его программа» 5). Но типичный для В. Переверзева упрощенный, прямолинейно-«экономический» социологизм не замедлил заявить о себе с полной откровенностью. Читателю внушалось: «К пониманию искусства Писарев пытался подойти, базируясь не на антропологическом принципе потребительной полезности, а на экономическом принципе его производственной полезности… Критерий полезности – экономический критерий. Искусство должно иметь экономический смысл, или оно не имеет вовсе никакого смысла – так ставил вопрос Писарев, и едва ли с материалистической точки зрения можно возражать против такой его постановки» 6. Здесь В. Переверзев уже прямо затрагивал и марксистскую эстетическую концепцию.

Столь же категоричен он в осуждении литературной теории Чернышевского и Добролюбова. «Материалистическая эстетика не удалась антропологистам. Их эстетика оказалась чистейшей метафизикой, придавшей себе лишь обличье материализма» 7, что якобы и было понято Писаревым. Конечно, талант и зоркость исследователя дали себя знать и здесь. Чего стоит хотя бы вывод о том, что, утверждая неразрывную связь между красотой и жизнью, «разрушитель эстетики» Писарев утверждал жизненную ценность красоты, ее полезность! Но в целом беда построений В. Переверзева заключалась, помимо ненаучности свойственного им социологизма, еще и в том, что они, строго говоря, в минимальной степени требовали исследовательской пытливости и основательности. Все очевиднее – и опаснее! – становилось засилье категорических в своем вульгарном социологизме формул, будь то формулы апологии или формулы обвинения. Историзм переверзевских характеристик, заковывавших сложнейшие явления в китайские колодки однолинейных схем, на поверку оказывался мнимым.

Трудности, которые испытывало литературоведение на рубеже 30-х годов, сказались также в том, что, и опровергая концепции В. Переверзева, оно не сразу и далеко не во всем строго научно судило о наследии революционных демократов. В статье В. Кирпотина «Критика Добролюбова и проблемы литературной современности» («РАПП», 1931, N 3), направленной против переверзианства, внимание привлечено к действительно важным и трудным проблемам как разворачивающихся дискуссий, так и революционно-демократической эстетики, сказано немало справедливого о традициях и новаторстве в критике, о категории художественной правды у Добролюбова, о единстве публицистического и эстетического в его статьях. Но неожиданным образом Добролюбов превращен в предшественника отчасти… Переверзева, а отчасти… РАПП. У него обнаружена, с одной стороны, мысль о независимости друг от друга образного и идейного ряда в художественном творчестве, а с другой – деление писателей на идеалистов и материалистов; последнее обстоятельство якобы и делает Добролюбова в данном вопросе «предшественником марксизма» 8.

Разумеется, проводя прямую линию от Добролюбова (а также Писарева) к В. Переверзеву, В. Кирпотин стремился развенчать построения последнего, показать, что из наследия шестидесятников он берет нежизнеспособные, механистические элементы. Но актуальности здесь приносится в жертву историзм, объективное изучение идей Добролюбова в их целостности, хотя о концепции В. Переверзева исследователь судит исторически-конкретно и в достаточно широкой перспективе.

Единство общественно-литературной актуальности и строгого марксистского историзма определяется как одна из центральных задач научного освоения наследия революционно-демократической критики.

Испытывая влияние современных теоретико-методологических споров, наука о революционных демократах в свою очередь включалась в них – и конкретным содержанием своих исследований, и постановкой методологических же вопросов на разрабатывавшемся ею материале. Известно, что в процессе критики переверзианства как своеобразный противовес ему родился лозунг «за плехановскую ортодоксию», односторонность которого тоже приходилось преодолевать в борьбе за марксистско-ленинское литературоведение. Выверка исследовательских принципов Плеханова способствовала важным уточнениям и в методологии науки о революционных демократах. В этом смысл работы Н. Глаголева «За ленинскую критику взглядов Плеханова на Белинского» («Марксистско-ленинское искусствознание», 1932, N 2). Статья написана о том, как углубить наши представления о закономерностях творческой эволюции Белинского, о содержании и особенностях его мировоззрения в целом и эстетического кодекса в частности. Принципиальное значение в статье Н. Глаголева, как и в других работах начала 30-х годов, имело обращение с этой целью к трудам Ленина, хотя поначалу осваивается не столько общее содержание ленинских статей, сколько отдельные характеристики и оценки.

