№6, 1979/Заметки. Реплики. Отклики

Поэзия и культура

1

В книге поэтических этюдов «Монтажи», имеющей подзаголовок «антифильм», Э. Межелайтис рисует летний полдень. Человек лежит в «мягкой травяной постели», зеленые головки склоняются к нему, удивленно спрашивая, «что за невидаль». В этот эпизод искусно включается литературная ассоциация – уитменовские «листья травы», переходя в оригинал: «Tenderly will I use you, curling grass». Птичий щебет – другая тема данного этюда – рождает новую литературную ассоциацию. Язык птиц – «это энциклопедия ассонансов», а их коллективные трели – «поэтический симпозиум». Эта литературная параллель, завершающаяся афоризмом из Жана Кокто («Поэты как птицы…»), вплетается в реальные образы природы как изящный аккомпанемент, оттеняющий доминирующий смысл произведения, миросозерцание автора.

Ю. Смуул в «Ледовой книге» описывает путешествие в Антарктиду. Вокруг – гул голосов, бурное море, плавучие горы льда, напряженная работа. И с этим сложным конгломератом вещей и событий литература связана тончайшими нитями, протянувшимися от одного объекта к другому.

Пурга приносит строку украинского поэта Л. Первомайского: «Снег летит и летит…» Море швыряет стихи армянской поэтессы С. Капутикян и эстонской поэтессы М. Ундер. Среди веселых участников экспедиции мелькает бравый солдат Швейк. А вот что случилось в александрийском порту, этой «могучей торговой артерии с наполненным пульсом»: она «вдруг утратила свои современные черты, и я увидел ее такой, какой она показана у Фейхтвангера». Литература, таким образом, активно участвует во всех процессах сознания: чужие слова, всплывшие в памяти, определяют вполне достоверное впечатление и завершают мимолетную рефлексию; литературный персонаж «высвечивает» характеры живых людей; картины и образы прочитанного возникают в той призме, через которую художник смотрит на реальный мир.

В повести У. Пленцдорфа «Новые страдания юного В.» воспроизводятся ритмы современного города и состояние современного юноши. Эдгар Вибо, гимназист, влюбляется в девушку, которая выходит замуж за другого. Потерявшемуся юноше попадает в руки книга под названием «Страдания юного Вертера». В этом романе он узнает себя. Гётевский текст становится рупором его душевных треволнений. Центральные эпизоды книги он записывает на магнитофонную ленту как дневник своего сердца. В своей повести, где цитаты классической литературы и городской жаргон современной молодежи составляют прочный сплав, У. Пленцдорф поставил острые нравственные проблемы, повесть эта получила широкую известность.

Что же происходит? Для чего явления современной жизни облачаются в тогу широко известных образов? Почему герой романа, наш современник, должен изъясняться книжными цитатами – или у него нет своих мыслей? Почему поэтесса Ю. Вайчюнайте в своих стихах скрывается то за египетскими, то за античными масками – или она утратила собственное лицо? Неужели ошибся А. Твардовский, выдвинувший принцип: нельзя делать художество из художества – и не переносивший, «когда пишут стихи о поэтах, о музыкантах и т. д.» 1.

Спору нет – в этом все возрастающем потоке книг, по-разному варьирующих, цитирующих классику, есть и литературщина (но где ее нет!), произведения явно вторичные, однако свести дело просто к «моде», «погоне за интеллектуальностью» невозможно. Участившееся паломничество творческих интеллектов под сень признанных мастеров требует от критики ясных суждений по данному вопросу.

Искусство подражает природе. Но возможно ли самоподражание искусства? Литература отражает реальный мир. Но может ли она отражать самое себя?

Если в зеркале отражена не действительность, а лишь другое зеркало, творчество утрачивает свой объект, а художник изменяет своему призванию – воссоздавать мир. Если одно произведение поглощает и переваривает художественную ткань другого, то оно не более чем злокачественный нарост.

