№8, 1979/Обзоры и рецензии

Художественный мир Чернышевского

В 1978 году, исполнилось 150 лет со дня рождения Н. Г. Чернышевского. Эта дата была широко отмечена в нашей стране. Переизданы его художественные и литературно-критические сочинения, снабженные послесловиями и комментариями. Появились новые монографии, тематические сборнику исследований, множество журнальных статей. Насколько они обогатили наши представления об историческом и современном значении наследия писателя?

Чернышевский, как известно, не относится к числу деятелей культуры прошлого, о которых вспоминают преимущественно в юбилейные дни. Достаточно обратиться к библиографическим разысканиям саратовских литературоведов1, земляков «велит кого русского ученого и критика» (Маркс), чтобы убедиться в постоянстве интереса к его многогранному наследию. О том же свидетельствуют и другие библиографические издания. Институт научной информации по общественным наукам АН СССР зарегистрировал свыше ста крупных работ о Чернышевском – политическом деятеле, философе, историке, публицисте, литературном критике и художнике слова, выпущенных в конце 60-х – начале 70-х годов у нас и за рубежом.

Не только на родине писателя, но и за ее пределами – как в странах социализма, так и в капиталистическом мире (в США, ФРГ, Англии, Италии) – возрастает интерес к его личности и учению, социально-политическим идеям и художественному творчеству. В этой связи симптоматичен успех поставленного в Риме известным режиссером Джанни Серра пятичастного телевизионного фильма по роману «Что делать?».

В наследии Чернышевского, революционного гуманиста и просветителя, привлекают мастерство и глубина анализа сложных явлений социального развития, масштаб мысли. Вокруг его наследия развертываются ожесточенные баталии.

Несостоятельны попытки иных зарубежных философов, социологов и литераторов ссылками на «русский нигилизм» XIX века социально и морально оправдать неоанархизм, нигилистические, ультралевые тенденции в Западной Европе. Беспочвенность подобных утверждений очевидна, равно как и бесперспективность современного нигилизма, в корне отличающегося от научно обоснованной революционно-демократической критики самодержавия, крепостничества и социального неравенства, звучавшей в выступлениях Белинского, Герцена, Чернышевского и Добролюбова.

Западные интерпретаторы Чернышевского пытаются навесить на лидера русских революционеров – «шестидесятников» обветшавшие ярлыки, рассуждая о нем как о законченном отрицателе всего сущего, разрушителе эстетики. Ему приписывают оголтелый утилитаризм, объявляют «прародителем» современного западного экстремизма. Г. Якушева в статье «Осторожно: фальсификация! » напомнила о появившихся в наше время на французском, немецком, датском и других языках книгах, в названиях которых – слова «русский нигилизм», а в подзаголовках – имена Белинского, Чернышевского, Добролюбова. Дезориентируют читателя и статьи об авторе «Что делать?» в ряде зарубежных энциклопедий, претендующих на научную объективность2.

Эстетический кодекс Чернышевского, его литературно-критический опыт, равно как поиски и свершения в «искусстве живописания словом», сохраняют принципиальное значение в наши дни, естественно, при учете грандиозности качественных изменений, происшедших за последнее столетие в мире. Это в конечном счете признают едва ли не все современные исследователи Чернышевского, с каких бы позиций они ни подходили к оценке его наследия. Даже зарубежные авторы, тенденциозно настроенные, вынуждены признать величие русского гения, значимость его вклада в историю общественной мысли и всемирной литературы. Сошлемся для примера на монографию американца Ф. Рэндалла, поставившего перед собой цель открыть для западного читателя «новое имя» в русской литературе XIX века. Потребность в столь позднем открытии возникла оттого, что прежние работы коллег Ф. Рэндалла не давали даже приблизительного представления о подлинных масштабах этой фигуры, о месте, занимаемом Чернышевским в истории русской мысли, культуры и общественной жизни.

В Советском Союзе интенсивно развивается «наука о Чернышевском». Эта наука отличается энциклопедичностью в силу многогранности самого «объекта» исследований. Она охватывает ряд взаимосвязанных областей знания. Ею в последние годы достигнут новый, более высокий, нежели в предыдущие десятилетия, уровень3. Историки русской общественной мысли и русской классической литературы внесли существенные коррективы в некоторые однобокие, вульгаризаторские представления о философских, социально-политических и эстетических воззрениях выдающегося революционера-демократа, в имеющие, к сожалению, еще широкое хождение примитивные толкования его утопической концепции будущего. Подобного рода «концепции» подверглись убедительной критике, в частности, в книге А. Володина, Ю. Карякина, Е. Плимака «Чернышевский или Нечаев? О подлинной и мнимой революционности в освободительном движении России 50 – 60-х гг. XIX в.» («Мысль», М. 1976), в статье Е. Плимака «Испытание временем», в которой речь идет о романе «Что делать?», его идейном содержании и художественной специфике4.

Новейшие исследования, лучшие из них, отличаются, как правило, оригинальностью решений, уважением к фактам. Снимая «хрестоматийный глянец» с автора «Что делать?», стремясь раскрыть во всей его диалектической сложности и в развитии сущность явления, имя которому «Н. Г. Чернышевский», советские ученые-историки, философы, литературоведы – опровергают еще недавно казавшийся незыблемым миф о мнимой «исчерпанности» предмета исследований.

Наследие Чернышевского отнюдь не принадлежит прошлому. И едва ли не самая высокая заслуга современной науки о литературе (равно как и философии, социологии, историографии) состоит, на наш взгляд, в аргументированном доказательстве жизнестойкости идейного наследия ближайших предшественников ленинизма в России, перспективности обращения к этому наследию, не потерявшему своей актуальности в обществе развитого социализма, в век НТР. Напротив, пропаганда идейно-нравственного идеала русской революционной демократии, как никогда раньше, плодотворна в свете задач, выдвинутых XXV съездом КПСС.

В предлагаемом обзоре литературы, появившейся в юбилейном 1978 году и в канун 150-летия со дня рождения Чернышевского, мы намерены остановиться на сравнительно ограниченном, как это может показаться на первый взгляд, круге вопросов. Коснемся главным образом работ о Чернышевском-писателе, точнее, о его творческом методе, поэтике его романов, их месте в русском и мировом историко-литературном процессе.

Эта проблематика заслуживает сегодня серьезного внимания. От полноценности ее научного исследования и убедительности предлагаемых решений во многом зависит и мера уверенности, с которой наша эстетическая теория и литературная критика – как «движущаяся эстетика» – могут опираться на традиции Чернышевского и Добролюбова. Творческое овладение этими традициями – одно из необходимых условий успешного решения советской литературой идейно-художественных задач, которые продиктованы самой жизнью на нынешнем этапе. Речь идет в первую очередь об искусстве прогнозирования общественного развития, умении заглянуть в завтра и – с этой высоты – образно воплотить подлинно положительного героя эпохи, «нового человека», человека будущего. У Чернышевского-писателя мы учимся глубине и емкости философских обобщений, силе утверждения высокого нравственного идеала.

Нам уже доводилось писать о наиболее заметных публикациях, появившихся в конце 60-х – начале 70-х годов: о книгах и статьях Е. Плимака, Ю. Руденко, Н. Наумовой, Н. Вердеревской и др5. Обратимся к литературе юбилейного года.

В каком направлении развивается наука о Чернышевском?

Что нового сказано о Чернышевском-художнике слова?

1

Первое, что бросается в глаза, когда знакомишься с новейшей литературой о Чернышевском, так сказать фронтально, – заметное расширение плацдарма исследований.

В серии «Мастерство революционных демократов-публицистов» (Академия общественных наук при ЦК КПСС) появилась книга М. Черепахова, ставящая своей задачей дать целостное представление об опыте Чернышевского-публициста, раскрыть его методы пропаганды революционно-демократических идей, приемы обличения идейных противников6.

Приемля в принципе определение, выдвинутое в свое время Б. Бурсовым в книге «Мастерство Чернышевского-критика» (1956), автор оговаривается, что мастерство отнюдь не сводится к «технике письма», к умению целесообразно использовать законы логики, грамматики, средства стилистики. По словам М. Черепахова, социальное качество мастерства соотносится с идейной сущностью творчества, с исторической тенденцией, осуществлению которой оно служит.

Филолога в книге М. Черепахова, вероятно, заинтересуют страницы, посвященные Чернышевскому-публицисту и редактору, силе его аргументации, логике и тону в полемике, чувству аудитории, искусству анализа и обобщений. Однако наблюдения исследователя над публицистикой Чернышевского не проецируются на его беллетристику, и, наоборот, опыт Чернышевского-романиста не сопоставляется с опытом его публицистического творчества.

