Поэзия, одолевшая смерть

«Оставь надежду всяк сюда входящий!» – эта надпись с врат Дантова ада помещена над главным входом концлагеря Дахау. Но и высеченная фашистами на камне, она лгала. Гигантские механизированные фабрики смерти, предназначенные вандалами XX века для массового уничтожения и обесценения человека, были очагами, где, преодолевая непреодолимое, жила человеческая надежда.

Отмечая 20-летие Победы над фашистской Германией, французский журнал «Ла Нувелль Критик» ¹ посвятил целый номер одной теме – «литература и искусство о концлагерях». Среди помещенных в номере статей, очерков, новелл, бесед с очевидцами с особым волнением читается обзор, посвященный поэзии, шагнувшей в мир из самого´ концентрационного фашистского ада. Автор обзора – француз Анри Пузоль, бывший заключенный Ораниенбурга и Дахау.

«В свое время – вскоре после войны – было написано немало книг, создано немало фильмов о концлагерях, – пишет А. Пузоль. – Я читал книги, смотрел фильмы, в том числе и созданные самими наци. Довелось мне видеть, как другие люди – читатели, зрители – проникались безмолвным ужасом или, потрясенные, восклицали: «Как могло произойти такое в нашем цивилизованном XX веке?!» Но так как обычно на страницах книг или на экране представали лишь какие-то уродливые, покрытые гнойными язвами, отталкивающие паукообразные насекомые, то к ним испытывали в лучшем случае жалость, да и то немногие. И никто не вспоминал, что перед ними люди – мужчины и женщины, такие же, как и те, кто смотрел фильм или читал книгу. Сознавая это, я считал своим долгом, ощущал настоятельную необходимость высказать мысль, зревшую у меня на протяжении восемнадцати лет: «Всмотритесь! Эти ужасные насекомые, эти отвратительные существа были людьми, которые боролись, сопротивлялись врагу до конца и наперекор всему стойко хранили человеческое достоинство! И лучшее тому доказательство – что они в условиях, одно созерцание которых приводит вас в ужас, были способны создавать поэзию. Вот почему сегодня я и хочу говорить об этой поэзии, рождавшейся в концлагерях. Ибо полагать, что фашисты содержали в своих лагерях смерти какие-то неполноценные существа, значит считать, что наци были правы, уничтожая миллионы, значит быть сегодня причастным к человеконенавистнической гитлеровской идеологии, смысл которой заключен в том, чтобы не только физически уничтожить миллионы, но и лишить миллионы имени Человека».

И это свое гуманистическое, антифашистское кредо Анри Пузоль страстно, горячо и мудро отстаивает на протяжении всего обзора.

«Прежде чем мне пройти теперь снова вместе с вами шаг за шагом мученическую дорогу узника от сортировочных тюрем Франции, предварительных камер Бельгии, Голландии, Греции, лагерей на территории России или Польши до фабрик смерти в Германии, а там – через западни смерти, насилия и побои, голод, непосильный труд… всю эту страшную дорогу, которая лишь немногих вывела к свободе, – пишет А. Пузоль, – я должен оговорить, что большинство тех, чьи стихи вы сейчас здесь прочтете, не были в мирной жизни поэтами. Они ощутили в себе потребность создавать поэзию перед лицом унижений, страдания и смерти».

Пока обреченный еще находился на родине, видел сквозь решетку то же небо, что и его близкие, топтал ту же землю, что и они, он еще чувствовал себя причастным ко всему живому. Стихи слагались о родной земле, ставшей вдруг такой неприютной и жестокой, о муках… Но вот после длившегося десятки и сотни часов переезда в наглухо запертом товарном вагоне заключенный оказывался на платформе Дахау, Веймара, Ораниенбурга. Тащился в колонне таких же, как он, несчастных… Наконец, концлагерь с его предварительными гнусными формальностями, «карантином». Град ударов эсэсовских дубинок. Нескончаемые переклички на лагерной площади на фоне вечно дымящейся печи крематория… Поэзия спасала от безумия:

Под скрип черных вышек, затаивших смерть,

Пляшет с воем буря вкруг холмов Веймара.

А десять тысяч статуй застыли, окоченев,

Живые в неподвижности ледяного кошмара…

Строки эти взяты из стихотворения «Перекличка», написанного немцем Францем Хаккелем, узником Бухенвальда. В том же лагере родились стихи «Крематорий» бельгийца Рене Сальма, «Смерть» француза Ива Дарье, «Вот человек» его соотечественника Поля Гойяра:

Это холод обратил кости в камень,

Это голод вдавил грудь и обрисовал ребра,

Это болезнь уложила в изнеможении,

Это износила работа и доконали удары.

Словно в кошмаре переплелись конечности,

Столкнулись черепа в последнем единении

Перед жарким огнем, ведущим в вечность.

И вот уж он – человек:

Горсть пепла, поднявшегося с дымом к небу.

Первые недели, первые месяцы в лагере – время массовых убийств. Заключенный, внезапно перенесенный в ад, где торжествует смерть, только и в состоянии, что предоставить все на волю случая. «Однако именно этот первый период и был возрождением нашего растерявшегося разума», – пишет А. Пузоль.

Среди причудливых трагических видений

Казненные смеются, комедию играя… –

читаем мы в стихотворении узника Бухенвальда Ж. -М. Теоллейра.

А ведь было им – смертникам, ставшим поэтами, – едва двадцать. Они были молоды… Вот эта «Песня мира», например, была найдена в постели погибшего в Бухенвальде русского юноши Корочки его французским другом Андре Верде:

1. »La Nouvelle Critique», 1965, N 167. [↩]