В таких эстетических категориях мы нередко мыслили еще недавно, когда произведение искусства представлялось простой репродукцией внешнего факта или внутреннего состояния человека. Сегодня порядком стерлись эти строгие линии, отделяющие пласт культуры от художественного творчества, узаконивающие лишь «выражение непосредственных переживаний». Сегодня критика в раздумье стоит перед целым рядом произведений современной литературы: как отделить в них заимствованное из прошлого от рожденного впервые, где кончается стилизация и начинается оригинальное слово…

Надо или признать мир искусства полноправным источником творчества (в таком случае триптих картин А. Гудайтиса на тему М. -К. Чюрлениса или XV симфония Д. Шостаковича с цитатами из Дж. Россини и Р. Вагнера будут самостоятельным творческим актом, а не подражанием), или потребовать от литературы лишь очищенной достоверности человеческого опыта, наивности, непосредственности и простоты переживаний, подлинности каждодневных диалогов. Надо или узаконить эстетические переживания и культурные интересы человека в качестве равноправных психологических состояний, тождественных любви (тогда станет понятным то глубокое духовное потрясение, которое испытывает при чтении книг герой романа Т. Вулфа «Взгляни на дом свой, Ангел»), или объявить творчество, пропитанное эрудицией, «литературой профессоров колледжей» (термин американского литературоведения).

Итак, сдерживать ли этот процесс «культуризации» литературы или считать его явлением исторически закономерным – «вот в чем вопрос». Вопрос этот дебатируется и на Западе.

Немало здесь крайних суждений, генерализующих либо «интеллектуальное», либо сугубо «непосредственное» направление в искусстве. Сегодня во многих странах горячо спорят: какую из моделей литературы предпочесть и программировать на ближайшее будущее – интеллектуальную с ее сложными ассоциациями, обширным «культурным слоем» и признаками стерильности или сохранившую верность природе, человеческим чувствам, подсознанию.

Одни доказывают, что «культурная память» – важнейшее условие существования и развития литературы. «Свои формы литература наследует только у себя самой: они не могут существовать вне литературы, точно так же, как музыкальные формы, к примеру, соната или фуга, не могут существовать вне музыки» 2, – пишет канадский литературовед Н. Фрай. Неправда, что оригинальный писатель свое вдохновение черпает непосредственно из жизни, а шаблонный писатель только из книг. Творческим импульсом может послужить и такой материал, который уже имеет литературную форму. Литературные темы, образы и сюжеты принадлежат к одной большой семье, которая питает всех художников. Поэтому каждая книга «в значительной мере… наполнена вещами, уже известными, понятиями, освоенными ранее в других книгах» 3. Литература – это код символов, метафор, ассоциаций, составленный из образов античной мифологии, Библии, литературной классики, фольклора, из исторических и культурных воспоминаний. Чем этот код разнообразнее и богаче, тем выше способность литературы абсорбировать мир природы и мир человека. Такова аргументация одного крайнего крыла, определяющая герметически замкнутое пространство литературы.

Другие утверждают, что «культурные привычки» лишь препятствуют выявлению «голоса живой природы» и «человеческого духа». Интерпретации искусства засоряют человеческую природу так же, как автомобили засоряют городской воздух выхлопными газами, – декларирует американская писательница С. Зонтаг4. «Подражай в своей поэзии природе и не подражай подражанию», – опять повторяется призыв итальянского романтика Г. Берхета. Литература должна избегать гипертрофии интеллекта и избытка культурной информации, должна стремиться к первозданной спонтанной психике.

Разве сущность человека заключена в «культурной памяти», а не в его эмоциях и поступках? Куда девать сновидения, страх смерти, толчки подсознания, нереализованные проекции человеческого «я», если все произведение скреплено густой сетью литературных ассоциаций? Творчество не может быть рационализовано, так как образ – это не результат познания или воспоминание о прошлом, он обладает своей собственной глубиной и динамикой5. Новые миры открывает только интуиция, а не культурное сознание – таков главный аргумент эстетики спонтанности и интуитивизма.

Третьи доказывают, что современное искусство сплошь эклектично, что оно состоит из разноцветных кирпичиков прошлого. С упадком «большого стиля», под которым подразумевается реализм XIX века, начался период инертного подражательства, бурного непостоянства, откровенной манерности, формализации достигнутого, иными словами, широкое распространение получил «вторичный стиль». Итальянский критик У. Эко выдвинул идею «открытого произведения» 6 – смесь различных времен и пространств, переплетение культурных ассоциаций, развитие образов без строгой причинной связи, неограниченность смысловых интерпретаций, – идею, оправдывающую стилистический разнобой современной литературы.