Впрочем, этот недостаток был присущ и новаторской для своего времени книге Б. Бурсова. При анализе мастерства Чернышевского как литературного критика, по сути дела, игнорировался его талант беллетриста. Работа такого рода, в которой прослеживалось бы взаимодействие и взаимообогащение двух относительно самостоятельных сфер творчества Чернышевского, ещё предстоит. Это помогло бы точнее определить специфику художественности романов Чернышевского, роль и место в них собственно публицистического элемента. Напомним в этой же связи, что исследования, специально посвященные «творческой лаборатории» Чернышевского-писателя, его мастерству, буквально единичны. Назовем полувековой давности статью А. Примаковского «Как работал Н. Г. Чернышевский» («Научное слово», 1928, N 9), книгу А. Ефремова «Язык Н. Г. Чернышевского» (Изд. Саратовского пединститута, 1951),сошлемся на публикации Б. Лазерсон в саратовском непериодическом издании «Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы» (вып. 1, 2, 4).

Говоря о расширении плацдарма исследований, наметившемся в юбилейном году, следует отметить несколько работ, в которых на большом фактическом материале ставится вопрос о воздействии Чернышевского на культуру других народов СССР, о взаимосвязях идей и образов Чернышевского-писателя и национальных литератур. Последняя фундаментальная работа на эту тему появилась, как известно, еще в середине 50-х годов7.

Тем ценнее монография Е. Шаблиовского «Чернышевский и Украина» («Наукова думка», Киев, 1978), удостоенная республиканской Государственной премии. Одновременно в Киеве была издана книга Н. Чернышевской, внучки писателя, «Н. Г. Чернышевский и Т. Г. Шевченко. Воспоминания, заметки, материалы». В послесловии к этому изданию Е. Шаблиовский обобщил разрозненные сведения о личных и творческих контактах русского и украинского революционеров-демократов. Аналогичные издания – на казахском, татарском материале – появились в Алма-Ате и Казани. Положено, таким образом, начало разработке темы «Чернышевский и литература народов СССР». Ее значение возрастает в связи с подготовкой академическими институтами многотомной «Истории литератур народов СССР в дооктябрьский период».

Предпринята серьезная попытка создать научную биографию писателя. Существующая летопись жизни и творчества Чернышевского, выходящие сборники воспоминаний современников о нем, равно как и научно-популярные или полубеллетризованные жизнеописания, этой задачи перед собой не ставили. В ее актуальности сомневаться не приходится. Достаточно обратиться к так называемой «прототипической», или «биографической», версии, рецидивы которой обнаруживаются во многих работах о романистике Чернышевского, чтобы понять это.

Выход в свет первой части долгожданной научной биографии писателя8, отличающейся богатством источниковедческих разысканий, – явление по-своему знаменательное. Книга А. Демченко охватывает начальный период жизненного пути Чернышевского. На большом архивном материале, отчасти впервые вводимом в широкий научный обиход, раскрываются условия, в которых формировались черты характера будущего революционера-демократа, преодолевались цепкие традиционные религиозные взгляды. Уточнены или заново пересмотрены многие биографические факты. В результате отчетливее, нежели раньше, выясняется конкретная обстановка раннего детства, отрочества и юности будущего писателя. Подробно освещена педагогическая деятельность Чернышевского – гимназического учителя в Саратове, обстоятельства его женитьбы, дружеские связи.

С литературоведческой точки зрения наибольший интерес представляют те разделы книги, к сожалению, лаконичные, где речь идет о сочинениях гимназических учеников Чернышевского («Литературные беседы»). Эти сочинения, пусть и опосредованно, дают представление о литературных интересах, симпатиях, вкусах и настроениях самого Чернышевского.

Биограф указывает на важное обстоятельство: учитель Саратовской гимназии занят пропагандой среди своих учеников произведений Белинского, настрого запрещенных цензурой. По утверждению А. Демченко, документально подтверждаемому, Чернышевский уже в июне 1852 года сформулировал основные положения материалистической эстетики, изложенные мм двумя годами позже в магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности». Оперирует он и понятиями «художественность» и «искренность», которые займут столь важное место в первых же литературно-критических статьях Чернышевского. В этой связи А. Демченко напоминает, что в статье «Об искренности в критике» («Современник», 1854, N 7) Чернышевский настоятельно подчеркивает актуальность термина «искренность», который обрел живое социальное звучание в статьях Белинского и продолжает оставаться точным критерием в оценке литературных явлений.

Первая часть научной биографии Чернышевского заканчивается в преддверии «блестящего десятилетия» (1853 – 1862), прославившего имя Чернышевского как «талантливого публициста, авторитетного литературного критика, философа и социолога, глубокого экономиста, идейного руководителя революционеров шестидесятых годов» 9.

Хотя в книге А. Демченко и говорится о ранних литературных опытах Чернышевского, его первых беллетристических упражнениях, эти страницы написаны довольно бегло, здесь автор переходит на скороговорку. Между тем эта сторона в научной биографии будущего писателя должна, на наш взгляд, быть освещена с наибольшей тщательностью, по возможности подробно. Ссылаясь на известное изречение Маяковского «Я – поэт. Этим и интересен», можно было бы сказать, что особого внимания заслуживают факты, позволяющие в деталях восстановить этапы отнюдь не простого процесса становления Чернышевского – не только признанного идеолога русской революционной демократии, но и самобытного писателя-беллетриста.

До сих пор бытуют представления о «вынужденности» обращения Чернышевского к романному творчеству, в сущности, о случайности обращения теоретика, философа, публициста к беллетристике. Эти представления живучи и в конечном счете зиждутся на недооценке дара «повествователя». Такая недооценка, думается, столь же вредна, как и голословные тирады о выдающемся художественном таланте Чернышевского. Представления эти, полярные по своей сути, как правило, не подкреплены анализом поэтики произведений Чернышевского, их самобытной художественности, качественного своеобразия, определение которого требует особого инструментария.

Подводя итоги и размышляя о перспективах науки о Чернышевском, надобно добрым словом помянуть саратовцев. Благодаря усилиям земляков писателя родина Чернышевского стала общепризнанным центром науки о нем. Здесь много лет плодотворно трудились А. Скафтымов и Е. Покусаев. Кроме научной биографии и нескольких краеведческих книг, Издательством Саратовского университета в 1978 году был обнародован выпуск 8-го межвузовского сборника «Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы». Это издание, можно сказать, является своего рода «энциклопедией» современных знаний о Чернышевском, его жизни и творчестве, эпохе и окружении. Очередной выпуск, как и предыдущие, богат и разнообразен. Издание объединяет исследователей революционно-демократической литературы и русской общественной мысли, работающих во многих высших учебных заведениях страны.

Думая о будущем, хотелось бы рекомендовать составителям сборника уделять больше внимания собственно литературно-художественному наследию Чернышевского, поэтике его романов. В последнем выпуске эта проблематика косвенно затрагивается в статьях Г. Самосюк «Утопические идеи романа «Что делать?» в оценках «Современника» и Г. Антоновой «Н. Н. Страхов о романе «Что делать?», а непосредственно – лишь в небольшой работе М. Теплинского об образе автора-повествователя в этом романе. Исследователь вносит существенные уточнения в трактовку образа автора-повествователя. Он аргументированно возражает тем, кто утверждает, будто голос автора звучит только в публицистических обращениях к читателю-другу. Авторская мысль в интеллектуальном романе является одним из основных жанрообразующих факторов. Рассматривая поэтический строй романа с этих позиций, исследователь приходит к заключению: «В иерархии образов автор-повествователь занимает высшее место. В споре: кто главный герой романа «Что делать?»: Вера Павловна или Рахметов, не следовало бы забывать об авторе». И в итоге заявляет, что из всех действующих лиц повествователь наиболее близок к автору. В ряде эпизодов «явственно ощутимы автобиографические нотки, заставляющие помнить о том, что за повествователем все время стоит Н. Г. Чернышевский, хотя и не сливается с ним» 10.

К числу значительных изданий юбилейного года мы бы безоговорочно отнесли монографию Н. Травушкина «Чернышевский в годы каторги и ссылки» («Художественная литература», М. 1978). Эта книга не только показывает, какое значение ссыльный писатель сохранял для русских революционеров-демократов, какую роль продолжал играть в духовной жизни молодежи 60 – 70-х годов роман «Что делать?», ставший произведением нелегальным (как, впрочем, и остальные произведения Чернышевского). Собранный, систематизированный и по-новому прокомментированный исследователем материал, частью современному читателю неизвестный, дает более широкий масштаб для оценки деятельности Чернышевского и его нравственного облика. Величие и цельность Чернышевского, его личности, его научного и художественного творчества является пафосом этой книги, добротной и вызывающей к себе читательское доверие.

