Пора зрелости

Сравнительно недавно произошел случай, может быть, многим запомнившийся. Газета «Известия» напечатала реплику, уличающую поэта В. Журавлева в плагиате из А. Ахматовой.

Потом эта газета опубликовала разъяснения В. Журавлева. Оказывается, он когда-то, «не надеясь на память», переписал понравившееся ему стихотворение А. Ахматовой (кстати, очень известное) в свою тетрадку, а через много лет, разбирая бумаги, принял его за свое собственное, «слегка подправил» и снес в редакцию «Октября».

Между прочим, занятно взглянуть и на сами эти исправления, на то, как превосходные ахматовские строки сглаживаются до безликого среднелитературного уровня. А. Ахматова пишет о предвесенней природе: «шумят деревья весело-сухие». В. Журавлев, разумеется, причесывает эти строки – чтобы не беспокоили; даже не причесывает, а стрижет под нуль: «шумят в саду кустарники нагие».

Но сейчас дело не в этом.

Меня тогда поразил абсолютно спокойный тон журавлевского объяснения, словно он перепутал не стихи, а галоши. Словно это вообще дело обычное, – не только он мог принять ахматовские стихи за свои, но и А. Ахматова вполне могла приписать себе чужое, даже журавлевское.

Да и газета оставила этот случай без комментариев, сочтя, по-видимому, что недоразумение исчерпано. В. Журавлев объяснился – и все в порядке. С кем не бывает…

Помню, прочтя все это, я испытал неловкость. Мы спорим о поэзии, о тенденциях, о критериях, предъявляем серьезнейшие претензии одаренным людям, которые, на наш взгляд, растрачивают свой талант или, наоборот, светят вполнакала. Стоит ли вести высокоученые споры, когда в то же самое время один стихотворец посвящает любви такие строки:

Как много раз любовь меня спасала,

Чтоб я в себе души не затоптал,

От слабодушья, от свиного сала,

Которым я порою зарастал, –

а другой занимает по отношению к внебрачным связям позицию такой нравственной высоты:

И может, все вышло не так бы,

Случись ЭТА ночь после свадьбы, –

а третий излагает закон превращения и сохранения энергии в таких стихах:

Ничто и никогда в природе

Не исчезает без следа.

Жизнь как уходит, так приходит,

Материальная всегда!

Стоит ли?

Есть люди, которые говорят: не стоит. И я могу их понять (в большей даже степени, чем тех, кто суров по отношению к А. Вознесенскому и одновременно более чем покладист по отношению к несравненно менее талантливым стихам – только за то, что в них ни сучка, ни задоринки, зацепиться не за что). В самом деле, иные критики и печатные органы всерьез поддерживают стихи, по своему качеству стоящие по ту сторону добра и зла, и так далеко, что по сравнению с ними все отмеченное дарованием может показаться совершенным добром.

Но как бы там ни было, существуют критерии, выработанные практикой великой русской поэзии, и надо стараться постичь их и с их позиций быть строгим, потому что у искусства слишком серьезные задачи, чтобы мы могли предаваться своим маленьким тактическим радостям.

Вот тот же Е. Евтушенко. Я говорю «тот же», и это можно говорить в любом критическом контексте. О Е. Евтушенко говорят много.

Хорошо это или плохо? А ни плохо, ни хорошо, просто естественно. Мне, например, его поэзия чужда и скучна, многие его стихи я дочитываю только из профессиональной добросовестности, а все же ни я, ни многие другие участники обсуждения не могут обойтись без этого имени.

Это понятно. Е. Евтушенко – клад для критиков. Ни по одному другому поэту нельзя так точно судить о наинасущнейших потребностях читателей.

Об этом уже говорил В. Гусев. И он же верно заметил, что оборотная сторона этой чуткости Е. Евтушенко – болезнь поверхностности.

В этой взаимосвязи двух сторон, мне кажется, секрет особого читательского успеха Е. Евтушенко. Именно во взаимосвязи: размах этого успеха рожден не только чуткостью, но и поверхностностью.

Попробую объяснить.

Подчеркнуто демократический, разговорный по тем временам стиль Гоголя был в значительной степени реакцией на расширение читательского круга за счет всякого рода демократических элементов.