Столкновение аргументов происходит в глобальном масштабе. И оно будет продолжаться… Необходимо, следовательно, определить свою точку зрения, дабы иметь возможность ориентироваться в хитросплетениях разноречивых теорий.

Советский писатель отстаивает гуманистические ценности, богатства всей духовной культуры человечества, и призыв «оградить» литературу от «напластований культуры», в которых эти ценности сосредоточены, ему глубоко чужд. Одобряя использование фольклорных образов, символов и сюжетов, мы не вправе упрекать писателя, если он обращается к многовековым богатствам самой литературы. В таком обращении мы должны искать не столько «книжную мудрость», сколько черты ситуации нашего времени, живой голос современного человека, признаки индивидуальной художественной трансформации и оригинальной стилистики. Каким бы ни был материал творчества, задача творца остается неизменной – это всегда постижение человека.

«Культурные мотивы» в произведении законны и правомерны, если подчинены этой главной задаче, и лишены смысла, если служат декоративной отделке текста. За современным писателем стоит огромная литературная традиция. Он творит в окружении слов-эмблем, персонажей-символов, устоявшихся моделей письма, и ему порой нелегко пробиться к своей индивидуальной сущности.

Но это не означает, что отчаянное бегство в сферу примитивных психических процессов, не затронутых «культурным наследством», обеспечивает писателю самобытность.

2

Волна «культурных мотивов», захлестнувшая мир природных образов и наивную простоту восприятия, еще во многом характерную для литератур бывших аграрных стран, является неизбежным следствием того нового положения, которое заняла духовная культура в современном обществе.

Приобщение к культуре – когда-то прерогатива лишь узкого социального слоя, элиты – сделалось каждодневной привычкой широчайших масс. Для миллионов людей телевидение раскрыло двери музеев и театров. Транзисторные приемники своими музыкальными и литературными передачами сопровождают пастуха и доярку, водителя троллейбуса и лесничего. Иллюстрированные журналы чуть ли не в каждые руки вкладывают крупицу поэзии или прозы. Сегодняшний человек живет в окружении культурных ценностей, которые техника XX века преподносит ему прямо на дом, он каждодневно впитывает в себя художественные впечатления… Если на протяжении тысячелетий своего развития человечество отводило культурным ценностям лишь второстепенную роль, сосредоточивая главные силы на производстве ценностей материальных, то сегодня, в результате громадного роста производительности труда, досуг людей в промышленно развитых странах все больше заполняется «культурными развлечениями». Культура распространилась вширь, вошла в повседневность.

Для современного человека культурное самосознание стало такой же естественной необходимостью, как идеологическая позиция или моральные принципы. Самосознание это затрагивает его духовную ориентацию в условиях ожесточенной борьбы идеологий, формирование его самостоятельного внутреннего мира в эпоху мощного пробуждения культур всех континентов и их взаимного пересечения и притяжения. Тем более необходимо культурное самосознание художнику, аккумулирующему гигантское наследие веков.

Культура – это выражение собственной значимости и могущества человека, универсальности его знаний, необходимых, чтобы выстоять перед лицом разрушительных сил, страданий и смерти, это проекция смысла и вечности жизни. В атмосфере, проникнутой угрозой радиоактивной катастрофы, культура простирает свои руки над человеческой жизнью, которую вскормила в продолжение тысячелетий, и выступает как основополагающее условие и залог существования всего человечества. Поэтому литература, искусство не могут не вступать в сознательный контакт с «культурным наследством». Соприкасаясь с теми или иными пластами культуры, они оживляют и активизируют их, превращают в «идеальные ценности» – своеобразные образцы для подражания.

«Искусство есть результат не первозданности человека, а его культуры, его наивысшей духовной зрелости», – писал польский поэт Ц. Норвид. Искусство жадно перенимает у культуры все, что выделяет человека из природы и утверждает его самостоятельность. С другой стороны, искусство тонко совершенствует духовную оболочку человека, которая составляет внутреннюю основу всякой культуры. Биологическую природу человека оно подчиняет социальным нормам добра, мудрости и красоты. Человек начинает мыслить и чувствовать, судить и оправдывать себя в соответствии с культурными стереотипами, созданными искусством, применяет по отношению к себе этику идеальных персонажей, нередко подражая их действиям и поступкам.