Мировому значению Чернышевского, не только философа-материалиста, ученого, теоретика искусства, но и художника, романиста-новатора, были посвящены лишь отдельные публикации11. Многолетние разыскания Н. Травушкина в иностранной печати, в зарубежной россике дают впечатляющую картину всемирной известности писателя и его произведений. Роман «Что делать?» издается и пропагандируется в Западной Европе и Америке вот уже скоро сто лет. В книге приводятся отзывы демократической прессы США 80-х годов прошлого века – отклики на первые американские издания перевода «Что делать?», ставящие роман Чернышевского в один ряд с «Отцами и детьми» и «Анной Карениной». Как изображение народной жизни, роман, по словам американских рецензентов, бесценен, ибо нет такой картины России, которую можно было бы поставить рядом…

Чернышевский в оценке зарубежной критики – тема статьи Е. Цургановой «Рыцарь революции и энциклопедист» («Литературное обозрение», 1978, N 7). Это экскурс в историю восприятия и усвоения идей Чернышевского в странах славянского мира, краткий очерк изучения его наследия в современной Польше, Болгарии, ГДР и других странах социалистического содружества. В статье содержатся, в частности, ссылки на труды польского философа А. Валицкого, болгарских исследователей В. Колевского и П. Тонкова, критика из ГДР В. Дювеля и др. Заслуживает внимания та часть публикации, которая характеризует отношение этих ученых и литераторов к беллетристике Чернышевского. Необыкновенную силу воздействия романа «Что делать?» они объясняют тем, что впервые в истории мировой литературы социалистический идеал получил в нем художественно-конкретное воплощение. Переход Чернышевского к художественному творчеству рассматривается как этап осознанной демократизации методов революционной пропаганды и расширения круга читателей.

Отметим попутно, что такая точка зрения, на наш взгляд, ближе к истине, нежели однолинейные суждения о «вынужденности» этого перехода, объясняемого причинами, так сказать, внешнего порядка.

В статье Е. Цургановой содержится информация и о западноевропейских и американских интерпретациях наследия Чернышевского. Наряду с книгами В. -Ф. Берлина и Ф. Рэндалла, названа работа западногерманского автора В. -Г. Шмидта «Нигилизм и нигилисты. Анализ методов типизации в русском романе второй половины XIX века», в которой, естественно, немалое место уделено Чернышевскому.

Как и ее коллеги, занятые исследованием этого вопроса, Е. Цурганова подчеркивает, что активизацию интереса буржуазных ученых к фигуре великого русского революционера-демократа на рубеже 60 – 70-х годов нашего века нельзя считать случайной. В США она связана с мощным подъемом массового «движения протеста», важнейшими составляющими которого были студенческие волнения, вызванные войной во Вьетнаме, движение негров за свои права и общее недовольство «американским образом жизни». Характерно, что В. -Ф. Берлин в своей книге «Чернышевский – человек и публицист» сравнивает этот период в жизни американского общества (не учитывая притом разницы как в исторических условиях, так и в идеологическом содержании этих движений) с исторической ситуацией в России середины прошлого века.

Вполне убедителен вывод автора статьи в «Литературном обозрении» о том, что при всей буржуазной ограниченности исследователей ощутимо стремление к более объективной, чем прежде, оценке деятельности «русского энциклопедиста».

Однако ни содержательная книга Н. Травушкина, ни тем более отдельные журнальные публикации далеко не исчерпывают тему «Мировое значение Чернышевского». Работа такого плана должна быть осуществлена в более широких масштабах и в обозримые сроки.

Наконец, говоря о расширении плацдарма исследований, наметившемся в литературе о Чернышевском последних лет, мы имеем, разумеется, в виду и работы о Чернышевском – теоретике искусства, эстетике, литературном критике. В юбилейные дни появились, например, заслуживающие внимания статьи А. Ауэра «Н. Г. Чернышевский об эстетическом понимании произведения» («Филологические науки», 1978, N 4), М. Зельдовича «В противоборстве с эстетизмом» («Радянське літературознавство», 1978, N 6), Г. Фридлендера «Эстетика Чернышевского и русская литература» («Русская литература», 1978, N 2), Г. Соловьева «Законы художественности и развитие литературы» («Вопросы литературы», 1978, N 7).

Мы назвали лишь некоторые из заслуживающих внимания публикаций. Они отличаются друг от друга по многим параметрам. Но, взятые вместе, они характеризуют определенную тенденцию в изучении Чернышевского на нынешнем этапе. И дело не только в новой нюансировке, более точной, нежели раньше, расстановке акцентов, хотя и это существенно. Современные исследователи теоретического наследия Чернышевского подходят к его оценке с учетом опыта советского искусства и науки за шесть десятилетий. И это сказывается на весомости оценок.

Чернышевскому – теоретику искусства посвящена книга Г. Соловьева «Эстетические воззрения Чернышевского и Добролюбова», в юбилейном году вышедшая новым изданием12. М. Зельдович в упомянутой статье, как и в ранее вышедшей книге «Уроки критической классики» («Вища школа», Харьков, 1976), выдвигает на первый план две проблемы: природа искусства и творческий процесс; художественность и ее творческие условия. Говоря об активном «гражданском функционировании» диссертации Чернышевского, исследователь ссылается на высокую ленинскую оценку в «Материализме и эмпириокритицизме» предисловия автора к несостоявшемуся третьему ее изданию. В статье есть свежие историко-литературные параллели и наблюдения (таков, например, анализ статьи П. Анненкова «О значении художественных произведений для общества», появившейся в 1-м томе «Русского вестника» за 1856 год).

Объективному значению теоретического наследия Чернышевского и своеобразию того этапа в народно-освободительном движении, наиболее яркой фигурой которого был он, посвящен ряд новых публикаций историков русской общественной мысли. В упомянутом острополемическом трактате А. Володина, Ю. Карякина, Е. Плимака «Чернышевский или Нечаев?» намечены новые пути осмысления позиции, занятой революционной демократией в вопросе о будущем России и средствах приближения этого будущего. М. Нечкина выступила в «Коммунисте» (1978, N 2) со статьей «Подвиг Чернышевского». Под ее редакцией вышел очередной том издания «Революционная ситуация в России в 1859 – 1861 гг.», посвященный «Эпохе Чернышевского» («Наука», М. 1978). В Ленинграде вышла монография С. Волк и В. Никоненко «Н. Г. Чернышевский и материалистические традиции русской философии» (Изд. ЛГУ, 1978).

2

Вернемся, однако, к литературоведческим публикациям. Их характеризует возросший интерес к литературному, точнее сказать, художественному наследию Чернышевского во всем его богатстве и многообразии.

Если до сравнительно недавнего времени внимание историков литературы было сосредоточено главным образом на «Что делать?», то сейчас в сферу их исследовательского внимания входят и другие беллетристические сочинения Чернышевского, в том числе и незавершенные.

Одним из первых к изучению художественного творчества Чернышевского периода каторги и ссылки обратился М. Николаев13. Но автор книги, обнародованной двадцать с лишним лет назад, ограничился собиранием фактов, касающихся истории создания, и пересказом содержания произведений сибирского периода, лишь попутно затрагивая вопросы поэтики, творческого метода. Несколько раньше была защищена кандидатская диссертация Э. Ефременко о романе «Отблески сияния», рассмотренном с текстологических позиций. Сопоставительный анализ «Что делать?» и «Пролога» содержался в книге А. Лебедева «Герои Чернышевского» («Советский писатель», М. 1962), в свое время вызвавшей полемические отклики в печати. Схема эволюции творческого метода Чернышевского, предложенная А. Лебедевым, – от романтической приподнятости «Что делать?» к трезвому реализму «Пролога», – была оспорена в силу своей заданности.

Многообещающий поворот к всеобъемлющему изучению беллетристического наследия Чернышевского – и не только его идейного содержания, но и художественной специфики – наметился в начале 70-х годов. Сошлемся на исследование Ю. Руденко «Н. Г. Чернышевский как художник: беллетристические опыты 1840-х годов» 14, статьи М. Рунт о повести «История одной девушки» 15, Г. Курточкиной о рассказе «Знамение на кровле» 16.

