Поэты, поэзия и критик

Ал. Михайлов, Поэты и поэзия. Портреты, проблемы, тенденции развития современной поэзии, «Просвещение», М. 1978, 223 стр.: его же, Константин Ваншенкин. Очерк поэзии, «Художественная литература», М. 1979, 207 стр.

Книга «Поэты и поэзия» и книга «Константин Ваншенкин» связаны не только именем автора- Александра Михайлова.

Работы этого критика отличаются широтой взгляда, чувством слова, ощущением поэтической ткани.

Критиков, пишущих о поэзии – от рецензий до диссертаций, – немало. Критиков, чувствующих стихи, гораздо меньше. Может быть, я заблуждаюсь, но все критики, интересно писавшие о стихах, начинали со стихов, равно как и все искусствоведы, видящие живопись (или графику) изнутри, владеют кистью (или пером). Не знаю, приходилось ли А. Михайлову сочинять стихи, но о стихах он пишет раскованно, ярко и, как сказал бы А. Прокофьев, «взахлеб». Поэзия – его органическая стихия.

Даже когда я не согласен с ним – скажем, кого считать крупнейшим поэтом России в послевоенные десятилетия (а иногда имеет смысл поговорить о том, кто больше, кто ярче, кто полнее выражает время, кто оказывает наибольшее влияние на современников!), – я отмечаю заинтересованность критика, его волнение, его внутреннюю «накачку» и, конечно, размах.

А. Михайлову неведомы узость, эстетические шоры – поэты самых разных направлений, самых разных школ заставляют его говорить взволнованно и с любовью: Леонид Мартынов, Василий Федоров, Сергей Орлов, Владимир Соколов, Евгений Евтушенко, Константин Ваншёнкин…

Это очень разные поэты, и образ, с которого начинается книга о К. Ваншенкине, правомерен: «Критик, пишущий о поэзии, напоминает радиоприемник: ему необходимо точно настроиться на эмоциональную волну того поэта, о котором он пишет. Иначе до него не дойдут позывные сердца».

Поэтому к каким бы разным поэтам или даже направлениям поэзии критик ни обращался, он обнаруживает в них непреходяще талантливое, социально значимое, точно вписанное в данную эпоху.

Достоинство работ А. Михайлова в том, что его герои включаются в историю советской литературы и что история эта присутствует в их движении. Отброшено второстепенное или третьестепенное. Остались портреты, откинуты наброски. И есть неизменное – есть имена-ориентиры. Нельзя писать о Л. Мартынове, не упоминая В. Маяковского и Н. Асеева, нельзя говорить о В. Федорове без А. Прокофьева, о С. Орлове – без поэтов его поколения и без Н. Тихонова.

Может быть, отсюда свобода изложения, та свобода, которая возникает при убежденности и при точности позиции.

Сам А. Михайлов довольно откровенно говорит в очерке о К. Ваншенкине о том, что ему следует простить «эссеистское своеволие» в построении его книги, и объясняет читателю, что ему не хотелось бы подчинять книгу логике традиционного критико-биографического очерка и строго следовать хронологии. «Отдавая дань уважения этой испытанной форме, я, – пишет автор, – вместе с тем допускаю возможность ее вариантов, ибо сама лирическая поэзия – а книга посвящена творчеству лирического поэта – проникнута импровизацией. И хоть критика в одинаковой мере близка и науке и литературе, она не должна терять – в самой себе – ощущения предмета, в данном случае – поэзии».

Позиция понятная и верная.

И действительно, книги А. Михайлова написаны в манере, которая заставляет хорошо подготовленного читателя поэзии включиться в разговор, вызвав в памяти многие ассоциации, параллели, оценки.

Книги А. Михайлова – раздумья о поэзии.

И хотя порой эти раздумья все-таки облекаются в традиционно академическую форму – за ними ощущение живого взгляда на стихи и отсутствие предвзятой конструкции, в которую втискивается поэт. Нет у А. Михайлова и той мнимой концепционности, которая возникает из игры в термины, из предвзятой точки зрения и предмет исследования при отказе от социологического анализа (с заменой его морально-этическим, когда фигуру поэта можно передвигать по клеткам испори» с той произвольностью, которую» никогда себе не позволит человек, мало-мальски умеющий играть даже не в шахматы, » в шашки).

Давая характеристику того или иного поэта, А. Михайлов обычно затрагивает и общие вопросы поэзии, «вписанной» в эпоху и время. Говоря о Сергее Орлове, он справедливо пишет: «Понимание, «ощущение» (как сказал Смеляков) истории вызрело и стало важной приметой лирических размышлений. Оно придало более глубокий характер философской лирике, оно помогло» установить связь времен – прошлого, настоящего, будущего. От него стало просторнее в стихах. Просторнее мысли, ассоциациям, взгляду, слову».

