Юмор сказки и юмор действительности

Однажды произошел такой телефонный разговор!

– Алло! Это товарищ Синицын? Простите, как ваше имя-отчество?

– Акиндин Никитич.

Пауза.

– Прошу прощения, не расслышал.

С некоторым раздражением:

– Акиндин Никитич!

Пауза.

– Еще раз повторите, пожалуйста.

Весьма раздраженно:

– Акиндин Никитич!

Пауза.

– Так вот, товарищ Синицын, у меня к вам такое дело…

Этот эпизод имеет вид литературного произведения: есть в нем и развитие интриги, и неожиданность концовки, и юмор, обладающий вполне литературным изяществом. Но одно обстоятельство отличает этот эпизод от литературного произведения: его юмор существует целиком в нашем восприятии и начисто отсутствует в самом эпизоде. Авторы этой сценки, они же ее участники, ведут разговор всерьез, и чувства, которые они испытывают (недоумение, раздражение), ничего общего с юмором не имеют.

…Щупленький портной хлопочет возле огромной клиентки, пытаясь измерить ее необъятную талию. Найдя единственно правильное решение, он вручает ей один конец сантиметра, а с другим отправляется в обход клиентки, говоря:

– Подержите, я сейчас приду.

И никакого юмора не возникает. Вернее, он мог бы возникнуть при наличии свидетеля этой сцены, сами же ее участники лишены возможности взглянуть на нее со стороны, поскольку находятся, так сказать, внутри: ситуации.

И это вовсе не означает, что они лишены чувства юмора.

Один мой знакомый литератор питал, казалось бы, совершенно платоническую любовь к шахматам: не умея играть, он с увлечением наблюдал, как играют другие. При этом он то и дело спрашивал:

– А это как называется? Тура? Смотри, как хорошо называется!

Однажды он признался:

– Я пишу рассказ под названием «Шахматная партия». У меня там герой будет играть в шахматы. – Мой знакомый помолчал и добавил, выдавая свой самый сокровенный творческий замысел: – Он у меня походит конем!

Этот человек, в полной мере обладающий чувством юмора, в данном случае его не почувствовал, его мысли находились более глубоко (возможно, вся трудность передать мысли при помощи фраз в том и заключается, что мысли находятся глубоко, а фразы – на поверхности).

…У скромного служащего периодически исчезала жена, и он всякий раз очень горевал, хотя, по мнению сослуживцев, горевать нужно было не тогда, когда она исчезала, а когда возвращалась. Но для мужа каждое исчезновение жены обладало свежестью первого исчезновения, и он не находил себе места за своим рабочим столом, к неудовольствию руководства, предпочитающего, чтобы служащие находили свое рабочее место.

Прошла неделя. Жена вернулась. Она остановилась у двери служебного помещения, и муж ее мгновенно оказался возле нее. Сияющий, счастливый, готовый повергнуть к ее ногам целый мир, он, за неимением мира, предложил ей самое большее, на что был способен:

– Знаешь что? Пойдем сегодня в кино…

И хотя сослуживцы были посторонними свидетелями, а значит, могли почувствовать комизм ситуации, им не было смешно. Им было грустно. И супругам не было смешно, они переживали радость встречи.

Юмор чаще рождается в горе, чем в радости, – может, потому, что в горе он нужнее…

…В коридоре глазной больницы пожилая больная обращается к идущему навстречу ей старичку:

– Проводите меня до дверей… Я слепая…

Старичок взрывается неожиданным смехом:

– Ха-ха-ха! Та я сам ничо не бачу!

Он оценил комизм ситуации. Больше того: он создал этот комизм, так как ничего смешного в такой ситуации быть не может. Это всего лишь веселая сказка о далеко не смешной действительности.

Юмор сказки… Говоря о нем, я совсем не имею в виду сказочный жанр. Это может быть юмор любого жанра или – еще шире – юмор любого высказывания о действительности, и даже не высказывания, а – еще шире – любой оценки действительности.

Вот именно: юмор сказки (или фантазии, вымысла, реалистического отображения – как угодно) – это юмор оценки действительности. А что такое юмор самой действительности?

Ничего. Такого юмора просто не существует.

Действительность всегда серьезна, и это мы вносим в нее крупицы юмора. И чем действительность серьезней, тем больше она требует юмора. Но он возникает не в ней самой, а только в отношении к ней, в ее оценке.

Вот тогда-то и возникает юмор сказки, юмор отношения к действительности. Объективно, хотя вполне бессознательно, действительность является соавтором юмора, потому что не только мы к ней относимся, но и она, так или иначе, относится к нам.

«Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз». Известная пословица, крылатая фраза («Хорошо смеется тот, кто смеется последний») чуть-чуть повернута – и уже она летит в другом направлении: не туда, где хорошо смеются победители, а туда, где смеются побежденные, которым ничего, кроме этого, не остается.

«Слово – не воробей: вылетишь – не поймают». Эта фраза также пример того, как изменяется сказка под влиянием действительности.

В известной пословице «Слово не воробей: вылетит – не поймаешь» два глагола поменялись лицами, сменили второе лицо на третье, а третье – на второе и тем самым точнее отразили некую бюрократическую действительность, когда легко вылететь с работы за неосторожное словцо. То, что слово вылетит и его не поймаешь, – это бог с ним, а вот если сам вылетишь, тут уже дело серьезней. Тут тебя уже никто не поймает, чтоб вернуть на место, с которого ты вылетел.

Людей, которые бессознательно искажают привычные выражения и слова, приспосабливая их к новой действительности, кто-то удачно назвал народными исказителями. Исказители от сказителей отличаются тем, что, ничего не сказывая, а лишь чуточку изменив сказанное, добиваются подчас не меньшего эффекта.

– Я не могу этого есть натошняк… (Из разговора в поезде.)

– В первую мировую я был стрелевой… (Рассказ старого солдата.)

Слово «тощий», от которого произошло слово «натощак», когда-то обозначало «пустой». На тощий желудок – на пустой желудок. Но ведь суть не в том, на какой ты желудок ешь, а в том, чем тебя кормят в столовой. Поэтому народный исказитель вводит более точное словцо: натошняк.

А что важно для солдата? Конечно, и то, что он в строю, но, может быть, еще важней, что он стреляет и в него стреляют. Вот почему он называет себя: стрелевой.

Творчество народных исказителей вызывает смех лишь в силу непривычности предлагаемых вариантов.

От неосознанного, непроизвольного юмора народных исказителей мы отличаем юмор, возникающий не столько под воздействием действительности, сколько в результате активного отношения к ней. Иногда он вроде бы и мало отличен от юмора непроизвольного: какое-то слово не так употреблено, искажено общеизвестное выражение. Но сделано это умышленно, с определенной целью, и автор заранее рассчитывал на комический эффект.