, Тем не менее и в школьных, и в вузовских (в том числе университетских) программах, да и в самой науке о литературе, Чернышевский оставался по существу автором одного романа. О «Что делать?» в послевоенные десятилетия издано несколько монографий, развернутый комментарий, написаны сотни статей. Но даже о романе «Пролог», в свое время восторженно оцененном А. В. Луначарским, не создано обстоятельного монографического исследования. О других произведениях и говорить не приходится.

«Что делать?», естественно, остается в центре внимания исследователей. В юбилейном году вышла вторым, дополненным изданием книга Н. Наумовой о романе. Новое прочтение «Что делать?» предложил Е. Плимак в статье «Испытание временем» («Вопросы литературы», 1978, N 2). Самое значительное и жизнестойкое произведение Чернышевского поставлено в ряд с другими его беллетристическими опытами, предшествующими и последующими. Это плодотворно сказывается на идейно-эстетическом анализе «Что делать?», на понимании его структуры, поэтического строя, равно как и логики эволюции Чернышевского-художника.

«Автономное» изучение великой книги таких результатов дать не могло. Накопленные за последние годы наблюдения над беллетристическим творчеством Чернышевского во всем его объеме дают право и основание говорить об авторе «Что делать?» и «Пролога» как о писателе самобытном. – Наука о Чернышевском сделала заметный шаг вперед в определении места романов «Что делать?» и «Пролога» в русском историко-литературном развитии, в контексте истории реализма как основного творческого метода классической литературы XIX века. Предпринимаются попытки обозначить точки соприкосновения Чернышевского-художника с традицией Пушкина и Гоголя, взаимодействие с творчеством великих его современников – Достоевского, Толстого, Тургенева.

Эта линия исследований была тезисно обозначена еще в конце 60-х годов П. Николаевым в статье, предпосланной публикации «Что делать?» в «Библиотеке всемирной литературы». Сам по себе факт включения романа в число двухсот самых выдающихся памятников словесного искусства многозначителен. Он свидетельствует о признании не только исторического значения знаменитой книги, ее идейного содержания, но и художественной ее значимости.

Пожалуй, впервые исследователи занялись столь настойчиво, так сказать, «генетическим» восстановлением типологической родословной «Что делать?», основных героев и сюжетных ситуаций романа. До сих пор эта проблематика затрагивалась лишь вскользь. Между тем, по справедливому суждению М. Пинаева, автора статьи «У истоков литературной школы Н. Г. Чернышевского», не ответив на вопрос о «родословной» романистики Чернышевского, невозможно сколь – нибудь убедительно определить сущность его литературного новаторства17.

М. Пинаеву принадлежит ряд публикаций о роли «Что делать?» в общественно-политической и культурной жизни России второй половины прошлого века. Он выпустил в свое время реально-исторический комментарий романа. Последняя его работа ставит вопрос об истоках и, добавим, судьбе «литературной школы Чернышевского» широко и перспективно. Правда, в рамках журнальной публикации автор вынужден был ограничиться конспективным изложением своей концепции, лишь обозначением основных ее предпосылок и их сравнительно беглым обоснованием. Но «слово сказано». Оно, на наш взгляд, прозвучало своевременно и, что не менее важно, убедительно.

Не будем здесь касаться внутренней полемики М. Пинаева с методологией анализа «Четвертого сна Веры Павловны» и главы «Перемена декораций» в упомянутой выше статье «Испытание временем». По словам автора, Е. Плимак переводит эти части романа «из области художественно-эстетической в область научно-теоретическую» 18.

Полемичны и некоторые другие страницы работы М. Пинаева. Да и она сама в свою очередь также вызывает на полемику. Но неопровержимы пафос статьи, ее основные положения. Они касаются, с одной стороны, новаторства Чернышевского, оригинального «типа художественного мышления» писателя, нашедшего яркое воплощение в жанровой и сюжетно-композиционной структуре интеллектуального социально-философского романа, а с другой стороны, «типологической родословной» ряда сюжетных положений книги. Исследователь указывает и на изъяны генетического подхода к решению этой задачи, поскольку подчас на задний план отодвигалось выяснение природы, смысла сюжетных ситуаций «Что делать?». Чрезмерное анатомирование произведения никак не способствовало выявлению его сюжетно-композиционной цельности и монолитности.

Остановимся на этой работе несколько подробнее: она, думается, дает представление о современном уровне изучения художественного мира Чернышевского-беллетриста. М. Пинаев достаточно убедительно говорит о жанровом структурном единстве «Что делать?», цементируемом образом автора-повествователя. Широкий спектр интонационно-стилистических средств рассказчика, включающий добродушие и откровенность, мистификацию и дерзость, иронию и насмешку, сарказм и презрение, дает, по словам исследователя, основание говорить о намерении Чернышевского создать маску, призванную осуществить авторское воздействие на разнородных читателей книги.

Касаясь многозначной стилистической манеры, создающей впечатление объективности повествования, М. Пинаев ссылается и на другие произведения, написанные Чернышевским в Петропавловской крепости («Алферьев», «Повести в повести»). Такая манера, подчеркивает он, характерна также для некоторых произведений других писателей о «новых людях» (И. Кущевский, «Николай Негорев, или Благополучный россиянин»;

А. Осипович (Новодворский), «Эпизод из жизни ни павы, ни вороны» и др.).

Здесь, пожалуй, нужна оговорка.

Чернышевский-писатель был буквально изъят из историко-литературного процесса. Роману «Что делать?» суждено было остаться последним художественным произведением Чернышевского, дошедшим до читателей-современников. Между тем роман этот, по точному определению Ю. Руденко (см.: «Русская литература», 1978, N 3), не столько завершал литературный путь Чернышевского, сколько открывал во всех отношениях новый этап его творчества, обозначив рождение одного из оригинальнейших и крупнейших в русской литературе писателей-художников. Почти все написанное Чернышевским в годы каторги и ссылки не было им завершено, большей частью погибло. Роман «Пролог», опубликованный в 1877 году в Лондоне анонимно в эмигрантском политическом издательстве, был недоступен широким кругам русских читателей. Доступ к романистике Чернышевского был открыт только в эпоху первой русской революции 1905 – 1907 годов. Тогда произошло и «второе рождение»»Что делать?». В этой ситуации говорить о прямом влиянии Чернышевского-писателя на развитие русской литературы затруднительно.

Но, помимо прямых, контактных связей, существуют иные, более сложные формы взаимодействия. В «Что делать?», а затем и в «Прологе» проявились доминантные закономерности  историко-литературного развития разночинно-демократического этапа освободительного движения в России. Насильственно вырванные из историко-литературного контекста, романы Чернышевского тем не менее оставались ярчайшими образцами литературы именно этого этапа.

Статье «У истоков литературной школы Чернышевского» предшествовало исследование М. Пинаева «Наследие Н. Г. Чернышевского и демократическая литература 60 – 80-х годов» 19. В статье, как и в предыдущей публикации, раскрыты взаимодействие и взаимосвязи прозы Чернышевского с литературой 60 – 70-х годов в наиболее характерных ее проявлениях, касается ли это типологических вариаций, сюжета «новообращения», внутренне обоснованного новыми морально-этическими воззрениями героев, или ситуации героя на «rendez-vous», представленной в двух типологических решениях. В одном оно идет от Тургенева и Гончарова, в другом – от Чернышевского. В этой связи названы, в частности, «Василиса» Н. Арнольди, «Одна из многих» О. Кисляковой-Шапир, примыкающие к первому ряду; «Трудное время» В. Слепцова, «Шаг за шагом» И. Омулевского, «Андрей Кожухов» С. Степняка-Кравчинского, генетически связанные с прозой Чернышевского.

В той или иной степени «рахметовское начало», по словам исследователя, присутствует во многих литературных героях начала 70-х годов. Яркая творческая индивидуальность Чернышевского-романиста оказалась сильным «раздражителем» для ряда крупных мастеров слова, не только его союзников, но и оппонентов по важнейшим проблемам современности.

Влияние Чернышевского-романиста на развитие русской литературы несомненно. Процесс этот многообразен и сложен. И прав М. Пинаев, утверждая: вряд ли оправданно смещать в этом процессе пропорции. До недавнего времени в научной литературе о «Что делать?» преобладали ссылки на «антинигилистическую» беллетристику, полемизировавшую с романом Чернышевского впрямую и прибегавшую при этом к самым разнузданным, приемам. Такое понимание места «Что делать?» в историко-литературном процессе по крайней мере односторонне.

В новейших работах (статья М. Пинаева одна из них) внимание сосредоточено, так сказать, на положительных импульсах, шедших от «Что делать?», исследуется воздействие Чернышевского-художника на творчество идейных его союзников, писателей-демократов.