Прослеживая пути и судьбы науки о демократической критике, убеждаешься с неопровержимой наглядностью в их прямой зависимости от глубины и основательности творческого восприятия ленинской концепции в единстве ее исторического содержания и методологических принципов. Но в том-то и дело, что это вовсе не была кабинетная задача академического усвоения определенной суммы идей, а задача глубоко идеологическая, партийная по своей сути, и потому она решалась в горниле жизни, в напряженной борьбе, в преодолении серьезных препятствий. Наверное, в недалеком будущем напишут книгу «Ленин и советское литературоведение», и там нельзя будет не проследить этот процесс во всех его поучительных драматических перипетиях. Но и отдельные факты могут сказать о многом. В 1924 году в брошюре «Ленин и литература» Валерьян Полянский (П. И. Лебедев) свидетельствовал, что статьи Ильича о Толстом, Герцене «мало известны». Три года спустя в специальной статье Вяч. Полонского «В. И. Ленин об искусстве и литературе» тема о революционных демократах вообще не возникает9. Сдвиг обозначается в 1926 году, когда выходят сборники статей и высказываний Ленина о Толстом, Чернышевском. Вот это «запоздание» очень ощутимо и отразилось на изучении наследия революционных демократов.

Прямое исследовательское обращение к Ленину знаменовало собою процесс интенсивного становления научной методологии. Роль программного труда по праву заняла работа Луначарского «Ленин и литературоведение» (1932). Извлекая из ленинских идей, методологические уроки для науки о литературе, Луначарский под этим же углом зрения рассматривает и суждения Ильича о революционных демократах. Большие перспективы открывало осознание того, что Ленин оценивал их творчество с позиций теории отражения, в связи с основными общественно-историческими процессами, положением и борьбою народных масс, с общей расстановкой сил на политической арене, Статья Луначарского вскоре была поддержана серией работ о взглядах Маркса, Энгельса на идейное наследие Чернышевского и Добролюбова.

  1. «ПРОТИВОРЕЧИЕ ВЕДЕТ ВПЕРЕД»

Дальнейшее изучение революционных демократов характеризуется повышением теоретического уровня исследований, необычайным расширением источниковедческой базы, активизацией текстологической работы, появлением ряда научных изданий классиков критики.

В научный оборот вошло огромное количество статей, писем, документов, воспоминаний, цензурных материалов и других источников. Этот массив необозрим.

  1. Наша задача облегчается историографическими очерками семинариев, посвященных Белинскому, Герцену, Чернышевскому, Добролюбову, а также рядом обобщающих статей на интересующую нас тему.[]
  2. От внимания исследователей ускользнуло, что при чтении книги Г. Плеханова о Чернышевском Ленина заинтересовали философские рассуждения, которые, по словам Плеханова, должны были помочь «понять характер публицистической критики 60-х годов» (В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 554).[]
  3. А. В. Луначарский, Статьи о литературе, Гослитиздат, М. 1957, стр. 247.[]
  4. А. В. Луначарский, Статьи о литературе, стр. 186.[]
  5. В. Переверзев, Нигилизм Писарева в социологическом освещения. «Красная новь», 1926, N 6, стр. 165.[]
  6. В. Переверзев, Нигилизм Писарева в социологическом освещении, «Красная новь», 1926, N 6, стр. 173 – 174.[]
  7. В. Переверзев, Эстетические взгляды Писарева, «Печать и революция», 1926, N 7, стр. 7.[]
  8. В многочисленных статьях 1936 года о Добролюбове В. Кирпотин, немало сделавший для изучения революционных демократов, существенно уточнил свои позиции и подобных тезисов уже не выдвигал.[]
  9. «Новый мир», 1927, N 11.[]

Цитировать

Зельдович, М. Поиски, свершения, перспективы (Полвека изучения революционно-демократической критики) / М. Зельдович // Вопросы литературы. - 1967 - №12. - C. 88-114
Копировать