Взгляд на творчество и С. Орлова, и Евг. Евтушенко, и К. Ваншенкина естественно возникает из материала их стихов, возникает совместно с характеристиками многих других поэтов. Создается живой, подлинный образ поэта, а не окостенелая формула его поэзии. Не формула, но образ поэзии.

Думаю, что характеристика С. Орлова и его поколения вызывает интерес и, вероятно, является единственно правильной:

«Само же военное прошлое таит в себе такие запасы непознанного, такое богатство психологических, нравственных и социальных коллизий, такой драматизм и неисчерпаемое количество сюжетов, что всего этого хватит не только писателям-современникам, но и тем, кто только начинает свой творческий путь, кому природою дан талант и умение в художественных образах воскрешать прошлое. Конечно, будучи натурой активной, Сергей Орлов, как и его сверстники, другие поэты фронтовой плеяды, не замкнулся в военной теме, он все шире раздвигает горизонты познания современной действительности, все глубже вживается в насущные проблемы жизни города и села. Военная же тема то возникает на поверхности, то колышет поверхность глубинным, донным течением».

По-моему, сказано точно.

Не все близкие А. Михайлову поэты очень близки или очень интересны мне. Но есть у А. Михайлова великолепное умение убеждать читателя в своей правоте, в своем праве на восхищение.

Заново заглядываю в сборники В. Федорова и В. Соколова, – А. Михайлов раскрыл их с новой стороны, увидел заново, сумел читателя взволновать.

Точно нарисованы им облики таких разных поэтов, как Евг. Евтушенко и К. Ваншенкин. Чуть выпрямлен Леонид Мартынов – здесь без вторжения в русский футуризм, в теорию ЛЕФа, пожалуй, концы с концами не сведешь. Но справедливо пишет о нем автор: «Его артистизм, усложненная метафоричность, широкое использование условности в соединении с разговорно-бытовыми интонациями и лексикой порою создают впечатление рационалистического эксперимента. Не сразу в таких случаях удается «зиять, вернее, почувствовать, что эмоциональная пружина стиха как раз и заключена в движении мысли, в углублении поэтического подтекста, она скрыта внутри, эта пружина, но ведь она подталкивает мысль, торопит ее, и только смысловая насыщенность строки, образа не дает прорваться чувству. Энергия мысли идет от энергии чувства, которое выражено всегда более скрыто, более опосредованно, чем образ, идея, мысль».

Справедливы слова о Евг. Евтушенко: «В характере Евтушенко отчетливо проступает стремление искать и находить обострение сюжета, обострение конфликта. Но для этого надо больше видеть, больше знать, и он идет в людные места, в парижские кафе, эти маленькие парламенты, где также кипят споры, сталкиваются мнения, «где заседает Франция!».

Рельефно очерчен образ К. Ваншенкина – и в статье о нем, и в книге. Верно сказано о реализме этого поэта и о философских аспектах его лирики: Ваншенкин «не выдумывает, любовных драм, если их нет, он не усложняет отношений любящих, если в них царит взаимопонимание, он не нагнетает страстей, если нет к этому повода. Более всего ему дорога гармония в отношениях любящих. В этом состоянии внешнего покоя, похожести и однообразия он ищет и находит свои нюансы, свои неповторимые (ведь каждая любовь неповторима!) внутренние мотивы, свою психологическую окраску».

А. Михайлов не только хорошо чувствует стих, он очень умело анализирует его, не впадая в элементарную классификацию в стиле школьных учебников – разговор об эстетической весомости переходит у него в обзор художественных решений. При этом он опирается на многие факты русской поэзии.

Кроме основных поэтических имен – героев книг А. Михайлова, мы находим у него и много других (он щедр на цитаты, на аналогии) – перед нами вся советская поэзия от Б. Пастернака до М. Дудина, поэзия и как сумма индивидуальностей, и как единое целое.

Иногда появляются, впрочем, и параллели из современной прозы. Здесь вкус критику изменяет чаще…

И еще, чтобы сразу сказать все «неприятное»: мне кажутся небесспорными попытки разграничить автора и лирического героя.

Во многом случайна библиография, приложенная к книге «Поэты и поэзия» (что же касается книги о К. Ваншенкине, автор решил в ней обойтись без ссылок и сносок, что сильно опрощает серьезную работу!).

Я бы наметил у Евг. Евтушенко противоборство его стихий – очень сильную народно-поэтическую, с опорой на хорошее, по-видимому, знание сибирских «частух», и стихию полуфольклорного романса прошлого века.

Но все это – «я бы», «мог бы» и так далее…

А по существу сборник Александра Михайлова «Поэты и поэзия» и его небольшая монография «Константин Ваншенкин» дают яркое и широкое представление о значительном разделе нашей поэзии.

г. Ленинград