В работах последних лет по-новому ставится и вопрос о соотношении творчества Чернышевского и его великих современников Достоевского и Толстого.

Немало разумного уже сказано на сей счет в книгах М. Николаева «Л. Н. Толстой и Н. Г. Чернышевский» (Приокское книжное изд-во, Тула, 1969), Н. Пруцкова «Русская литература XIX века и революционная Россия» («Наука», Л. 1971), Л. Лотман «Реализм русской литературы 60-х годов XIX века» («Наука», Л. 1974), в статье Г. Холодовой «Чернышевский и Достоевский. Социально-этические искания» («Филологические науки», 1978, N 4), М. Лучниковым в публикации «Достоевский и Чернышевский. «Вечный муж» и «Что делать?» («Русская литература», 1978, N 2).

Но дело, по-видимому, все-таки не только в том, что «тема» Чернышевского занимала в творчестве Достоевского 60-х годов, – это установлено рядом советских исследователей с неопровержимой убедительностью, – гораздо большее место, чем было принято считать раньше. И даже не в том, что она, эта тема, входит практически в состав чуть ли не каждого его произведения, созданного и в последующее десятилетие. Вопрос также несводим к самой «теме» Чернышевского. Он должен быть поставлен гораздо шире.

Еще раз сошлёмся на мысль М. Пинаева: «Художественное открытие Чернышевским человека идеи (в его революционном варианте) было стимулирующим импульсом для создания других эпохальных образов интеллектуального героя в произведениях Ф. Достоевского и Л. Толстого» 20.

Литературоведческая наука накопила немало доказательств типологической родственности «особенного человека» Чернышевского и «сверхидеального» характера героя романа Достоевского «Идиот», его типологической близости с толстовскими искателями философского смысла жизни в романе «Война и мир». Верно, что при всем индивидуальном различии Рахметова, Мышкина и Пьера Безухова, при разном идейно-философском и нравственном осмыслении жизни они в конечном счете определяли уровень духовных исканий русских передовых людей накануне первой революции в России.

Но, прокламируя мысль о том, что эти образы свидетельствовали об огромных художественно-эстетических достижениях и возможностях критического реализма в его классическом русском варианте, надобно более отчетливо дифференцировать разновидности классического реализма. Сущность этих разновидностей проявилась в конкретном содержательном наполнении, в самой поэтике названных трех романов, в приемах воссоздания образов упомянутых искателей «философского смысла жизни».

3

Литературоведческая практика последнего времени, таким образом, убеждает в плодотворности сопоставительного анализа поэтики столь несхожих творческих индивидуальностей, какими были Толстой и Чернышевский, Чернышевский и Достоевский, равно как Тургенев и Чернышевский… Подобный анализ дает исследователям возможность вплотную подойти к решению крупномасштабных теоретико-литературных проблем. Одна из них – проблема романтики в литературе критического реализма. Она, естественно, ставится марксистско-ленинским литературоведением в непосредственной связи с вопросом о конструктивной роли идеала писателя.

В свое время А. Лебедев в «Героях Чернышевского» подчеркивал контраст между романтическим мироощущением литературных героев… и ироничным автором-реалистом, который не разделяет их умонастроений. В новейших работах исследуется «совместимость» самих романтических переживаний героев с реализмом. Так, Л. Чернец – в статье «Романтика в «Войне и мире» Л. Н. Толстого и в «Что делать?» Н. Г. Чернышевского» – природу романтики в обоих произведениях обосновывает существенными сторонами их этического содержания. В результате она приходит к заключению, что при всех различиях их идейно-нравственных позиций Толстого и Чернышевского «объединяло недоверие к патетике, строгость и трезвость мысли» 21.

Независимо от убедительности аргументации, симптоматична сама постановка вопроса, когда в одном ряду рассматриваются романы Толстого и Чернышевского.

В этом же плане перспективна и тема «Чернышевский – Тургенев». Существует солидная по объему и количеству публикаций, литература, с разных сторон освещающая соотношение «Отцов и детей» и «Что делать?», но преимущественное внимание уделяется полемическому аспекту, идейному содержанию полемики. Даже в одной из недавних солидных работ – в статье В. Мыслякова «Отцы и дети» в восприятии Чернышевского» – лишь попутно затрагиваются вопросы художественного метода и поэтики «Отцов и детей» и «Что делать?». Бегло упоминаются «соображения» и «догадки» относительно причин обращения Чернышевского к жанровой форме романа22. Существует мнение, напоминает автор, что углубить спор с Тургеневым, его пониманием «новых людей» Чернышевский полагал целесообразным не в литературно-критическом выступлении или публицистическом трактате – этой задачей занялся в «Современнике» Антонович, — а романным воплощением положительной программы той части демократической молодежи, которая обвинялась в нигилизме.

В статье В. Мыслякова интересны сопоставления «новых людей» Тургенева и Чернышевского. Однако пора идти дальше. Исследование соотношения двух качественно отличных разновидностей реализма – Тургенева и Чернышевского – представляется нам многообещающим. Оба писателя интенсивно работали в жанре, условно говоря, политического романа, они чутко улавливали рождение нового, оставаясь притом на почве реализма.

В более детальной разработке нуждается проблема традиций. Из юбилейных публикаций, ставящих эту проблему широко и во многом по-новому, назовем две статьи П. Николаева: «Н. Г. Чернышевский – художник» и «Пролог» в художественной системе Чернышевского» 23. В них настойчиво подчеркивается преемственная связь автора «Что делать?», «Пролога» и других беллетристических произведений с гоголевской традицией, точнее сказать, с той разновидностью критического реализма, основы которой в русской литературе были заложены Гоголем.

П. Николаев цитирует слова Чернышевского: «Я видел, что я не изображаю своих знакомых, не копирую, – что мои лица столь же вымышленные лица, как лица Гоголя…», другие подобного рода ссылки на автора «Мертвых душ», – и приходит к заключению, что, поверяя свои художнические способности аналогиями с гоголевскими образцами, Чернышевский постоянно думал о самом главном в творчестве Гоголя. А главное – это его творческий метод, реализм со всеми особенностями: социальным и психологическим детерминизмом, обязательностью художественных мотивировок. Внимательный анализ «Что делать?» побуждает, по словам П. Николаева, сказать: многое здесь – художественные характеры, стиль, авторская интонация – связано с методом Гоголя. Даже Рахметов, образ которого подчеркнуто романтизирован, в принципе дан в соответствии с законами классического реализма. В реалистическом же воссоздании мира Сторешниковых и Розальских и вовсе невозможно сомневаться: «это, – настаивает П. Николаев, – гоголевский мир, здесь «порядок тот, чтобы обирать да обманывать», то есть правила, по которым живут гоголевские персонажи…».

П. Николаев настаивает на том, что стиль Чернышевского вызывает немало ассоциаций с приемами повествования у других классиков. Он находит соответствия и созвучия едва ли не всем приемам Чернышевского-романиста в опыте великих реалистов-предшественников, и не только Гоголя, во и Пушкина.

Что касается уникальности «Что делать?», то она усматривается в особом сплаве реалистической и романтической стихий и, главное, конечно, в необычайности «новых людей».

Есть в концепции П. Николаева некоторые преувеличения, но пафос ее, несомненно, плодотворен.

Так, развивая в статье о «Прологе» свои идеи, ученый подчеркивает: в просветительском реализме (а именно к нему типологически относится роман «Что делать?») идея социально-психологической обусловленности художественных характеров не является доминирующей. Между тем главной ценностью в опыте Гоголя был для Чернышевского творческий метод, реализм с его принципами социального и психологического детерминизма. Значит, не «Что делать?», а последующие произведения, в частности «Повести в повести», более соответствовали гоголевской традиции.

Хотя «Что делать?» в целом признается произведением реалистическим, не оно, а «Повести в повести», «Алферьев» и в особенности «Пролог» (как явление феноменальное по проблемной и жанровой «полифонии», по синтезу разных стилей) имеют ярко выраженные содержательные и формальные качества, дававшие Чернышевскому основания сопоставлять свой романный опыт с гоголевским.

По убеждению П. Николаева, и в «городской», и в «деревенской» тематике романа «Пролог» видно гоголевское начало.

Таким образом, едва ли не впервые в нашем литературоведении «Пролог» рассматривается в широком контексте литературного развития в России, в русле гоголевской реалистической традиции. Это дает положительные результаты, позволяет разобраться в сложной художественной диалектике «Пролога» и без натяжек распространить на роман основные эстетические законы реалистического повествования, как они формулировались тогда в критике и осознавались писателями. Важен вывод о художественном единстве содержательных и формальных элементов, которым отличается «Пролог», при внешней тематической и проблемной пестроте и кажущейся несоединенности сюжетных линий.