В советском обществе культура живет в глубокой интеграции с реальными экономическими, политическими, моральными проблемами, ей не грозит герметическая замкнутость и пассивность. При новом общественном устройстве культура служит опорой моральной устойчивости, утверждая социалистический образ жизни.

Культура сплачивает коллектив людей, способствует формированию гармоничных взаимоотношений между ними… Становясь общественной позицией, нравственной ситуацией и практическим действием, социалистическая культура вооружает своих творцов целостным мировосприятием.

Пропасть между культурой и общественной практикой при социализме исчезает, поэтому культурные ассоциации, широкой струей вливающиеся в современную литературу, не означают отступления от актуальных проблем нашего времени, как это представляется некоторым нашим критикам. Р. Пакальнишкис считает, что к «эксплуатации художественных впечатлений» поэт прибегает тогда, когда уже не чувствует «пульса современности и будущего». В. Арешка усматривает в «актуализации культуры» опасный отход от «современных реалий».

Не думаю, что поток «культурных мотивов» (хотя, повторяю, он иногда и переходит в моду) уводит нашу литературу от животрепещущих вопросов современной действительности в сферу интеллектуальной эрудиции и сухого академизма.

Вот перед нами повесть В. Шукшина «До третьих петухов», где действуют герои классической русской литературы и фольклора. Однажды ночью они выходят из своих книг и собираются для диспута-конференции. Традиционный литературный материал, заново оживающий благодаря неистощимой импровизаторской фантазии и остроумной пародии, становится как бы выпуклым зеркалом, в котором отражаются черты современной жизни.

Баба Яга требует от Ивана-дурачка, чтобы тот построил ей «котэджик», жил у нее в подвале и рассказывал гостям разные истории. Трехголовый Горыныч на правах неограниченного владыки заставляет Иванушку петь и танцевать, а потом приказывает: «По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука». Лукавый черт обращается к монахам: «Мужики, есть халтура!» Между тем Иванушка идет к Мудрецу за справкой, что он умный. Все над ним потешаются и помыкают им, а он оказывается умнее всех чертей, Бабы Яги, Мудреца, благороднее всех лишних и конторских – интеллигентов в литературе, ибо он представляет народ. «А-а, – догадался Иван, – ты решила, что я шут гороховый. Что я – так себе, Ванек в лапоточках… Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас… глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете? Ни хрена не выражаете! Сороки. Вы пустые, как… Во мне суть есть, а в вас и этого нету».

Повесть, в которой сквозь призму «культурных мотивов» так своеобразно преломляются проблемы современной жизни и современный язык, в которой с такой страстью утверждается народная правда, несомненно, является одним из самых талантливых произведений современной русской прозы.

3

Культура – совокупность всех знаний, приобретенных человечеством, всех духовных богатств, накопленных им, – во многом определяет внутренний мир отдельного человека, является предпосылкой существования всего человечества. Конечно, без культуры, ее традиции литература вообще невозможна, и каждый писатель в той или иной мере ее наследует. Но в нашей статье речь идет о другом – о произведениях, в которых литературные образы и «культурные мотивы» являются предметом вдохновения писателя. Культурная традиция лежит в основе каждого литературного произведения, служит его своеобразным каркасом (впрочем, каркас этот часто невидимый). Он становится очевидным лишь тогда, когда в самом тексте проступают формы уже известных явлений культуры, их фрагменты, ассоциации.

  1. См.: К. Кулиев, Поэзия – жизнь!, «Литературная газета», 1 января 1975 года.[]
  2. NorthropFrye, TheEducatedImagination, Bloomington, 1964, p. 43 – 44.[]
  3. Абраам Моль, Социодинамика культуры, «Прогресс», М. 1973, стр. 55.[]
  4. См.: Л. Землянова, «Эстетика молчания» и кризис антиискусства в США, в кн. «Неоавангардистские течения в зарубежной литературе 1950 – 60 гг.», «Художественная литература», М. 1972, стр. 78.[]
  5. См.:G. Bachelard, La poetique de espace, Paris, 1958, p. 1 – 2.[]
  6. Umberto Eco, La poetica dell’ opera aperta, – «Saggi Italiani 1959. SceltidaMoraviaeZolla», Milano, 1960, p. 93 – 99.[]

Цитировать

Кубилюс, В. Поэзия и культура / В. Кубилюс // Вопросы литературы. - 1979 - №6. - C. 165-195
Копировать