О Чернышевском-романисте как продолжателе традиций Гоголя писал и С. Машинский в статье «Живые страницы»: «Чернышевский-художник ведет свою родословную от Пушкина и Гоголя. От Пушкина он унаследовал логически ясную и строгую манеру письма, стремление к нагой и деловитой простоте формы. В Гоголе Чернышевскому особенно импонировали ирония и тот «пафос субъективности», о котором писал Белинский, иными словами – та энергия негодования, та непримиримость, с какой великий сатирик обличал несовершенства современной ему действительности» 24. Прямым предшественником Чернышевского, по словам С. Машинского, может быть назван Герцен с его «поэзией мысли».

Обратим также внимание и на работу Я. Эльсберга «Стили реализма и русская культура второй половины XIX в.» 25. В 1860-х годах, согласно его концепции, в реализме русской литературы выразился общественный и народный подъем в двух направлениях: в обращенности к будущему («Что делать?», «Кому на Руси жить хорошо») и к прошлому («Война и мир»). Характеризуя стиль романа «Что делать?», Я. Эльсберг отмечает пропагандистскую целеустремленность и последовательность в развитии основных идей романа, ориентацию писателя на язык Гоголя и Лермонтова (а не Пушкина, как у Герцена), популярность изложения, рассчитанную на широкую аудиторию.

Можно – и нужно – оспорить категоричность иных из приведенных выводов, указав на определенный их схематизм. П. Николаев, например, сосредоточив внимание на параллели Чернышевский – Гоголь, местами невольно как бы стирает качественную грань между реализмом гоголевского периода и реализмом эпохи 60-х годов. Но начатый поиск перспективен: он направлен на утверждение внутренних, органических связей романистики Чернышевского с классической русской традицией. Не только идеи революционной демократий, ее философия, но и литературное творчество «шестидесятников» имело глубокие корни в русском национальном характере, в отечественной истории и культуре.

Что касается художественного метода Чернышевского-писателя, то признание его реалистическим ныне стало аксиоматичным. «Прямая связь романа с жизнью, – пишет, например, М. Нечкина о «Что делать?», – дает право назвать его реалистическим» 26. Несколько раньше Н. Глаголев в статье «О художественном своеобразии романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?», оспаривая принадлежность этого произведения к жанру интеллектуального романа и причисляя его к жанру романа политико-философского, в котором элементы художественные и публицистические переплетены, также исходил из безоговорочного признания его реалистичности. Н. Глаголев при этом утверждал, что «к настоящему времени в достаточной степени изучены закономерности развития творчества Чернышевского и оценена роль его художественного метода в истории русского критического реализма» 27.

Для столь оптимистического заключения нет еще достаточных оснований. Эта задача все еще остается нерешенной, хотя наука о литературе и находится на «ближних подступах» к ее решению.

Опираясь на новейшие разыскания, С. Шаталов и А. Курилов, например, вполне определенно ставят вопрос о «принципиальном отличии романа Чернышевского от остросоциальных произведений критического реализма и от картин будущего, создававшихся утопистами до него» 28. Логика их рассуждений, на наш взгляд, убедительна.

Практически критикуя все устои буржуазно-крепостнического общества, произведения критического реализма обычно изображали лишь то, что уже сформировалось, что существовало в действительности. И хотя критика эта отличалась точностью и глубиной социально-психологического анализа, они еще не могли дать программу излечения социальных язв, потому что не видели реальной возможности преобразовать отрицаемую действительность. Чернышевский же, по словам авторов цитируемого издания, стремился уловить и воссоздать в образной, зримой форме именно то, что только зарождалось в жизни и чему должно, было принадлежать будущее. Он показал и социальные пороки, и социалистическую утопию, но главным в его романе было яркое и убедительное изображение духовного роста людей в борьбе за социалистическое преобразование общества.

Чернышевский вместе с великими реалистами той поры утверждал, что человек подвластен социальным обстоятельствам и запечатлевает в своей натуре, характере, воззрениях этот гнет окружающей среды. Притом он придавал, настаивают С. Шаталов и А. Курилов, особенное значение текучести, изменчивости внутреннего мира человека под воздействием меняющихся обстоятельств: как только общество в процессе революционных преобразований начнет целенаправленно меняться и перестраиваться на социалистической основе, начнется и целенаправленное пересоздание самих строителей нового мира.

В этой связи ставится вопрос о художественном качестве «первого социалистического романа». Авторы цитируемого сочинения говорят о несомненном мастерстве и высокой художественности «Что делать?». «Разумеется, – пишут они, – это была иная художественность, нежели в произведениях великих реалистов Бальзака, Гоголя, Лермонтова, Л. Толстого или Достоевского. Иная не в смысле оценочном (хуже – лучше, выше – ниже), как это пытались утверждать идейные противники Чернышевского» 29.

К сожалению, этот важный тезис остается тезисом: С. Шаталов и А. Курилов ограничиваются ссылкой на Плеханова, который в своей книге о Чернышевском мимоходом заметил, что было бы неправомерно противопоставлять, к примеру, «Анну Каренину» и роман «Что делать» ибо это два совершенно несоизмеримых литературных произведения, относящиеся, так сказать, к разным категориям. Роман Чернышевского, по мысли Плеханова, уместнее было бы сравнить с тем или другим философским романом Вольтера. Позднее та же мысль была, как известно, развита Луначарским.

С. Шаталов и А. Курилов говорят не только о прообразах и прототипах персонажей романа Чернышевского в русской действительности, но и о неоспоримости их типического значения. Они показывают, что «новые люди» Чернышевского полемически противостоят героям предшествовавшей русской литературы. Наконец, заслуживают внимания ссылки на таких единомышленников Чернышевского-романиста, как автор «Мещанского счастья» и «Молотова» Н. Г. Помяловский, реализм которого также не укладывается в классические нормативы. Однако можно ли ограничиваться описанием творческого метода создателя «Что делать?» и «Пролога», не определи его своеобразие терминологически?

В свое время было оспорено понятие «революционно-демократический реализм», предложенное А. Лаврецким для обозначения той разновидности реалистического искусства, одним из типичнейших представителей которого в литературе был Чернышевский. По многим своим параметрам, доказывал А. Лаврецкий (что подтверждается и другими исследователями), эта разновидность не поддается интеграции с классическими образцами русского критического реализма. На конкретном материале были раскрыты качественно существенные, чтобы не сказать – коренные, особенности этой разновидности, этой модификации реалистического искусства.

Но, отвергнув понятие «революционно-демократический реализм», мы взамен не предложили другого приемлемого термина.

Правда, некоторые авторы, как мы видели, склонны относить художественный метод Чернышевского-романиста к просветительскому реализму и соответственно квалифицировать главные элементы поэтики «Что делать?» и «Пролога», в частности сюжетостроение, жанровые особенности и т. Д. Так, возражая против терминологического обозначения «интеллектуальный роман», в котором «нет литературоведческого содержания, ибо он не улавливает жанровой специфики произведений… Какой роман не интеллектуальный? «Война и мир»?, «Братья Карамазовы»?», – П. Николаев считает метод Чернышевского просветительским реализмом, а его романы – соответственно – по их жанровой природе относит к просветительским романам30. Ту же идею ученый развивает и в статье «Пролог» в художественной системе Чернышевского» («Вопросы литературы», 1978, N 7). По его мнению, в просветительском реализме – а именно к нему типологически относится «Что делать?»- идеи социально-психологической обусловленности художественных характеров не были доминирующими.

Однако и определение «просветительский реализм» не всеми историками литературы признано адекватно выражающим сущность явления. Как идеология, просветительство наложило свою печать не только на реалистическое, скажем точнее, даже не столько на реалистическое искусство…

Как бы там ни было, проблема остается нерешенной. Она важна. Научная терминология – инструментарий литературоведа.

4

Прежде чем подвести итоги, еще раз – с опорой на публикации юбилейного года – коснемся вопроса о неравномерной изученности литературного наследия Чернышевского, причинах и следствиях этого явления.

Естественно, и в 1978 году преимущественное внимание исследователей было обращено на роман «Что делать?», на его идейную проблематику, рассмотренную с позиций современности. Факт этот в принципе – отрадный. Значит, великая книга продолжает жить.

Монографию Н. Наумовой о романе (в юбилейные дни вышедшую вторым изданием) существенно дополняет ее статья «Разум и чувство. «Диалектика души» в романе «Что делать?» («Литературная учеба», 1978, N 4), важная для понимания природы психологизма у Чернышевского. Концепция и герой романа «Что делать?» – тема обстоятельной статьи И. Клямкина «Образ мыслей и образ жизни» («Литературное обозрение», 1978, N 7). Объявлено о выпуске в Издательстве Ленинградского университета в 1979 году монографии Ю. Руденко «Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Эстетическое своеобразие и художественный метод».

Наконец, вторым, дополненным изданием вышел в канун юбилейного года очерк В. Смолицкого «Из равелина» («Книга», М. 1977). Это научно-популярная работа о судьбе романа, истории его бытования среди молодежи. Она по замыслу близка к начатым советским литературоведением исследованиям отечественной литературы в историко-функциональном аспекте31. Однако беглое замечание об иносказательном эзоповом языке и единственная фраза о композиции «Что делать?» – не маловато ли это даже для столь популярного очерка? Ведь не только идейное содержание, но и оригинальная, форма романа, его новаторский образный строй тоже сыграли свою – и немалую! – роль в распространении книги, в ее прочной популярности, сильном воздействии на несколько поколений читателей.

И это имел в виду В. И. Ленин в своем известном отзыве о романе «Что делать?» – отповеди тем, кто пытался игнорировать, книгу Чернышевского, объявляя ее якобы бездарной.

Историко-функциональный аспект изучения литературы не только не исключает, он, напротив, предполагает, диктует изучение произведения в его идейно-художественной целостности.

Итак, и в юбилейном году по-прежнему преобладающее внимание исследователей было обращено на «Что делать?». И это естественно. Однако вместе с тем – что должно быть отмечено особо – заметно оживился интерес к другому его выдающемуся произведению – «Прологу», роману высокого искусства, долго остававшемуся недооцененным.

Полвека назад Луначарский, как известно, восторженно отозвался об этом сочинении, указав на необходимость его популяризации среди молодежи. «Пролог» тем не менее издавался редко и оставался почти незнакомым современному читателю.

Правда, историки общественной мысли в России 60-х годов XIX века охотно обращаются к роману, но главным образом как к исторически достоверному документу, своего рода иллюстрации. Литературоведы ссылаются на «Пролог», говоря об идейно-мировоззренческой эволюции Чернышевского после крушения надежд на народное восстание. Как произведение искусства книга эта, по сути дела, почти не изучалась, хотя какие-то ее эстетические качества и попадали в поле зрения исследователей32. Даже в монографии А. Лебедева, «Герои Чернышевского», построенной на сопоставительном анализе «Что делать?» и «Пролога», эстетическое своеобразие последнего сведено к преодолению романтики «Что делать?», к решительному отказу писателя от романтики в пользу трезвого реализма, окрашенного внушительной дозой скептицизма.

Отношение к роману «Пролог» как к произведению сугубо автобиографическому и документальному восходит к Плеханову, который ценил «Пролог» больше, чем «Что делать?», но интерес романа видел прежде всего в том, что это произведение «представляет собою нечто в роде воспоминаний, облеченных в беллетристическую форму» 33.

Кто будет оспаривать автобиографичность «Пролога», несомненно наложившую свою печать на поэтику романа? Бессмысленно отрицать прототипичность ряда образов и ситуаций, обнаруживаемую и в «рассказах о новых людях». Но можно ли сводить всю сумму художественных приемов романиста к маскировке «семейным сюжетом» революционной проблематики «Что делать?» или сводить сюжет «Пролога» к камуфляжу подлинного идейного замысла? А ведь к этому в конечном счете и сводится пафос иных концепций. В итоге недооценивается художественность «Пролога», оригинальность его композиции, других приемов воплощения идеи, отражения исторической действительности в ее противоречивой сложности.

О живучести «прототипической версии» в исследованиях, посвященных «Что делать?», нам уже доводилось писать. Но особенно часты рецидивы этой концепции в литературе о романе «Пролог». Так, в статье В. Чикина «Луч «Пролога» (В. И. Ленин и Н. Г. Чернышевский)», во многом интересной и содержательной, несколько упрощенно трактуется вопрос о художественности романа, своеобразии его реализма. По сути, значение книги в который раз сводится к иллюстрации – достоверной и яркой – исторических событий. Рассказав о том «всепоглощающем внимании», с которым молодой Ульянов исследовал «развернутые в романе картины общественной борьбы в период проведения крестьянской реформы 1861 года», вглядывался «в социальные портреты яростных крепостников, прекраснодушных либералов, коварных реформаторов и подлинных сострадателей народному горю – революционеров-демократов», В. Чикин заключает: «Эти картины и характеры действующих лиц… тем более впечатляют своим реализмом, интеллектуальным зарядом, что автор довольно прозрачно дает понять: все обрисованное взято с натуры, роман автобиографичен» 34.

Здесь, можно сказать, точка поставлена над i. Реализм, по сути, понят как натуралистическое копирование действительности. В этой же связи обратим внимание на неизжитость представлений, будто сила воздействия романов Чернышевского, их значение объясняются тем, что убеждения революционного демократа в этих произведениях выпажены в «формах самой жизни». Между тем достаточно обратиться, скажем, к снам Веры Павловны, к сатирическим элементам «Пролога», чтобы убедиться в необъективности подобной точки зрения, в ее заданности.

Вряд ли есть возможность (да и потребность) отрицать автобиографичность художественного творчества Чернышевского. Действительно, произведения, написанные в 1863 – 1864 годах, – это доказал еще А. Скафтымов, – представляют значительный интерес для изучения биографии Н. Г. Чернышевского35. С другой стороны, прав и Ал. Горловский, который, внимательно изучив эпистолярное наследие писателя, отметил, что «многое в частных письмах Н. Г. Чернышевского {не назовешь их интимными, потому что всегда присутствует в них тот незримый «проницательный читатель», от которого зависело даже само доставление письма адресату) перекликается с тем, что было написано в его статьях и романах. Это одно из доказательств удивительного единства теоретических взглядов и практики, причем самой что ни на есть трудной – повседневной практики личной жизни» 36.

Однако гипертрофированный интерес к автобиографическим реалиям зачастую мешает исследователям сосредоточиться на своеобразных качествах поэтики, типологии персонажей и повестей. Они низводят беллетристику Чернышевского в ряд произведений, которые Достоевский в статьях, печатавшихся в начале 60-х годов во «Времени», имел основание упрекать в «дагерротипичности».

Видный современный прозаик Герман Кант (ГДР) недавно в ответ на вопрос об автобиографичности содержания его романов сказал, что писатель опирается на лично им пережитое, но знание этого дает читателю (и исследователю литературы, добавим мы) не так уж много. «Это побочная информация». Художественное произведение хотя и опирается на жизненные впечатления автора, но создается оно «из пережитого при существенном участии фантазии» 37.

Сказанное верно и в нашем случае. Сам Чернышевский, как мы знаем, указывал на «существенное участие фантазии» в процессе написания им своих романов, в основе которых – пережитое автором.

В одной из наиболее содержательных работ о Чернышевском-художнике, посвященной основным тенденциям и итогам изучения его наследия за сто с лишним лет, но главным образом в советское время, сказано, что уже в 40 – 50-е годы в науке наметился определенный сдвиг, прежде всего он характеризуется тем, что интерес исследователей обращается уже не исключительно к традиционно выделяемым в творчестве писателей двум романам (хотя по-прежнему главное внимание приковано к ним), но в поле зрения литературоведов «оказывается почти вся его беллетристика от юношеских опытов Чернышевского-студента до пьес, рассказов и романов сибирского времени» 38. Ю. Руденко, автор цитируемой статьи, прав только отчасти. Эта характеристика верна для немногих публикаций, – в большинстве же работ тех лет, как правило описательных, беллетристика Чернышевского обозревалась в целом еще неполно, «избирательно».

Юбилейный год, заметно расширив горизонты исследований, подвел науку о Чернышевском к новому качественному уровню. Но, хотя значение наследия писателя для всех «магистральных тенденций» развития русской классической литературы второй половины XIX века (воспользуемся формулой Ю. Руденко) «можно считать сегодня прочно установленным и неопровержимо доказанным» 39, на многие капитальные вопросы наука еще не ответила с достаточной убедительностью. И творческий метод Чернышевского-романиста в его эстетическом своеобразии и эволюции, и соотношение этого метода с критическим реализмом в его классических образцах, и новаторские открытия писателя, рассмотренные в широком историко-литературном, ретроспективном и перспективном плане, еще ждут более детального исследования.

Наконец, говоря об итогах юбилейного года, нельзя не подчеркнуть, что преобладающий пафос едва ли не всех публикаций – в утверждении современного значения не только идей Чернышевского, но и его художественного наследия. Проблеме «Чернышевский и современность» была посвящена Всесоюзная научная конференция, состоявшаяся в Ленинграде в 1978 году.

Но этот круг вопросов, признаться, рассмотрен пока что поверхностно. Сама методика, подход к проблеме нуждаются в совершенствовании.

Ощущается потребность в тщательном изучении, с применением новейших филологических приемов и в союзе с социологией, судьбы художественных открытий Чернышевского, их отзвуков в творчестве последующих поколений русских (и не только русских) писателей. В этом смысле, – на что было указано, в частности, в ходе дискуссии о современном значении наследия революционной демократии, проведенной «Вопросами литературы», ~ наукой о Чернышевском сделано еще мало. Должен быть поставлен вопрос о вкладе – и весомости этого вклада-русской демократической литературы 60- 70-х годов в художественное развитие человечества, его роли в современной духовной жизни народа. А это предполагает преодоление еще бытующих среди части литературоведов снобистских взглядов на творчество целой когорты писателей: Чернышевского, Помяловского, Глеба Успенского и др.

А. Иезуитов имел основание говорить в статье «Н. Г. Чернышевский и современность» об, имеющих место проявлениях «новомодного скептицизма» по отношению к наследию революционных демократов, созданной ими художественной литературе, об еще дающих себя знать в той или иной мере и «вульгарном эстетизме», и имманентном подходе к художественному произведению, и антиисторизме, и неоформалистических тенденциях. Творчество Чернышевского-писателя, «Что делать?» и «Пролог», по словам исследователя, требуют к себе специфического подхода с учетом эстетической природы этого явления, его структуры и функционального своеобразия.

Речь, в частности, идет о том, что в романе Чернышевского «политическое выступало как эстетическое, в виде определяющего начала в жизни и в судьбах личности и общества, в качестве структурообразующего центра произведения» и что, по сути дела, «Чернышевский стоит у истоков явления, без которого мы не можем представить себе нашу современную культурную жизнь – «политического романа», «политической пьесы», «политического фильма»… Именно Чернышевский начал приучать эстетическое сознание своих читателей к непосредственно политическому искусству, прокладывал новые и очень перспективные пути в художественном творчестве. В этом заключается его все еще по-настоящему не оцененная историческая заслуга и его писательское новаторство» 40.

Задача современного прочтения Чернышевского во всем ее объеме еще не решена, но наука о литературе продвинулась и в этом направлении. Публикации юбилейного года еще раз показали непреходящую ценность опыта Чернышевского-писателя, О; том, что творческая деятельность Чернышевского «не только активно способствовала становлению и дальнейшему развитию и обогащению реалистического метода в русской литературе, но создала исторические предпосылки для возникновения искусства социалистического реализма», писал П. Федосеев41. К сожалению, эта актуальная проблема принципиальной важности не получила достаточного освещения в литературе юбилейного года, хотя ее разработка была начата в ряде исследований предшествующего периода (например, в книге Б. Бурсова «Роман М. Горького «Мать» и вопросы социалистического реализма», Гослитиздат, М. 1955).

* * *

Изучение наследия Чернышевского-писателя в наши дни весьма актуально, оно затрагивает кардинальные проблемы современного литературоведения и искусствознания, творчески развивающихся на незыблемых основах марксистско-ленинской методологии. Наука о Чернышевском противостоит разного рода псевдоученым концепциям истории общественной мысли и новомодным теориям эстетического освоения действительности. Наука эта отвечает растущим духовным потребностям советского общества. И в этом залог ее дальнейшего прогресса.

  1. См., например: «Н. Г. Чернышевский. Указатель литературы. 1960 – 1970», Изд. Саратовского университета, 1976.[]
  2. См.: «Литературная газета», 14 июня 1978 года.[]
  3. См.: Ю. К. Руденко, Чернышевский – художник (основные тенденции и итоги изучения), «Русская литература», 1978, N 3.[]
  4. »Вопросы литературы», 1978. N 2. []
  5. См.: У. Гуральник, Художник революционной демократии. Литературное наследие Н. Г. Чернышевского и современность, «Новый мир», 1978, N 7.[]
  6. М. С. Черепахов, Н. Г. Чернышевский, «Мысль», М. 1977.[]
  7. См.: М. И. Фетисов, Литературные связи России и Казахстана. 30 – 50-е годы XIX в., Изд. АН СССР. М. 1956.,[]
  8. А. А. Демченко, Н. Г. Чернышевский. Научная биография. Часть первая. Под редакцией проф. Е. И. Покусаева, Изд. Саратовского университета, 1978.[]
  9. А. А. Демченко, Н. Г. Чернышевский. Научная биография, стр. 273.[]
  10. «Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы». Межвузовский научный сборник. Под ред. профессора Е. И. Покусаева, вып. 8, Изд. Саратовского университета, 1978, стр. 131, 136 (подчеркнуто мной. – У. Г.). Той же проблематике посвящена и работа Н. Вердеревской «От автора к автобиографическому герою (о типологических рядах в художественной прозе Н. Г. Чернышевского)» – в межвузовском сб. «Проблема автора в русской литературе», Изд. Удмуртского университета, Ижевск, 1978, стр. 22 – 31.[]
  11. См., например: А. Бебель. Идеалистический роман, «Литературное наследство», 1959, т. 67.[]
  12. Рецензию на первое издание см.: «Вопросы литературы», 1975, N 6.[]
  13. См.: М. П. Николаев, Художественные произведения Н. Г. Чернышевского, написанные на каторге и в ссылке, Изд. Тульского пединститута, 1958.[]
  14. «Русская литература», 1970, N 1.[]
  15. »Ученые записки Куйбышевского пединститута», 1971, вып. 86. []
  16. В кн. «Вопросы теории и истории литературы», Изд. Тамбовского пединститута, 1975.[]
  17. См. «Филологические науки». 1978. N 4.[]
  18. »Филологические науки», 1978, N 4. стр. 12. []
  19. См. «Ученые записки Волгоградского пединститута», 1968, вып. 24.[]
  20. »Филологические науки». 1978, N 4, стр. 11. []
  21. »Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка», 1978, т. 37, вып. 3, стр. 200. []
  22. »Русская литература», 1978, N 2. []
  23. См.: «Литературная Россия», 14 июля 1978 года, и «Вопросы литературы», 1978, N 7.[]
  24. «Литературная Россия», 21 июля 1978 года.[]
  25. См.: «Типология стилевого развития XIX века», «Наука», М. 1977.[]
  26. »Коммунист», 1978, N 2, стр. 41. []
  27. »Вестник Московского университета. Филология», 1976, N 4, стр. 12. []
  28. С. Е. Шаталов, А. С. Курилов, Николай Гаврилович Чернышевский (150 лет со дня рождения), «Знание», М. 1978, стр. 39.[]
  29. С. Б. Шаталов, А. С. Курилов, Николай Гаврилович Чернышевский, стр. 38.[]
  30. »Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка», 1978, т. 37, вып. 3, стр. 276, 277. []
  31. См.: сб. «Русская литература в историко-функциональном освещении», «Наука», М. 1979; сб. «Литературные произведения в движении эпох», «Наука», М. 1979.[]
  32. См., например, кн.: Т. Ермилова, Проблема идеала прекрасного в романе Н. Г. Чернышевского «Пролог» (Изд. Горьковского пединститута, 1960); автореферат кандидатской диссертации А. Карякиной «Роман Н. Г. Чернышевского «Пролог» и общественно-литературная борьба второй половины 1860-х – начала 1870-х годов» (Ленинградский пединститут им. Герцена, 1963).[]
  33. Г. В. Плеханов, Н. Г. Чернышевский, «Шиповник», СПб. 1910, стр. 70.[]
  34. «Литературная Россия», 7 июля 1978 года.[]
  35. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. XII, стр. 687. Как «факт биографии», но не только, сохраняют интерес и произведения 1867 – 1889 годов (см. т. XIII).[]
  36. »Юность». 1978, N 7, стр. 97. []
  37. »Литературная газета», 23 мая 1979 года. []
  38. «Русская литература», 1978, N 3, стр. 183.[]
  39. Там же, стр. 187.[]
  40. «Русская литература», 1978, N 2, стр. 9.[]
  41. «Советская культура», 7 июля 1978 года.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №8, 1979

Цитировать

Гуральник, У. Художественный мир Чернышевского / У. Гуральник // Вопросы литературы. - 1979 - №8. - C. 225-253
Копировать